- Не самое красивое имя, верно? - хмыкнул Джонатан, не понимая, что любое слово способно поранить влюбленное сердце. - Я буду звать тебя Ланни, если не возражаешь. Ну, Ланни, хочу тебе сказать, что ты очень порочная девочка. - Это было сказано игриво, и я поняла: на самом деле он на меня не сердится. - Тебе никогда не говорили, что нельзя так шутить с мальчиками - особенно с незнакомыми?
- Но я тебя знаю. Тебя все знают, - сказала я, немного встревоженная тем, что он сочтет мое поведение фривольным. Он был старшим сыном самого богатого человека в городе, владельца лесопилки, вокруг которой образовалось наше поселение. Ну, конечно, его все знали. - И… И я уверена: я тебя люблю. И собираюсь в один прекрасный день стать твоей женой.
Джонатан цинично вздернул брови:
- Знать, как меня зовут, - это одно дело, но откуда тебе знать, что ты меня любишь? Почему ты меня выбрала? Ты меня совсем не знаешь, Ланни, а уже объявила себя моей. - Он одернул сюртук. - Нам лучше выйти отсюда, пока нас не стали искать. И лучше, чтоб нас вместе не видели, согласна? Ты иди первой.
Секунду я стояла на месте, обомлев. Я была смущена, еще не оправившись от того, с какой страстью он меня поцеловал. Кроме того, он меня неправильно понял: я не объявила, что принадлежу ему. Я объявила его своим.
- Ладно, - сказала я. Видимо, разочарование явственно прозвучало в моем голосе, потому что Джонатан мне очень мило улыбнулся:
- Не переживай, Ланни. В следующее воскресенье мы увидимся после службы, обещаю. И быть может, я уговорю тебя подарить мне еще один поцелуй.
Рассказать вам о Джонатане, о моем Джонатане, чтобы вы поняли, почему я была так уверена в своей любви к нему? Он был первенцем Чарльза и Руфи Сент-Эндрю, и они так обрадовались рождению сына, что тут же дали ему имя и окрестили через месяц. Они явно верили в него - в ту пору, когда большинство родителей не давали имен своим детям, пока те немного не поживут. Тогда слишком высока была детская смертность. Отец Джонатана закатил пир на весь мир в те дни, когда Руфь еще не успела оправиться после родов и лежала в постели; всех горожан угощали ромовым пуншем и сладким чаем, сливовым пирогом и печеньем с патокой. Был нанят скрипач-акадианец. Смех и музыка звучали так скоро после рождения ребенка, что казалось, будто его отец бросает вызов дьяволу - ну, только попробуй явиться и забрать моего мальчика! Только попробуй - и увидишь, что получишь!
С самых первых дней стало ясно, что Джонатан - не такой, как все. Необычайно умный, необычайно сильный, необычайно здоровый, а главное - необычайно красивый. Женщины выстраивались в очередь к его колыбели, жаждали подержать его на руках. Каждой хотелось верить, что этот хорошенький комочек плоти с черными шелковыми волосиками - ее ребенок. Даже мужчины - все, вплоть до самого корявого лесоруба, работавшего на Сент-Эндрю, - почему-то чрезвычайно размягчались рядом с этим младенцем.
К тому времени, как Джонатану исполнилось двенадцать лет, уже никто не мог отрицать, что в нем есть что-то сверхъестественное, и все как один относили это к его красоте. Он был чудом. Он был совершенством. Такое мало о ком можно было сказать в те годы. Тогда обезобразить человека могло множество причин - ветряная оспа, несчастный случай, ожоги, рахит. К тридцати годам кто-то терял почти все зубы, у кого-то торчал бугор на месте, где неправильно срослась сломанная кость. Шрамы, паралич, прыщи… А у нас, в лесной глуши, многие лишались каких-то частей тела из-за обморожения. Но у Джонатана не было ни шрама, ни пятнышка. Он вырос высоким, стройным, широкоплечим - прекрасным, как те деревья, что росли на его земле. Кожа у него была гладкая и белая, как сливки. Его прямые черные волосы блестели, как вороново крыло, а глаза у него были темные, бездонные, как самые глубокие омуты Аллагаша. Он был так красив, что на него было больно смотреть.
Когда такой парень, как Джонатан, живет рядом с вами - это благодать или проклятие? Горе нам, девушкам, говорю я; подумайте о том, какое впечатление Джонатан производил на нас в маленьком городке, где так мало людей, где так трудно не встречаться с ним. Он представлял собой непрерывное, неизбежное искушение. Его то и дело можно было встретить в городе. То он выходил из продуктовой лавки, то скакал на лошади через поле по какому-то делу - но скорее всего сам дьявол подсылал его к нам, чтобы ослабить нашу стойкость. Ему даже не нужно было находиться рядом, чтобы завладевать нашими мыслями: сидишь, бывало, с сестрами или подругами за шитьем или вышиванием, и одна непременно прошепчет, как недавно видела Джонатана. И потом все разговоры только о нем. Пожалуй, мы были отчасти околдованы. Девочки были готовы говорить о Джонатане в любую минуту. Стоило кому-то из нас случайно встретиться с ним - и тебя засыпали вопросами: "Он с тобой говорил?", "Что он сказал?" Если же одна из девочек просто видела его в городе, она рассказывала все до мелочей, вплоть до того, какого цвета жилет был на Джонатане. Но втайне каждая думала о другом. Одна - о том, как Джонатан смерил ее с ног до головы наглым взглядом. Другая - о его задумчивой усмешке. И все до смерти мечтали о том, чтобы хотя бы раз оказаться в его объятиях. И не только юные девушки питали к нему такие чувства. Когда Джонатану было лет пятнадцать-шестнадцать, рядом с ним другие мужчины в нашем городке казались кто слишком тощим, кто слишком толстым, кто грубым, кто болезненным, и даже добропорядочные жены начали поглядывать на Джонатана иначе. Это было видно по тому, как они его хвалили, какие страстные взгляды на него бросали, как алели их щеки, как они нервно кусали губы, как они вздыхали, тая надежду…
От Джонатана исходило ощущение опасности. К нему хотелось прикоснуться - так безумный голос, звучащий в твоей голове, уговаривает тебя прикоснуться к раскаленному утюгу. Ты прекрасно понимаешь, что обожжешься, но устоять не можешь. Просто ты должна испытать это, и всё тут. И ты забываешь о том, что будет потом. Забываешь о том, как страшно болит обожженная плоть и какую боль ты будешь испытывать всякий раз, случайно прикасаясь к ране. Ты не думаешь о том, что на всю жизнь останется шрам - шрам на твоем сердце. Урок на всю жизнь. Больше ты таких глупостей никогда не совершишь.
Мне и завидовали, и посмеивались надо мной. Завидовали из-за того, что мне удалось столько времени пробыть рядом с Джонатаном, а посмеивались потому, что я не скрывала: ничего романтического между нами не произошло. И для других девочек это было неоспоримым доказательством того, что мне недостает женских чар, что я не могу привлечь к себе внимание мужчины. Но я не отличалась от своих подруг. Я знала, что Джонатан способен спалить меня огнем своего внимания, как клочок бумаги. Мгновение любви божества может погубить девушку. И весь вопрос в том, стоит ли она того, эта любовь?
Вы можете спросить, полюбила ли я Джонатана за его красоту, и я отвечу: это бессмысленный вопрос, ибо его великая, неземная красота была неотъемлемой частью целого. Красота давала ему спокойную уверенность, которую другие могли назвать надменной наглостью, а также то, как легко и обезоруживающе он вел себя с прекрасным полом. И если красота Джонатана отвлекала меня от его наглости, я не стану извиняться за это. Не стану стыдиться и своего желания назвать Джонатана своим. Когда видишь такую красоту, непременно хочешь ею обладать. Любому коллекционеру знакомо это желание. И в этом желании я была не одинока. Почти все, кто знакомился с Джонатаном, пытались им завладеть. Это было его проклятием и проклятием для всех, кто его любил. Но это было то же самое, как если бы вы любили солнце: оно яркое и теплое, находиться рядом с ним приятно, но вы не можете целиком забрать его себе. Любить Джонатана было безнадежно. И так же безнадежно было не любить его.
И меня поразило проклятие Джонатана, меня повлекло к нему, и из-за этого мы оба были обречены на страдания.
Глава 3
В детстве, после того случая, между нами возникла дружба. Мы встречались по воскресеньям после церковной службы, а также на свадьбах и даже на похоронах. Мы стояли позади толпы скорбящих и перешептывались. Порой мы уходили погулять в лес, чтобы никто не мешал нам разговаривать. Горожане неодобрительно качали головами. Некоторые наверняка сплетничали, но наши семейства этой дружбе не препятствовали. По крайней мере, я ни о чем таком не слышала.
В это время я начала мало-помалу осознавать, что Джонатан куда более одинок, чем мне казалось. Другие мальчики не очень стремились с ним дружить. Если во время свадьбы к нам приближалась компания ребят, Джонатан предпочитал уйти от них. Мне вспоминается один случай после весеннего собрания в церкви. Мы шли по лесу и увидели группу сверстников Джонатана, идущих нам навстречу. Джонатан поспешно увел меня на другую тропу. Я не знала, как это понять. Промучившись несколько минут, я решилась задать вопрос.
- Почему ты решил пойти другой дорогой? - спросила я. - Потому что стесняешься меня? Не хочешь, чтобы нас видели вместе?
Джонатан насмешливо фыркнул:
- Не говори глупостей, Ланни. Все видят нас вместе.
Так все и было, и на сердце у меня полегчало, но я не могла удержаться от расспросов.
- Значит, эти мальчишки тебе просто не нравятся?
- Да нет, я бы так не сказал, - уклончиво ответил Джонатан.
- Тогда почему…
Джонатан не дал мне договорить:
- С какой стати ты меня допрашиваешь? Поверь мне на слово: у мальчиков все по-другому, вот и всё.
Он зашагал быстрее, и мне пришлось подхватить подол юбки, чтобы поспеть за ним. Он не объяснил, что именно у мальчиков по-другому. "Что же он имел в виду?" - гадала я. Вообще-то у мальчиков по-другому было почти всё. Им дозволялось ходить в школу, если их семья могла позволить себе платить учителю. Девочек же всяким премудростям обучали только их матери - шитью, уборке, приготовлению еды. Ну, может быть, кого-то из девочек немного учили чтению Библии. Мальчики могли затевать дружеские потасовки, они могли бегать и играть в салочки легко и быстро, потому что им не мешали длинные юбки. Мальчики могли ездить верхом на лошадях. Да, конечно, им приходилось заниматься тяжелым трудом и очень многому учиться. Однажды, как рассказал мне Джонатан, отец заставил его подновить фундамент ледника. Пришлось поработать с камнями и раствором, чтобы кое-что узнать о труде каменщика. И все же, на мой взгляд, у мальчиков жизнь была намного свободнее, чем у девочек. А Джонатан на что-то жаловался.
- Жаль, что я не мальчик, - пробормотала я, еле поспевая за ним.
- Ничего тебе не жаль, - бросил Джонатан через плечо.
- Никак не пойму, о чем ты…
Джонатан резко развернулся:
- Да? Тогда скажи мне про своего брата, Невина! Я ведь ему не больно-то нравлюсь, верно?
Я остановилась на месте как вкопанная. Да, Невин всегда терпеть не мог Джонатана. Я хорошо помнила их драку. Помнила, как он вернулся домой с запекшейся кровью на лице, и то, что наш отец им явно гордился.
- Как ты думаешь, почему твой брат так меня ненавидит? - требовательно спросил Джонатан.
- Не знаю.
- Я никогда не давал ему никаких поводов, а он все равно меня ненавидит, - проговорил Джонатан, всеми силами стараясь сдерживать обиду. - И все мальчишки такие. Они все меня ненавидят. И даже некоторые взрослые. Я знаю, я чувствую. Вот почему я стараюсь держаться от них подальше, Ланни. - Его грудь тяжело вздымалась и опускалась. Было видно, что он устал мне объяснять. - Ну вот, теперь ты все знаешь, - сказал он, отвернулся и быстро ушел прочь. Я долго изумленно смотрела ему вслед.
Всю неделю я думала о том, что он сказал. Я могла бы спросить Невина о том, откуда у него такая ненависть к Джонатану, но тогда мы бы с братом непременно поссорились. Ясное дело, он ужасно злился из-за того, что я подружилась с Джонатаном. Я отлично все понимала, не стоило спрашивать. Мой брат считал, что Джонатан - гордец и выскочка, что он кичится своим богатством и думает, что все к нему должны относиться по-особому. Я знала Джонатана лучше, чем кто бы то ни было, кроме его родни - а может быть, и лучше его родни, а потому понимала, что все это неправда… Все, кроме последнего. Но разве Джонатан был виноват в том, что все вокруг относятся к нему по-особому? И еще… Хотя Невин не пожелал бы в этом признаться, я видела: когда он с ненавистью смотрит на Джонатана, он жаждет испортить его красоту, он хочет оставить на этом прекрасном лице печать уродства, унизить любимого сына нашего города.
Невин, в своем роде, хотел бросить вызов Богу, исправить то, что почитал несправедливостью. Разве справедливо было для него жить всю жизнь в тени Джонатана?
Вот почему Джонатан так поспешно расстался со мной в тот день. Он был вынужден поделиться со мной тем, чего стыдился. Наверное, он подумал, что я, узнав его тайну, брошу его. Как сильно в детстве мы держимся за наши страхи! Можно подумать, на земле или на небе существовала сила, способная сделать так, чтобы я перестала любить Джонатана. Этот разговор помог мне понять, что у него тоже есть враги и те, кто его оскорбляет и унижает, что его кто-то все время осуждает и что я ему нужна. Я была его единственным другом, со мной он мог вести себя свободно. И наши отношения не были невзаимными. Откровенно говоря, только Джонатан вел себя со мной так, словно я что-то значила. А внимание самого желанного, самого прекрасного мальчика в городе - это не так уж мало для девочки, которую почти никто не замечает. И за это я любила его еще сильнее.
Я так и сказала Джонатану в следующее воскресенье. Он шел по дальней стороне лужайки, когда я догнала его и взяла под руку.
- Мой брат - дурак, - сказала я, и мы молча пошли рядом.
Единственное, от чего я не отказалась после нашего разговора с Джонатаном - мне было по-прежнему жаль, что я не родилась мальчиком. Эта мысль меня не покидала. Она была просто вбита мне в голову всем, что меня окружало. Тем, как себя вели мои родители. Тем, по каким правилам мы жили. Девочки не так ценились, как мальчики. Наша жизнь была не так важна. К примеру, Невин должен был унаследовать от нашего отца ферму, но если бы он не пожелал выращивать скот, если бы у него не было к этому склонности, он мог бы стать учеником кузнеца или пойти работать лесорубом к Сент-Эндрю. Пусть небольшой - но все-таки выбор. Мои возможности были куда более ограниченными. Выйти замуж и обзавестись своим хозяйством. Остаться дома и помогать родителям или пойти работать служанкой к кому-нибудь. Если бы Невин по какой-то причине отказался от фермы, мои родители могли бы передать ее кому-то из мужей своих дочерей, но и это зависело от желаний и намерений мужчин. Хороший муж мог бы учесть пожелания жены, но таких мужей было мало.
Другая причина - более важная, на мой взгляд, была такая: родись я мальчиком, мне было бы намного проще и легче быть другом Джонатана. Не будь я девчонкой, сколько бы у нас могло быть общих дел! Мы могли бы садиться верхом на лошадей и уезжать навстречу приключениям, и никто бы за нами не приглядывал. Мы могли бы столько времени проводить вместе, и никто бы не смотрел на нас, вздернув брови, никто бы не болтал о нас. Наша дружба была бы такой банальной, такой обычной, что никто бы ее не осуждал, никто бы ей не мешал.
Оглядываясь назад, в прошлое, я теперь понимаю, что это время для меня было трудным. Я была еще подростком, но зрелость была не за горами. Я чего-то хотела от Джонатана, но не знала, как это назвать. Я тогда еще не так уж далеко ушла от детства. Я была близка к нему, но мне хотелось быть еще ближе, а как - этого я не понимала. Я видела, как он смотрит на девушек постарше, видела, что с ними он ведет себя не так, как со мной, и мне казалось, что я умру от ревности. Отчасти это происходило от того, насколько обаятелен был Джонатан. Если уж уделял тебе внимание, если уж находился рядом с тобой, то тебе казалось, что ты для него - центр вселенной. Стоило ему устремить на тебя взгляд своих темных, бездонных глаз, и ты чувствовала, что он существует для тебя, только для тебя одной. Как бы то ни было, результат всегда был один и тот же: стоило Джонатану лишить тебя своего внимания - и тогда будто солнце скрывалось за тучей, и тебе в спину словно дул холодный резкий ветер. И тогда ты желала только одного: только бы Джонатан поскорее вернулся, только бы он снова заговорил с тобой.
С каждым годом он менялся. Когда он расслаблялся, не был настороже, я видела в нем нечто такое, чего не замечала раньше. Джонатан мог вести себя грубо - особенно тогда, когда думал, что никто из женщин не смотрит на него. Порой он становился таким же неотесанным, как лесорубы, работавшие на его отца. Иногда он гадко говорил о женщинах - так, словно ему уже были ведомы все подробности интимной жизни. После я узнала, что к шестнадцати годам его уже соблазнили, и он стал соблазнять других женщин. Он был вовлечен в массовый тайный любовный танец. Но этими тайнами он со мной не делился.
Я только чувствовала, что меня влечет к Джонатану все сильнее и сильнее. Порой мне казалось, что я не в силах совладать с собой. Что-то было такое в его горящих глазах, в его полуулыбке, в том, как он тайком поглаживал рукав шелкового платья женщины, когда никто не видел, и мне хотелось, чтобы он так же смотрел на меня, так же меня ласкал. А когда я вспоминала о грубых словах, сказанных им о ком-то, мне хотелось, чтобы он повел себя грубо со мной. Теперь я понимаю, что я была одинокой и глупой юной девушкой, которая тосковала по любви и жаждала физической близости (хотя это было для меня загадкой). Теперь я понимаю, что мое неведение могло меня погубить. Мне безумно хотелось стать любимой. Я не могу винить одного Джонатана. В своем падении мы часто повинны сами.
Глава 4
Арустукская окружная больница
Наши дни
Смотровая палата. В двух кругах света кружится дымок. Пластиковые ремни расстегнуты. Арестованная сидит на каталке, превращенной в кресло. Между ее пальцами зажата дымящаяся сигарета. Рядом с женщиной на каталке стоит судно, на дне которого лежат два окурка, выкуренных до фильтра. Люк откидывается на спинку стула и кашляет. У него в горле саднит от дыма, а голова как ватная. Он себя чувствует так, будто всю ночь принимал наркотики, видел наркотические сны и только теперь выходит из транса.
В дверь негромко стучат. Люк вскакивает на ноги проворнее, чем белка взлетела бы вверх по стволу дерева. Он знает, что так стучать в дверь смотровой палаты может только работник больницы. Это предупреждающий стук, после чего работник входит. Люк наваливается на дверь плечом и приоткрывает всего на дюйм.
На него холодно смотрит Джуди. Люк видит один ее глаз, увеличенный стеклом очков.
- Звонили из морга. Только что доставили труп. Джо хочет, чтобы ты позвонил патологоанатому.
- Время позднее. Скажи Джо, что сейчас нет смысла звонить патологоанатому. Можно подождать до утра.
Медсестра складывает руки на груди:
- А еще Джо просил меня узнать насчет арестованной. Ты закончил осмотр? Ее можно увезти или нет?
"Это испытание", - думает Люк. Он всегда считал себя честным человеком, но пока не может отпустить женщину:
- Нет, пока он не может ее забрать.
Джуди смотрит на него так, словно хочет пронзить его взглядом насквозь.