- Идея - блеск! - подхватил Саша. Тут-то все и произошло.
Поднатужившись, мы с помощью рычагов из жердей отвалили два камня. Было такое ощущение, что из-за них разом хлынет могучий поток. Ничего подобного, ручей как был малюсеньким, топким, таким и остался. Но за камнями, открылся подземный ход.
- Пещера!! - заорали мы.
Саша мгновенно юркнул туда. Мы сгрудились у входа; он ругался, что заслоняем свет. Из пещеры тянуло холодом и плесенью, слышалось звонкое журчанье воды.
Довольно скоро Саша вылез обратно. В руке у него была какой-то необычной формы прямоугольная старинная бутылка. Она была плотно запечатана, внутри что-то болталось. Откупорить бутылку удалось быстро, а вот достать из неё "что-то" было невозможно. "Что-то" - по виду небольшой бумажный свиточек, разбухший, но довольно плотный, покрытый зеленовато-серым налетом: влага все же просочилась в сосуд.
Эту бутылку Саша нашёл между камнями совсем недалеко от начала хода. Кто и когда положил её туда? Или, может, бросил где-то в верхнем течении ручья, и вода сама принесла её сюда?
Наверное, это неправильно, но мы не могли устоять и после споров всё же разбили бутылку. "Что-то", судя по всему, записка. Но она в сырости так слежалась, что развернуть её, не повредив, мы не смогли. Завтра Саша отнесет находку в музей. Вдруг что-то важное? А если и не важное, всё равно интересно…
Видимо, Сашин успех подхлестнул Володю. Мы даже и не заметили, когда он пробрался в пещеру. Неожиданно услышали приглушенный крик. Крик доносился из подземелья. Переглянулись. А где Володя?.. Так это же он кричит!
Даниил бросился в пещеру. Саша хотел за ним, но в лазе было очень тесно.
- Готовьте смолье на факелы! - крикнул Даниил. - Здесь темнотища!
Володя затих. Молчал и Даниил. Какое там смолье! В руки попадали только трухлявые, никуда не годные сучки.
Вдруг снова крик. Страшный. Голос Даниила. Я метнулась к пещерному лазу, плюхнулась. Саша отшвырнул меня и полез вперед.
Туго же им пришлось там, в неприветной сырой тьме, среди грозных, невидимых каменных громад!.. Первым выполз Володя. Потом Саша вытащил Даниила. С ног до головы они были заляпаны глиной. У Даниила бледное, перекошенное от боли лицо. Он сломал ногу.
Получилось так. Володя заметил боковой ход и полез в него. Полез - и застрял. Да при этом ещё сильно ушибся. Ему показалось: конец. Он и закричал, чтобы помогли. Когда подполз Даниил, Володе стало поспокойнее. Даниил вытянул его. Помогая Володе, он приподнял его и в это время оступился в какую-то расщелину. И всё. Даниил уверяет, будто слышал, как треснула кость.
Что было - ужас вспомнить. Светка с Людмилой побежали к шоссе (это несколько километров), а мы по очереди тащили Даниила на руках. Он молодец, крепился, молчал. Но тащить на себе человека, хотя и вдвоём, оказывается, страшно трудно. За час все умаялись так, что еле держались на ногах. Потом приспособили две жердины, усадили Даню на них. Ему было очень неудобно и больно, но зато тащить стало легче - вчетвером.
Вдали закричали Светка и Люда. Они возвращались с двумя мужчинами. Хорошие люди! Помогли доставить Даниила на шоссе, остановили какой-то грузовик, на нем мы и устроились.
Хотели сразу в больницу, но Даниил запротестовал: мама будет очень беспокоиться. Недалеко от их дома я вышла из машины, чтобы позвонить в "скорую помощь".
Даниила разрешили оставить дома, ногу взяли в лубки. У него перелом берцовой кости, но врачи говорят: "удачный". Ничего себе удача!..
8 мая
В школе, конечно, все знают о нашем приключении. Вчера Дед Аркус и Мария Сидоровна проводили у нас собрание. Дед больше молчал, "воспитывала" Мария Сидоровна.
А сегодня после уроков пришел Степан Иванович, с ним - научный сотрудник из музея. Записку там прочли, и он принес нам фотокопию. Это послание партизан, написанное летом 1918 года. Почти сорок пять лет назад. Колоссально!
Из школы мы чуть ли не всем классом двинулись к Даниилу. Чувствует он себя плохо, поднялась температура. Но записка здорово обрадовала его и взволновала. Он просил обязательно сходить к Венедикту Петровичу и показать ему находку. Сегодня уже поздно, завтра сходим.
Я переписала записку от строчки до строчки. Вот она:
Кто не будь найдет это писмо, прошу знать что писал раненый Истомин Павлуха, слесарь с завода Ятес а также его боевые товарищи по отряду Сизов Фола Панкратович и Голодухин Ефим. Такая должно судьба нам приходит карачун. Вечером отбились от колчаковских белых гадов геройски погибли Черных Васюта и Подгоркин Иван. Захоронили мы этих своих боевых товарищей в камнях у Петрушихи возле второго переката вниз от шихана Писанец.
Утром здесь мы примем смерть. Красные партизаны живыми, не сдаются! Биться будем до последнего жаль патронов мало, но есть ещё руки душить гидру контреволюции.
Мало на то надежды по если кто из товарищей найдет передайте всем, что погибли мы свято за мировую революцию и за светлое наше счастье. А гадов бейте до конца!
Уже развидняется. Писмо это упечатаем в бутылку, пустим в ручей и может найдут его чьи хорошие руки. Отряд не называем неизвестно в какие руки попадет.
По поручению - Истомин Павел.
Писано на расвете 7 августа 1918 года.
Ятес - так назывался раньше один из заводов в нашем городе, по фамилии владельца. Обязательно надо показать записку там. Вдруг какой-нибудь внук или внучка этого Истомина или его товарищей работает там…
Я представляю их, трёх партизан, в глухом лесу, окруженных врагами, измождённых, суровых, яростных… А может, и не такие уж они были суровые? Может, был Павлуха Истомин весёлым, неунывающим гармонистом, песенником и балагуром? Ведь в предсмертное письмо не вставишь шутки. В предсмертном письме - только главное: мы погибаем за революцию, "за светлое наше счастье".
Ах родные, бородатые, отважные! Вам бы хоть краешком глаза глянуть на нас, на нашу жизнь, за которую вы бились!..
12 мая
К дяде Вене идти не пришлось: он сам пришёл домой. Пока ещё на бюллетене, и, возможно, его снова положат в больницу. Белокровие. Хотя он посмеивается и говорит, что врачи обещают исцеление, - это страшно.
Даниилу лучше. Мы с Сашей регулярно носим ему задания и часто занимаемся вместе. Один раз пошла с нами Мила-Людмила, но уже у самого дома Седых вдруг повернулась и почти бегом утопала. Правильно сделала…
Сегодня мы к ним ходили вместе - папа, мама и я. Мама с Надеждой Ивановной виделись впервые. Должно быть, они друг другу понравились. Пили чай в комнате у Даниила. Потом пели песни. Разговор все время вертелся вокруг пашей находки, записки партизан, - ну и настроились на тот лад: запели старые комсомольские песни.
Несколько раз у меня навертывались слезы. Казалось бы, совсем простые слова:
Тут боец молодой
Вдруг поник головой:
Комсомольское сердце пробито… -
А у меня слёзы. Потому что дело не в словах. Потому что вспомнила я того Павлуху Истомина и подумала: а ведь был он совсем такой же, как вот Павел Иннокентьевич и папа. Ну, понеграмотнее, не так одет, а сердце у него было такое же.
И ещё подумала: вот мы говорим о неистовых и светлых героях прошедших дней, нередко завидуем им, а если вдуматься - они же рядом с нами. У тех была гражданская война, у этих - ещё потруднее - Великая Отечественная. У тех были голод и разруха, эти тоже, полуголодные и подчас неумелые, поднимали города из пепелищ, воздвигали новостройки пятилеток. Те отдавали себя беззаветной борьбе за революцию, у этих - борьба за коммунизм. И у тех и у этих какие-то человеческие слабости, промахи, но все равно они борцы, мужественные и сильные.
Примерно так думала я, слушая их песни, и мне было радостно, и щемила грусть, и вся я сделалась какая-то возвышенная, что ли. Вот бы сейчас писать сочинение о Павке Корчагине. Наверное, я написала бы по-другому. Наверняка по-другому…
16 мая
Сегодня Саша Петряев, гордый и важный, отбыл в "служебную командировку". Сашу отпустили с уроков, и мы всем гамузом проводили его до водоканалпроектовского "газика". Инженеры сами заехали за сей важной персоной. Из нас многие просились в эту поездку, но Степан Иванович отпустил только Сашу.
Вернувшись, он сразу же прибежал к Даниилу. Я как раз была там. У Саши превосходные новости.
О нашей находке он рассказал инженерам ещё неделю назад. Вот они и решили посмотреть все "своеглазно". Забрались в пещерку. Там действительно большая часть ручья уходит в подземные глубины по карстовым протокам.
И вот какая идея пришла инженерам. Изменить течение большого, верхнего ручья, направив его в Петрушиху, невозможно: мешают горки. Рыть через них канал - не стоит овчинка выделки. А если под землей произвести направленный взрыв, то вся вода может хлынуть во второй ручеек, который бежит в Петрушиху. И проблема сразу решится… Только нужно ещё посоветоваться с геологами, выяснить, не отыщет ли вода в известняках новую лазейку в подземные глубины.
На своих картах инженеры пометили новое название ручья: Партизанский. А раньше он был безымянным. Что ж, хоть это и малютка, а ведь нашими стараниями дано ему имя! Приятно…
Ярослав отложил дневник.
- Вы поняли? - Он внимательно посмотрел на друзей. - Неужели не поняли? Ведь то, что в нашем городе обычно называют Озером, - это искусственное водохранилище, пруд. Он создан ещё в прошлом веке и назывался Партизанским. Теперь вы поняли?
- Ты считаешь…
- Я почти уверен. Это нетрудно будет уточнить. Расскажем Лацису - он поможет.
Еще одна новость - грустная. Павел Иннокентьевич меняет место работы, и вся их семья переезжает в Нижний Тагил. Собственно, только из-за Даниила они и задерживаются. Марфута - та уже вся в поездке: строит какие-то невероятные планы, рассказывает (конечно, со слов отца), какой это замечательный город и как они там будут жить.
Даня помалкивает. А мне не по себе…
18 мая
Венедикт Петрович снова ложится в больницу, только в другую, специальную. Теперь, наверное, надолго.
Сегодня я почти весь вечер просидела у него. Хочется многое записать. Своим я сказала, что у меня домашнее сочинение, - чтобы не погнали спать.
Разговор у нас был большой, какой-то настоящий.
Задумчивый и тихий, дядя Веня сидел у стола.
Потом похлопал по толстенной пачке бумаг и оглянулся на меня:
- А знаешь, я счастлив, что успел эту штуку закончить. Теперь, если и случится что, я спокоен. Главное сделано.
А в глазах все равно задумчивость и грусть. И вот, так уж получилось, мы разговорились о счастье. О нём писала мне Валя, потом - тот партизан, и вот об этом же заговорил дядя Веня. Все об одном, и все по-разному.
Я сказала об этом. Он усмехнулся:
- Что ж, давай и мы с тобой попробуем что-нибудь выяснить, хотя до нас это делали наверняка миллионы раз.
Не знаю, так ли это, но мне кажется, что "выяснял" он не только для меня. Не только как педагог для своей надоедной ученицы. Он решал что-то важное и для себя.
Говорил дядя Веня в общем-то довольно долго. Всего мне сейчас просто не восстановить. Но основное - вот.
Счастье - это наиболее глубокое удовлетворение важнейших потребностей человека: любить, воспроизводиться, творить, совершенствоваться - удовлетворение тех потребностей, что составляют основу дальнейшего развития человеческого рода. Если короче, счастье - вся многогранная жизнь, прожитая хорошо.
Однако это "хорошо" людьми понимается по-разному. Это зависит от эпохи и от склонностей человека, от его разума, образованности, воспитания, темперамента. Для одного счастье - повелевать, для другого - жить спокойно, для третьего - творить. Лев Толстой, например, говорил: благо в жизни, а жизнь - в работе. ("Умел старик формулировать. Припечатал на века", - улыбнулся Венедикт Петрович.)
Поскольку люди ищут разное счастье - каждый своё, то и находят разное. Поэтому счастье возможно в любом обществе, в любую эпоху. Дикарь был счастлив, когда возвращался с удачной охоты и засыпал у костра. своё "счастье" находил даже крепостной крестьянин, по сути раб, если помещик был не очень прижимист и лют. По-своему счастлив какой-нибудь жалкий маклер, которому удается провертывать делишки, обманывая других.
Но все это счастье ограниченное, потому что ограничен и искажён идеал. Во все эпохи он не только зависел от склонностей человека, но и уродовался социальными причинами. Бедность и богатство, плебейство и знатный род, стремление к наживе, преступность, извращения - всё накладывало свой отпечаток.
Вот почему полное, истинное счастье люди обретут лишь в коммунизме, при идеальной организации общества. И вот почему передовые люди находили и находят своё счастье в борьбе за это общество.
- Понимаешь, когда полностью, с озаренным сердцем человек отдает себя этой борьбе, он становится настолько сильным, благородным, возвышенным, что не чувствовать себя счастливым не может…
Он говорил ещё много.
- Венедикт Петрович, - решилась я, - вот вы сказали недавно: "Я счастлив", - а на лице… - Тут я смешалась, потому что это все-таки было ужасно нетактично, просто свински - говорить с ним о таком.
- Я понимаю, - подхватил он спокойно и благожелательно, - понимаю… С одной стороны, это просто привычка: ведь словом "счастлив" мы часто заменяем другое, более мелкое - "доволен". С другой… с другой стороны, я, конечно, счастлив. Хотя и не до конца… А быть счастливым, так сказать, окончательно, по-моему, и нельзя. Всегда должно что-то маячить впереди. Идеал перестает быть таковым, когда человек его достигает. Достигнув чего-то, неизбежно стремишься к другой, более высокой и прекрасной цели. Поэтому-то большое счастье у человека всегда впереди.
Он быстро и как-то странно взглянул на портрет Раисы Михайловны, и мне подумалось, что говорит он о том, что известно только ему и ей - им двоим, и я ничего не стала больше спрашивать, а подбежала к нему и - сама не знаю, отчего и как, - поцеловала его и выскочила из комнаты…
Вот какой получился у нас с дядей Веней разговор. Он мне, как говорит Даня, изрядно "накидал всяких мыслей", и теперь, пожалуй, мне долго не уснуть.
А спать надо - мама сердится и шумит:
- Вечно у неё так. Целые дни брандахлыстит (словечко-то какое - красота!), а ночью спохватится: "Ах, у меня сочинение!" Изволь хоть двойку получать, но спать!
Спокойной ночи, мамочка, двойки не будет.
23 мая
Выиграла у Саши шоколад: Петросян стал чемпионом мира. Хотела слопать одна, из принципа, по пожалела этих лопоухих - Сашу и Даню, - отломила им.
Даня сегодня выползал во двор. На костылях, нога на весу. Смешной и милый… Как же я буду жить, когда он уедет?
Мы занимались, сидя в беседке. Больше, конечно, болтали. Саша, оказывается, тоже покуривает. Я попробовала - противно. Потом попросила Марфуту принести конфетку - вдруг мама унюхает, что от меня несет табачищем. Вот было бы! (Кстати, неплохо бы придумать, куда упрятывать дневник. У моего ящика сломался ключ. Специально мама, конечно, никогда не полезет, но вдруг…)
Приходил Володя. Смутный и вялый, даже Саша не мог его расшевелить. Ссора с Даниилом у них кончилась, Володя особенно изменил своё отношение к Дане после случая в пещерке.
Обсуждали, что делать с "Искателем": в этом месяце ещё не было ни одного заседания, и виноват тут, разумеется, не один Даня со своей ногой. Пока ничего не придумали, кроме как собраться в последний раз и "самораспуститься" на каникулы, до осени.
А осенью Дани уже не будет…
26 мая
Даня всерьез и страстно увлечен своим океаном. Он рассказывает о нем даже с азартом. Но это не азарт мальчишки, который мечтает о "морских подвигах". У Дани мечта другая - использовать богатства океана. Он говорит, что это дело недалекого будущего.
Вообще-то, действительно, - величайшая сокровищница окружает нашу сушу. На дне - невиданные залежи полезных ископаемых: руды, железа, алюминия, марганца, меди. Масса золота в воде. А растения! Одна, теперь знаменитая, хлорелла чего стоит! Даня говорит, что с подводных "полей" можно собирать кормов в двадцать раз больше, чем с обычных покосов.
Он все придумывает названия для своей будущей специальности - моредел, мореном (от "агроном"), акваном. Пока не получается. Но разве это важно? Придет время - само собой придумается и название. Даня упорный; он станет, наверное, ученым.
- Привет, товарищ профессор!
- Привет, писательница!
- Как поживают ваши хлореллы-мореллы?
- Отлично! А как ваши рассказики?
- Не печатают. Может, возьмете меня в секретари?
- Мне секретари не нужны. Их у меня заменяют киберы.
- Зазнались, товарищ профессор?
- До свиданья. Приемный час кончился.
Шутки шутками, а через неделю они уезжают…
29 мая
Холодно и мозгло. Сегодня ночью выпал снег и целый день все сыпал, сыпал на уже пышную, почти летнюю зелень…
Даня, зачем ты уезжаешь?!
30 мая
Я его поцеловала. Сама.
1 июня
Я просто не могу без него. Целыми днями торчу у них, а приду домой - и готова сейчас же бежать обратно.
Я не знала, что жить так хорошо! Когда рядом Данчик…
Наверное, я сумасшедшая. Ну и пусть. Пусть всю жизнь буду такой сумасшедшей.
Теперь для меня существует на свете только один человек - Даня Седых. Всё мне нравится в нем, всё мило. Просто диким кажется, что когда-то я могла смотреть на него равнодушно и даже посмеиваться. Мне нравится его манера говорить рассудительно и горячо, нравятся его походка и темно-серые упрямые глаза, его лицо - весь он! И когда он молчит… Пусть хоть всегда молчит - только знать, что он рядом и хоть иногда заглядывать в его глаза…
2 июня
Сейчас идем с мамой к Седых. Папа с Павлом Иннокентьевичем ушли в больницу к дяде Вене, а я прибежала за мамой. Она достряпывает на кухне свои подорожники, надо помочь ей унести.
Там сейчас без меня к Дане должны прийти ребята - попрощаться.
Как она долго возится!..
6 июня
Вот так, дорогая Инга Владимировна. Все рухнуло. Глупо и обидно. Я даже на вокзал не пошла - уехала в парк культуры и отдыха и весь день проревела там в леске.
До чего же тоскливо на душе! Хоть вешайся…
9 июня
Опять падает снег.
Очень паршиво на душе. Вообще-то наплевать бы, но, видно, такая уж у меня натура - все переживаю. Но как пережить такое?