"Ну варенье! Из простой брусники, а как вкусно! Потому что с настроением всё сделано. А когда без настроения - ничего не сготовишь, всё горчит". Брови у тёти Клавы тоненькие, а голос густой.
Дядя Серафимыч будет пить чай не спеша, отдуваясь.
"Положи мне ещё варенья", - попросит он маму.
Мама положит и обязательно скажет:
"Люблю гостей и чтобы ели с аппетитом. Меня, если хвалить, я горы сворочу. Вы меня цените, я вас очень за это уважаю. Человеку похвала и оценка во как нужна!" Мама проведёт пальцем по шее.
А папа скажет:
"Что же теперь? Доску почёта дома завести? Твой портрет на неё вывесить? За пироги твои?"
Мама только махнёт на него рукой.
И вот тут тётя Клава кивнёт на пианино:
"Сколько же за рояль отдали?"
"Это пианино, - скажет мама, - рояль треугольный, Клава".
Мама назовёт сумму. Папа с гордостью посмотрит на дядю Серафимыча. Вот, мол, как живём. Ребёнка своего музыке учим, и никаких средств на ребёнка не жалеем.
И тут мама скажет обычным тоном, как будто ничего особенного не происходит:
"Люда, сыграй нам что-нибудь".
И все замолчат и станут ждать, когда Люда сыграет.
Она сначала откажется. Ни один музыкант не должен соглашаться сразу. Так считает Люда. Ну что это за музыкант - ему сказали "сыграй", он сел и заиграл! Нет, она будет говорить, что ничего ещё не умеет, недавно учится, пальцы не слушаются.
Они станут её упрашивать. Папа посмотрит на Люду с гордостью - вон как она куражится. Мы, Обручевы, все такие, с характером. Мама скажет:
"Не ломайся, Люда. Не народная артистка".
После этого можно будет сесть к пианино и медленно, сначала неохотно, заиграть. И музыка поплывёт, полетит, посыплются хрустальные звуки, зазвенят медные, тяжёлые. А серебряные поскачут, как монетки на каменных ступеньках. Пальцы забегают быстро-быстро, легко-легко.
Люда сумеет, она это чувствует. Во сне она уже играет - сначала полонез Огинского, потом "Цыганочку". А потом ещё что-то, она не знает названия - это незнакомая, новая, самая прекрасная музыка.
У Раисы Михайловны, учительницы музыкальной школы, согнутая спина. Если смотреть на эту спину, Раиса Михайловна кажется старенькой и маленькой. Но если посмотреть на её пальцы, когда она берёт аккорд, кажется, что это рука совсем другого человека - сильного, уверенного мастера.
- Никакие способности не выживают без упорного труда, - сказала Раиса Михайловна Люде на самом первом уроке, - они гаснут.
Откуда она узнала, что Люда не любит трудиться, - это была загадка. Чутьё? Интуиция? Или она всем так говорит?
Учиться музыке Люде сразу же не понравилось.
Клавиши отзывались тупо и совсем не музыкально. Пальцы казались деревянными. И никогда её руки не станут лёгкими и гибкими. Пианино в музыкальной школе ехидно улыбалось, когда к нему подходила Люда. Оно не было таким белозубым, как новое. Некоторые клавиши пожелтели, а с одной отлетела эмаль, там оказалась темноватая деревяшечка.
Дома пианино по-хозяйски стояло в гостиной. Люда готова вытирать с него пыль хоть три раза в день. А оно всё равно пыльное - на чёрной поверхности видна каждая пылинка.
Однажды вечером Люда говорит:
- Раиса Михайловна сказала, что я умею трудиться, а это самое главное.
Папа гордо поднял палец:
- Обручевы все не ленивые.
Мама ближе к практике:
- Ты сегодня играла? Садись играй.
- Играла, играла, - ответила Люда. - Я же говорю: Раиса Михайловна говорит: "Ты умеешь трудиться, с тобой приятно работать". - Учительница действительно сказала эти слова. Люда их не выдумала. Она только не говорит маме и папе, что Раиса Михайловна сказала это не ей, а другой ученице - Жене Соловьёвой.
Услышав рассказ Люды, мама энергичнее стала тереть на тёрке морковку. Папа приглушил телевизор, чтобы лучше слышать. Люде стало стыдно, но она тут же утешила себя: "Ну и что же, что наврала? Зато я их порадовала".
На следующий день она не пошла в музыкальную школу.
Прогуливать оказалось приятно. Если, конечно, не думать о том, что будет после. А Люда решила не думать.
Это оказалось не так уж трудно - надо только гнать от себя неспокойные мысли и заменять их другими, весёлыми и спокойными. Например, Люда идёт мимо музыкальной школы. Из открытой форточки слышны гаммы, из другой форточки - вздохи баяна. Маленький мальчишка с большой виолончелью с кряхтеньем открывает тугую дверь и ныряет внутрь. Люда проходит мимо двери и думает: "А вдруг Раиса Михайловна смотрит сейчас в окно и видит, как я иду мимо?" Но эту мысль Люда тут же энергично отметает, и, чтобы она не возвращалась и не беспокоила, заменяет её другой мыслью: "Очень нужно Раисе Михайловне смотреть в окно. Неужели ей, пожилой женщине, больше нечего делать? Сейчас начинается урок, Раиса Михайловна занята".
Пока эти мысли боролись в Людиной голове, Люда была уже далеко от музыкальной школы. Она шла по чужим дворам, которые привели её в её собственный двор. Тут пришла совсем уж неудобная, неуютная мысль: "А вдруг мама узнает, что я не пошла в музыкальную школу?" И тут же другая, услужливая и удобная: "А откуда она узнает? Я же не собираюсь ей говорить. Пока. А скажу потом, когда с музыкой всё будет кончено. Тогда уж придётся мне вытерпеть большой скандал. Это точно. Но - потом, а не сейчас. "Потом" наступит ещё нескоро".
Хоть бы никто её не встретил и не было лишних вопросов: "Люда, ты разве не на музыке? А почему ты не на продлёнке, если ты не на музыке?" Люди задают слишком много вопросов. Люда решила спрятаться за ящиками в углу двора и подождать, пока можно будет пойти домой.
За ящиками было темновато, как будто сумерки наступили здесь раньше. Люда сидела на одном ящике, положив портфель с нотами на другой. Теперь её никто не видит, а она сквозь щели в ящиках видит весь двор. Вон Грохотова выводит свою собаку. Вон Денис мчится сломя голову - смешной человек. Всё бегом, бегом, а толку мало. Зачем бежит, куда спешит?
Люда вздохнула. Она никуда не спешит и никогда не бежит. А толку тоже что-то не очень много. Музыка, волшебные звуки… Навязалась ты, музыка, на бедную голову Люды Обручевой. С чего мама взяла, что у её Люды способности к музыке? Люда, когда посуду моет или мелкие вещи стирает, иногда поёт себе под нос какую-нибудь песенку. И что? Кто не поёт? Все поют. Но не всем покупают чёрное пианино. И не всех записывают в музыкальную школу. И не на всех учительница по классу фортепьяно Раиса Михайловна смотрит не то с жалостью, не то с презрением. И говорит: "Способности можно развить. Но для этого нужно терпение. Труд, труд и ещё раз труд". Она говорит это всему классу, но Люда знает, кого она имеет в виду больше всех.
Ветер покачивает стенку из ящиков, Люда не пойдёт больше в музыкальную школу. Придётся тёте Клаве и дяде Серафимычу обойтись без полонеза Огинского. И без "Цыганочки" тоже. Хватит с них пирогов и варенья.
А мама? А папа? А пианино? От этих мыслей Люда сморщилась, как будто ела лимон. Их надо было поскорее прогнать, эти мысли, и Люда вытеснила их из своей головы другими мыслями. Маму можно уговорить, и папу тоже, в общем, можно уговорить. Надо только уговаривать их по отдельности - вместе они сильнее. Маме она будет жаловаться на переутомление. Папе - на унижение: она в музыкальной школе - последний человек. Разве подходит им, Обручевым, быть последними?
А маме она скажет: от гамм и нудных упражнений голова болит. В понедельник не болит, а во вторник и пятницу, как на музыку идти, так сразу голова болит. А пианино можно продать, есть такой специальный музыкальный комиссионный магазин, Люда узнавала.
И она, конечно, победит их. И опять будет квартира как квартира. Сервант на своём месте, и книжный шкаф - на своём. А то стоит это пианино, нахально заняло всю стену.
И тут Люда, сидя в своём укромном домике из ящиков, видит: идёт через двор Женя Соловьёва, несёт в руке нотную папку, а другой рукой держится за своего отчима. Он шагает с ней рядом, походка у него неровная, под мышкой он несёт длинную пачку с макаронами - хозяйственный какой. Покачивается на ходу. Может, ему скользко? Может, заболел? Да он просто пьяный. И Женя ведёт его домой.
Люда сидит как раз под их окнами. Они проходят рядом с ящиками и не видят её. Она слышит, как отчим говорит:
- Опять ящиков наставили, белый свет загородили! Если мы живём на первом этаже, значит, мы не люди? Сейчас я эти ящики сокрушу!
Люда замирает, по животу бегут холодные мурашки. Сейчас он повалит её домик, ящики посыплются на Люду. Что будет? Может быть, ей придёт конец. Прощайте, мама и папа. Не ценили вы свою дочь Люду. Теперь только пианино будет напоминать вам о ней.
- Пошли, ну пошли, - мирно, но настойчиво говорит Женя Соловьёва и протаскивает отчима мимо ящиков. - Завтра их уберут, и нечего скандалить. Пошли, пока мамы нет, спать ляжешь.
Люда перевела дух. Трагедии не произошло. Хорошо, конечно. И немного жалко. Так легко решились бы все проблемы. Конечно, лучше, если бы ящики не совсем убили Люду, а только ранили. Они же лёгкие, пластмассовые, эти ящики.
А отчим-то у Женьки - ну и противный! Пьяный, характер свой показывает. А Женя ведёт его под руку, ещё оглядывается - не хочет, чтобы люди видели эту прекрасную картину. Тоже, называется, жизнь. Мама Женькина хороша, нашла себе такое сокровище, а дети должны терпеть. Родители всегда всё решают сами. То пианино купят. То отчима найдут. А дети страдают.
Люда слышит, как хлопнула дверь в квартире на первом этаже. Форточка открыта, она прямо над Людиной головой, всё слышно.
- Чай буду пить! Женя, поставь чайник! Полный! И налей отцу чаю! Покрепче!
- Ложись поскорее и спи, - отвечает Женя, - сейчас придёт мама, она тебе такой чай покажет.
- Пугаешь? Меня? Да я сроду милиции не боюсь. Тем более - женщин! Женщины - тьфу! Чего смотришь? Чего смотришь?
Люда не вытерпела, она поднялась и заглянула в окно. Женя стоит против отчима и смотрит на него смело, глаза у неё большие, а руки Женя скрестила на груди.
И тут отчим ударяет Женю по щеке. Звук пощёчины был такой, что Люда отшатнулась от окна. Женя схватилась за лицо, закрыла его ладонями. Длинные музыкальные пальцы у Жени Соловьёвой.
И как раз в эту минуту через двор пробежала тётя Вера, Женькина мама. Люда смотрит, как она мчится в распахнутом пальто. Откуда же она узнала? Да очень просто - шла с работы, и сразу всё увидела - окно-то не занавешено. Вот тётя Вера ворвалась в комнату.
- Ты? Ударил? Женю? - в каждом слове дрожит отдельный вопрос. - Ты? Да я тебя сейчас! От тебя вообще ничего не останется!
Она тоненькая, бывшая спортсменка, тётя Вера, парикмахер. Она высокая, плечи узкие, вязаная шапочка сбилась набок. Отчим рыхлый и какой-то серый, он пятится от неё, забивается в угол. Подлый, мерзкий тип. Ага! Боится, трус несчастный!
Тётя Вера тычет в него пальцем:
- Вон! И сию минуту! С вещами - вон!
Люда кивает одна в темноте - правильно, так и надо. Тётя Вера просто молодчина. Вон сию минуту и с вещами, чтобы больше не возвращался.
Тётя Вера кидается к шкафу, летят на середину комнаты мужские ботинки, коричневый свитер, рубашки какие-то.
- Собирайся! Убирайся! Женьку ударить!
Он сразу протрезвел. Испуганные глаза моргали, он был похож на побитую собаку.
- Вера! Ты серьёзно? Уходить? Прямо сейчас?
- Нет, шутки шучу! Немедленно!
Красивая тётя Вера, решительная и смелая.
- Прости меня, Вера, - бубнит отчим, - погорячился. Ну прости, и забудем, чего ты?
У тёти Веры появляется в глазах сомнение. Она молчит. Неужели простит? Люда хватается за щёки ладонями. Неужели простит его тётя Вера?
И тут вперёд выступает Женя.
Белые метёлочки качаются у лица. Глаза смотрят прямо. Люда ждёт. Что скажет отчиму Женя? Но Женя ни слова не говорит ему. Она обращается только к тёте Вере:
- Мама, знаешь, не надо его прощать. Сто раз уж прощала. Выгони его, мама.
Тётя Вера растерянно опускается на подоконник. Теперь Люда видит её спину и красиво подстриженные волосы на затылке.
- Ты так считаешь, Женя?
- Да, я так считаю.
Тётя Вера смотрит на Женю и спрашивает Женю, как младшие спрашивают у старших. Как слабые спрашивают у сильных. А нерешительные - у решительных.
- Ты так считаешь, дочка?
- Да, мама, да. Надо быть сильной, мама. И себя уважать.
- Слышал? - Тётя Вера распрямила спину. - Собирай вещи.
- А я больше не буду, - нахально сказал отчим. - Брошу пить, и всё.
Тётя Вера покачала головой:
- Не бросишь. У тебя слабый характер. Ты нас замучил. Уходи.
- У кого слабый? У меня знаешь какой характер! А у тебя, что ли, сильный? - Отчим пихал свитер в чемоданчик, сверху положил ботинки.
- У меня - не знаю, - спокойно ответила тётя Вера. - А вот Женя - сильный человек.
Тётя Вера рывком прижимает к себе Женину голову, только одна светлая метёлочка торчит вверх.
Хлопнула дверь. Через двор плетётся отчим. Он трус, потому и ударил. А сейчас он тащится со своим чемоданом, и нисколько его не жалко.
Тётя Вера закрывает шкаф.
Тут только Люда спохватилась, что занятия в музыкальной школе закончились час или полтора назад. Давно можно было вылезать из-за ящиков и идти домой.
Снежки летят в Майю
У Майи Башмаковой сегодня был хороший день.
На большой перемене вожатая Марина пришла к ним в класс и похвалила Майю за то, что она принесла кнопки для стенгазеты. Марина сказала при всех:
- Простое дело - кнопки, но Майя не забыла. Обещала и принесла. Мне нравятся такие люди, которые помнят даже о мелочах. Не подводят никого.
Марина очень хорошая.
Она ушла, а Валерка Сиволобов сказал:
- "Мне нравятся люди, которые не забывают кнопки". - Это он передразнил вожатую. - Я бы тоже не забыл, что особенного?
Но Майя ответила:
- Тебя не просили. А просила Марина меня. Это было такое поручение.
Сиволобов фыркнул и отошёл, возразить было нечего. А у Майки осталось ощущение маленькой победы.
Потом была ещё одна маленькая победа. Такой уж это был день, день маленьких побед Майки Башмаковой.
На уроке природоведения Александр Яковлевич спросил:
- Ребята, кто мне скажет, что такое вечная мерзлота?
Денис выскочил первым:
- На Севере лёд не тает ни летом, ни зимой - вечно не тает. Океан там как каток.
- И катаются? - спросил Александр Яковлевич.
- Не! - Денис не уловил ехидства. - Некому кататься - одни ледоколы и белые медведи.
Все засмеялись. Александр Яковлевич вздыхал. Он очень любит свой предмет, своё природоведение. Когда кто-нибудь не знает, учитель расстраивается.
Однажды Александр Яковлевич водил их в парк "Сокольники", он улыбался каждому листочку, он сказал тогда:
- Кто любит природу, тот любит людей. У дерева тоже своё настроение. Цветы тянутся к добрым.
Майке тогда казалось, что Александр Яковлевич говорит стихами. И почему-то было его жалко. Сегодня тоже, когда Денис неправильно сказал про вечную мерзлоту, учитель сморщился и говорит:
- Денис, пощади. Вечная мерзлота - это очень серьёзно. А тебе всё кажется смешным, это нехорошо, я тобой сегодня недоволен.
Двойку, однако, не поставил и опять вздохнул.
Майе хотелось, чтобы Александр Яковлевич не вздыхал и не расстраивался. Она вчера на продлёнке всё выучила про зону тундры. Там ночь длится полгода, там ездят на оленях, а поездов нет. Но летают вертолёты, и весёлые сильные лётчики-вертолётчики всё привозят людям - и письма, и яблоки, и книжки, и даже абрикосовый компот. Про компот в учебнике не было, но Майка была уверена - привозят, она очень любит абрикосовый компот, без него жить было бы скучно. Тем более полгода без солнца и вообще без дня.
Сейчас она всё расскажет. Майка даже руку поднять не успела, Александр Яковлевич говорит:
- Скажи ты, Башмакова.
И она стала рассказывать, что там, за Полярным кругом, даже летом не до конца оттаивает земля, лето коротенькое, и только сверху земля успевает оттаять немного, а в глубине вечный лёд. Вот почему называется вечная мерзлота.
Учитель кивал, лицо у него было теперь гладкое, совсем не сморщенное. И Майке хотелось ещё рассказывать про Север.
Она сказала, что люди там приспособились, живут себе. Чукотские пастухи пасут оленей, работают геологи, полярники не боятся холода. Ни вечной мерзлоты, ни пурги, ни долгой полярной ночи.
- Садись, Майя, - сказал учитель, - я тобой доволен.
Он поставил пятёрку в журнал и ещё одну - в дневник.
Теперь Майя идёт домой, она разбежалась и доехала по длинной ледяной дорожке от самых школьных ворот до самой телефонной будки. А дальше пошла нормальным шагом, весело размахивая портфелем. Другую руку Майка держала в кармане шубы, было приятно ощупывать круглую конфету, которая называлась "Вечерний звон". Как сказка. Или как стихи.
Эту конфету дала Майе Мария Юрьевна.
- Ты, Майя, стала гораздо лучше читать по-немецки. Вот тебе приз, - и протянула эту роскошную конфету в золотой бумажке. - А вы, ребята, тоже можете со временем получить какой-нибудь приз-сюрприз. Старайтесь.
Так сказала сегодня учительница, и вся продлёнка посмотрела на Майю Башмакову.
Это была ещё одна победа Майи. До чего хорошо, когда в один день так много побед!
Она сняла варежку и покатала конфету по ладони. Съесть её сейчас? Или лучше потом? Самое приятное - знать, что будет так, как ты решишь. Захочешь - съешь, а захочешь - домой принесёшь. Всё-таки Майка съела её, эту конфету. Необыкновенно вкусная оказалась конфета. Шоколадная вся насквозь, а внутри мелко накрошенные орехи, а сверху приделан целенький круглый орешек.
Майя бросила в урну золотую бумажку и стала прыгать с тротуара и сразу - опять на тротуар. Не могла она сегодня просто так идти ровной походкой - слишком весело было.
Хорошо бы мама была дома, а не задержалась на работе. Мама работает в редакции, там в одной комнате сидит пять человек. Мама говорит: "Все хорошие, но работать в таких условиях трудно". Из-за этого мама любит оставаться на работе вечером, когда все уходят. Тихо в редакции, молчат телефоны. Мама раскладывает по всем пяти столам свои бумаги, ей свободно, ничто не отвлекает. Мама сидит и читает толстую рукопись. Или разглядывает рисунки в будущей книге. Мама любит, чтобы её не отвлекали.
В такие вечера мама возвращается поздно, Майя сама разогревает ужин. Потом мама появляется и говорит виновато: "Ну вот, опять ребёнок в одиночестве. Разве это мать? Это злодейка - чужие рукописи ей важнее родной дочери. Всё, Майка, больше не буду задерживаться в редакции ни на минуту. В шесть ноль-ноль я вылетаю из дверей издательства - в семь ноль-ноль я дома".
Но проходит несколько дней, и мама опять является поздно и опять произносит речь про шесть ноль-ноль и семь ноль-ноль.