Валя Кесарева живо представила картину: она идет домой, беспечно размахивая портфелем, а в переулке поджидает толпа семиклассников из мужской школы. Семиклассники кричат на весь переулок:
"Вон староста из седьмого "А"! Все равно вам по математике нас не перегнать!"
И сколько бы Валя ни отличалась, все равно ее теперь будут дразнить, потому что она староста седьмого "А". Валя нахмурила брови.
- Даже обидно, - сказала она: - Учишься, учишься, а из-за какой-нибудь лентяйки приходится страдать.
- Чем же ты из-за меня пострадала? - удивилась Тася.
Люда Григорьева от удовольствия захлопала в ладоши.
- Ага! Призналась, сама призналась, что лентяйка. Поймали на слове!
Тася спохватилась, но поздно.
- Ничего и не признавалась. Просто у меня к математике никаких способностей нет. У меня к французскому способности.
- В окно смотреть у тебя способности, - ворчливым взрослым тоном заявила Лена.
- Ну и ладно. А вам какое дело?
- Такое и дело, - строго вмешалась Валя. - Ты должна слушаться.
- Кого?
- Меня, потому что я староста.
- Всех слушаться - слишком умная будешь!
Тася явно дразнила одноклассниц. Она щёлкнула замком портфеля и, приплясывая, пошла мимо парт. В дверях она весело крикнула:
- Математики, физики, химики! Все равно, Менделеевыми не будете! - и захлопнула за собой дверь.
Наташа собралась было догнать Тасю и расправиться с ней, но махнула рукой.
Наташа была возбуждена. Ей нравились подруги, хотелось самой всем нравиться, хотелось, чтобы все вместе с ней радовались.
- Ушла - и хорошо, - сказала она. - Девочки, давайте разговаривать.
В интернате разговаривали часто. Забирались куда-нибудь в тихий уголок, чтобы не попадаться взрослым на глаза. Было уютно. Говорили о доме, о войне, о родных, и все начинали чувствовать себя хорошими, и хотелось друг другу помогать. Здесь, в школе, еще ни разу не разговаривали.
- О чем? - спросила Люда?
- Ну, вот о том, как мы теперь будем, - объяснила Наташа.
И всем было понятно, что быть, как раньше, больше нельзя. Девочки уселись на парты, поджав под себя ноги. Маня-усердница подперла кулаком подбородок и сказала мечтательно:
- Стал бы у нас самый замечательный класс! Все бы дружили! Вот бы хорошо!
- Конечно! - поддакнула рассудительная Лена. - А то как-то стыдно, если кто-нибудь двойки получает. Борька и то удивляется. Он нас сознательными считает.
Но Вале Кесаревой не давала покоя математика.
- Девочки, если обещали Захару Петровичу, как же теперь быть? Ведь он каждый день вспоминать будет.
Наташу все еще не оставляло возбуждение, и она заговорила быстро и весело:
- Я смогла? Смогла. Значит, все могут. А если кому трудно, помочь, думаете, нельзя? Верно, Женя?
- Ве-ерно, - кивнула Женя.
- Главное, мальчишкам нос натянуть бы, - прервала Люда.
Люде больше всего хотелось удивить мальчишек.
- Только давайте, - предложила Кесарева, - предупредим Захара Петровича, чтобы держать план в секрете.
Перед уходом домой Люда с Валей пошли в учительскую предупредить Захара Петровича. Дверь в учительскую была полуоткрыта, Люда осторожно заглянула в щелку.
Захар Петрович стоял в шинели посреди комнаты и, постукивая палкой об пол, говорил Дарье Леонидовне:
- У нас такое дело, что начинать надо с маленького. А иной раз и с шутки. Да. Вам это ясно?
"Батюшки! - испугалась Люда. - Он, кажется, и здесь всех отчитывает. Ой, страшно! Ничего не скажу. Ни за что не скажу!" Она осторожно, чтобы не скрипнуть, прикрыла дверь, и со всех ног пустилась догонять подруг.
Даша сидела, опустив голову, и задумчиво водила пальцем по обложке журнала. Захар Петрович видел ее русые гладкие волосы, разделенные на прямой пробор, родинку на кончике уха и тонкую, почти детскую шею.
- Дашенька, вас любят ученицы? - спросил он.
Даша подняла голову.
- Захар Петрович, - сказала она, не отвечая на вопрос, - у меня на уроке никогда не бывает так тихо, как у вас. Объясните, почему на ваших уроках тишина?
- Ох, Дашенька, - возразил Захар Петрович, - доживите до моих лет, превратитесь в такого старого крокодила, как я…
Он сдвинул над переносицей брови, и лицо его приняло привычное суровое выражение.
- Если вы не умеете математически мыслить, вы ничего не умеете, - произнес он строгим тоном, опустив нижнюю губу, и Даша представила себе Захара Петровича перед безмолвным классом.
- Поменьше воды. Математика требует точности, - продолжал он ворчливо и вдруг засмеялся. - Поняли? Попробуйте-ка у меня пошуметь. А? Страшновато?
Даша тоже рассмеялась, а Захар Петрович сказал:
- Я научу их математику. Наверняка. Но другому, самому важному, научите их вы, хотя они и шумят иногда у вас на уроке. Это так же верно, как то, что из одной точки на прямую можно опустить только один перпендикуляр.
VIII
На следующее утро Тася явилась в класс задолго до звонка. Свой школьный день она начала, по обыкновению, с того, что разложила на парте учебники, полюбовалась чистенькими обложками тетрадей, проверила, на месте ли промокашки, потом живо убрала все свои вещи и оставила на парте только бумажку, сложенную треугольником. Тася целиком была поглощена рассматриванием этой таинственной бумажки. В поведении Таси не видно было и тени раскаяния за вчерашнюю ссору с классом.
Девочки наблюдали за ней.
Люда не вытерпела. Она неслышно подошла и выхватила у Таси из-под рук ее загадочную бумажку. Но Тася не пошевелилась. Казалось, она только и ждала, чтобы кто-нибудь схватил у нее записку. Она отвернулась к окну и равнодушно запела: "тра-ля-ля". Люда отскочила на всякий случай на середину класса и прочитала:
Вам бы языком болтать,
Да салфетки вышивать,
Да танцульки танцевать,
Где уж вам нас перегнать.
Теорему доказать
И уравнения решать.
Курице за танком не угнаться,
А девчонкам с нами не сравняться.
Люда сразу утратила дар слова. Тася смотрела в окно и беспечно напевала.
- Слушай, ты, - сказала наконец Люда, - птичка-певичка…
- А ты сова. Тра-ля-ля!..
- Я тебя дело спрашиваю. Признайся, кто написал?
- Федька Русанов написал, Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
- Откуда Федька узнал? Как он посмел?
- Так и посмел. Тра-ля-ля. Я рассказала, а он написал. Он теперь будет поэтом. Тра-ля-ля. Он еще и не такое сочинит.
Чудовищная дерзость новоявленного поэта привела девочек в такое негодование, что Анна Юльевна, которая пришла на урок с непоколебимым решением на всю жизнь втолковать своим ученицам особенности спряжения неправильных глаголов, сразу поняла рискованность своего замысла. Из глубины класса к учительскому столу неслись шорохи, сдержанный шепот, подозрительные скрипы парт, и главное - Анна Юльевна видела рассеянные и отсутствующие глаза. Тем не менее Анна Юльевна решила не отступать от намеченного плана и, поправив шаль на зябких плечах, приступила к объяснениям.
- Тихо! То, что вы узнаете сейчас, чрезвычайно важно, - сказала она.
Вступление не произвело впечатления.
Шорох непонятного волнения не стихал в классе.
Уже подойдя к доске, Анна Юльевна увидела безмятежные ясные глаза, устремленные на нее со спокойным вниманием. Тася не изменила своему обыкновению и на этот раз. "Какая приятная девочка", подумала Анна Юльевна и за все время своего объяснения обращалась мысленно к "приятной" девочке, пренебрегая неспокойностью класса. Но когда, закончив объяснение, Анна Юльевна решила проверить, усвоено ли оно, "приятная" девочка проворно опустила глаза вниз. Подозрение шевельнулось в сердце разочарованной учительницы.
- Кесарева! - неожиданно для самой себя назвала она ученицу, в которой никто из учителей никогда не ошибался.
И тут произошел беспримерный в истории класса скандал. Староста и украшение седьмого класса "А", вместо того чтобы без запинки повторить все рассказанное учительницей, молчала.
- Ну, ну, - ласково ободряла Анна Юльевна первую ученицу.
- Я ничего не поняла, - ответила первая ученица.
- Как вы могли не понять? - в недоумении воскликнула Анна Юльевна.
- Я ничего не слышала. У нас случилась неприятность в классе, и я все время думала о ней.
Раздался гул одобрения. Никто не злорадствовал по поводу провала отличницы, все явно её поддерживали. Ни один самый блестящий ответ первой ученицы не вызывал такого живого сочувствия, какое заслужила она своей единственной двойкой.
Анна Юльевна была озадачена. Ученики существовали для нее постольку, поскольку она преподавала им французский язык. Ничто постороннее не должно было нарушать стройное течение урока. Сегодня это постороннее ворвалось и смяло строгий и безупречно построенный план.
Класс жил своей, непонятной и взволнованной жизнью.
"Если я буду вмешиваться во все, что их занимает, - холодно подумала француженка, - у меня не останется времени на то, чтобы пройти программу".
Кесарева сидела на парте, окруженная подругами. Бледное лицо её покрылось красными пятнами. Кесарева не вполне еще поняла, что с ней произошло. В течение всех школьных лет она привыкла оберегать своё первое место. Она получала за ответы только пятерки не потому, что ей давалось это легко. И Наташа Тихонова, и Женя Спивак, и даже Тася могли получить пятерку. Женя Спивак могла знать что-нибудь очень хорошо, если ей было это интересно, и совсем не знать то, что неинтересно. Для Кесаревой не важно было, интересно или неинтересно то, что проходится в классе, и то, что она должна знать. Ей важно было только одно: она хотела быть первой. Она не раздумывала над тем, любят ли ее одноклассницы. Одноклассницы должны были признавать особенность Кесаревой. Существовали все, а отдельно от всех она, Кесарева.
И вдруг случилось невероятное: Кесарева перестала быть особенной. Она стала, как все.
Валя сидела на парте, сбитая с толку, и молчала, потому что не знала, как держаться. Девочки тараторили наперебой: они не придавали никакого значения провалу Кесаревой.
Всем было ясно, что Кесарева забыла о роли отличницы, потому что оскорбилась за класс. И все считали, что так должно быть.
Что-то новое, не совсем еще ясное, но счастливое взволновало Кесареву.
- Вот что, - сказала она и стукнула для убедительности по парте кулаком, - пусть они пишут стихи, а мы им докажем, девочки. Теперь все двоешники - дезертиры. Посмотрим кто будет дезертиром.
Сама Кесарева только что получила плохую отметку, но сейчас это ничего не значило. Кесарева повторила:
- Мы докажем.
Она говорила "мы" вместо "я" и испытывала безотчетную радость.
Дарья Леонидовна заметила, как неохотно при ее появлении девочки разошлись по местам. Кажется, она прервала их совещание на самом интересном месте.
"Хорошо все-таки, что они беспокойно устроены", подумала Дарья Леонидовна.
- Нам нужно заниматься синтаксисом, - сказала она, - но, кажется, у вас что-то произошло?
- Да, - ответила Люда Григорьева и прочитала записку.
Дарья Леонидовна принимала участие в обсуждении школьных происшествий без той взрослой снисходительности, с какой часто старшие судят о ребячьих делах. Многое еще оставалось неизвестным и нерешенным для Даши, но ей никогда не хотелось отделываться безразличными словами, если даже трудно было что-нибудь решить.
- Захар Петрович шутит с вами, - сказала Даша. - Он строгий, но шутит, чтобы вас раззадорить. Он хочет, чтобы вы знали математику, поэтому и поддразнивает вас. Однако не то странно, что кто-то глупый написал эти стишки, а странно, кто передал их классу и зачем. Впрочем я не хочу знать об этой девочке. Женя Спивак! - вызвала Дарья Леонидовна. - Если бы вам поручили передать такое письмо, что бы вы сделали?
Женя смутилась.
- Я, я… - сказала она заикаясь, - я взя-ала бы и выбросила?
- Почему?
Женя пожала плечами.
- С-а-ама не знаю, почему.
- А я бы Федьке Русанову так надавала, - не вытерпела Наташа, - он сразу бы разучился писать стихи.
- Федька тебя одним пальцем сшибет, - пробормотала Тася, чувствуя, что на нее надвигается опасность.
- Пусть сшибет, все равно бы надавала.
- Я тоже выбросила бы эту записку, - сказала Дарья Леонидовна. - Нужно уметь обидеться. Очень плохо, когда человек не умеет обидеться и не хочет заступиться за класс. Разве вы не понимаете, что такое честь класса?
- Да, - поторопилась ответить раньше всех Валя Кесарева. - Понимаем.
Дарья Леонидовна довольно кивнула головой:
- Вот и хорошо. Я рада. Люда Григорьева, разорвите записку, как будто ее не было.
Все смотрели, как Люда разрывает на мелкие кусочки записку, а Дарья Леонидовна сказала:
- Конечно, всем хочется быть героями. Но если не можешь по-настоящему дружить и не можешь хорошо учиться, что же тогда можешь?
Женя Спивак кивнула головой.
- Вот и мне то же папа писал. Дарья Леонидовна, Вам от папы привет.
Дарья Леонидовна покраснела, смущенная неожиданным сообщением.
- Спасибо. Теперь займемся синтаксисом. Придумайте фразу с придаточным предложением.
Женя записала в тетрадке: "Я стала любить школу, потому что раньше интересное было только в книгах, а теперь и в классе тоже стало интересно". Но все же, придумав фразу с придаточным предложением, Женя вытащила из парты "Крошку Доррит" и, прикрывая книгу локтем, украдкой прочитала несколько страниц, пока подошла очередь проверить её пример.
Кроме того, она успела послать Наташе записку: "Я ходила с бабушкой в военкомат и узнавала про Фениного брата. Но сегодня мы ничего не узнали".
"Ну вот! - с грустью подумала Наташа. - Я написала про Феню сочинение, а письмо ей забыла послать".
И она решила сегодня же написать Фене письмо и кстати рассказать всё о школе и о том, что у нее есть новая подруга, но совсем не "важная", и о том, что можно дружить втроем и даже целым классом.
IX
Тася попала в затруднительное положение. Напрасно она раскладывала на парте свои хорошенькие тетрадки, никого это не занимало. В школе стало неуютно. Тася вспоминала время, когда все удивлялись ее уменью не мигать. Ей хотелось и теперь чем-нибудь удивить девочек, чтобы все сразу заинтересовались, но она не знала, как это сделать. Тася считала себя невинно пострадавшей, и так как пострадала она из-за Федьки Русанова, то решила, что он обязан проявить к ней участие. Она нарочно шла медленно из школы, чтобы мальчишки успели догнать ее, но этого ни разу не случилось. Тася приходила домой и смотрелась в зеркало. "У меня симпатичные глаза, - думала Тася, - если глаза красивые, значит и сама я красивая". Она начинала мечтать. Может быть, Федька и про нее сочинит стихи, если он стал поэтом. Только чтоб стихи были хорошие. Тогда ей будет безразлично, разговаривают с ней девочки или нет… Она привыкла постоянно смотреть в зеркало, и наконец мама, Надежда Федоровна, заметила эту пагубную страсть и сказала:
- Удивительно, ты, Тася, растешь, растешь, и все не умнеешь. Чем у тебя голова занята?
Тася обиделась: все к ней несправедливы, даже родная мать.
- Я знаю, что Димка очень умный, - коротко ответила она. - А когда нужно идти в очередь, всегда иду я.
- Очередь - другое дело, - возразила Надежда Федоровна, - но если ты будешь перед зеркалом строить гримасы, а в результате принесешь в четверти двойку, тогда увидишь, что из этого получится.
Тася не отважилась спросить, что же из этого получится. Она по опыту знала: если Надежда Федоровна в сердитом расположении духа, надо терпеливо переждать.
- От отца нет писем, - продолжала Надежда Федоровна, - Дима на полметра вырос из пальто, и неизвестно, откуда взять ему новое, а эта пятнадцатилетняя ленивица, как ни в чем не бывало, любуется своей красотой. Покажи тетрадки.
Неожиданность требований матери всегда заставала ее врасплох.
- Во-первых, не пятнадцать, а четырнадцать с половиной, - меланхолично возразила Тася.
Она надеялась, что сверкающая чистота ее тетрадок смягчит гнев матери. Но Надежда Федоровна недаром любила пословицу о старом воробье, которого на мякине не проведешь. Она выбрала в тетрадке теорему покрасивее и велела доказать. Тогда Тася начала рыдать, потому что эту самую теорему она целиком переписала у Димки. Тут как раз и пришел Дима со своим другом Федей Русановым.
Встреча, к которой Тася так тщательно готовилась, была испорчена. Но она сразу перестала рыдать и пригладила волосы.
- На таких плакс противно смотреть, - сказал Дима. - Не знаю, как мы с ними вместе учились.
Надежда Федоровна не заступилась за Тасю.
- Я думаю, - заявила она, - у них в седьмом "А" есть и неглупые девочки.
Тут Федя Русанов, который совсем недавно высмеял седьмой "А" и даже сделался для этого случая стихотворцем, неожиданно заявил:
- Например, Женя Спивак. Я с ней живу через площадку. За ней и не угонишься, сколько она книг прочитала, Популярную астрономию, занимательную физику, о путешествиях… Все не перечислишь.
Тася обомлела. Федя Русанов, сочинитель, из-за которого она так тяжело потерпела и пожертвовала классом, с постыдным бездушием отвернулся от нее. Недоставало только, чтобы ему понравилась большеротая Женька Спивак!
- Одно ясно, - заявила Надежда Федоровна: - тот, кто с утра до вечера смотрится в зеркало, остается в конце концов с переэкзаменовкой.
- Точно, - с невозмутимым спокойствием подтвердил Федя. Тася почувствовала укол в сердце. Федино вероломство сразило ее.
Не было смысла выяснять отношения. Тася решила забыть свою неудачную любовь, хотя Федя в лыжном свитере был поразительно похож на чемпиона спорта.
Тася взялась за дело и учила теперь уроки до самого сна, но все равно не успевала выучить. Ей было нестерпимо скучно. Она с тоской ожидала, когда, наконец, подругам надоест ее презирать за то, что она им изменила, когда, наконец, кто-нибудь скажет: давай, дружить и вместе заниматься.
Но никто этого не предлагал. Все, кажется, привыкли обходиться без неё.
Оставалось одно: пропадать в одиночестве, но тут произошло событие, которое переменило Тасину жизнь.
Вечером все сидели вокруг стола. Дима читал, Надежда Фёдоровна вязала кофточку, Тася учила историю и по пятнадцати раз повторяла каждую дату, зевая и думая о постороннем.
Из черного круга репродуктора раздался знакомый густой бас: "Слушайте важное сообщение…"
Тася обрадовалась законному поводу устроить передышку и немедленно отодвинула учебник.
"Приказ Верховного Главнокомандующего… - торжественно возвестило радио. - В боях за овладение городом отличились войска подполковника Добросклонова…"