Йонатан уже пять вечеров подряд не был дома и не видел свою Балериночку. Ночью, приходя домой, он тихонько открывал дверь в детскую комнату, в свете уличного фонаря перед домом любовался спящей дочерью и целовал ее в лоб, отчего она ни разу не проснулась. Он страдал оттого, что у него не было времени для нее и Яны, но ничего не мог изменить, потому что был занят подготовкой Берлинского театрального бала. Это был самый грандиозный проект, который он до сих пор курировал и организовывал. Он работал днями и ночами, и голова его была страшно забита.
- Завтра родительское собрание, - сказала Яна, когда Йонатан однажды после полуночи пришел домой с чувством, что он уже не в состоянии ни о чем-то думать, ни сказать хоть слово, ни сделать хотя бы шаг. - Как насчет того, чтобы ты разок сходил туда? Наверное, можно как-то устроить, чтобы у тебя рабочий день хотя бы один раз был не больше десяти часов, после того как ты несколько недель работал по шестнадцать в день. Что это такое? Мне уже осточертели эти детские какашки!
При словах "детские какашки" Йонатана передернуло. Такое непривычно было слышать из уст Яны, тонкокожей и очень чувствительной, и он воспринял это как угрозу. Как угрозу для Жизель, которая не подозревала о настроении матери.
- Это невозможно, - простонал он, - ты же знаешь! Не говори такого, лишь бы добить меня! Я не могу на этой неделе. Пока не пройдет бал.
- А потом наступит следующее мероприятие. Ты передохнешь, может быть, пару дней… и подпишешь очередной контракт. Наша жизнь - это одна сплошная катастрофа. По крайней мере, для меня.
В тот вечер Яна была не агрессивной, скорее она пребывала в отчаянии. И он видел это.
Они, прекратив спор, легли в постель и заснули, так и не прикоснувшись друг к другу, как уже бывало на протяжении недель.
Яна пошла на родительское собрание. Жизель спала в своей кроватке, рядом лежал альбом для рисования. Когда ей было страшно, она включала свет и начинала рисовать. Это разгоняло призраки ночи намного лучше, чем любая нянька.
Во время длившегося три четверти часа монолога классного руководителя, разъяснявшего методы обучения детей чтению и письму и настойчиво защищавшего именно те, что применялись в их школе, Яна скучала до смерти. Она с трудом сдерживала зевоту и надеялась, что этот кошмар скоро закончится.
К моменту, когда учитель закончил и принялся монотонно бубнить пустые слова прощания, Яну охватила неясная тревога. Перед ее мысленным взором возникла их квартира, объятая пламенем, и Жизель в тонкой ночной рубашке, в страхе стоящая на подоконнике и громко взывающая о помощи. Или ей чудилось, что Жизель открывает бар в гостиной и выпивает целую бутылку коньяка. Вынула ли она ключи из дверцы или они остались там, ведь Йонатан вчера вечером наливал себе рюмку виски?
Яна нервничала все больше и больше.
Ей уже казалось, что Жизель подошла к двери, вынула ключи от квартиры из стеклянной вазы, где они обычно лежали, открыла входную дверь и босиком прошла через сад на улицу, где остановилась какая-то машина. Из машины вышел человек, схватил девочку, сунул на заднее сиденье, словно сумку с клюшками для гольфа, и уехал. И она больше никогда не увидит дочь.
Яна никак не могла перестать проигрывать страшные сценарии в своем воображении и совсем было собралась выскочить из класса, как учитель обратился к ней:
- Фрау Йессен, у вас не найдется минутка времени?
- Да, - сказала она нервно. - Да, конечно.
- Садитесь, пожалуйста, - сказал учитель, фамилия которого была Виртц, уселся напротив Яны, улыбнулся и забросил ногу за ногу.
- Я тороплюсь, - пробормотала Яна. - В чем дело?
- Ваша дочь рисует, - сказал Виртц, - она все время рисует. Она ни на что не обращает внимания, ничего не слышит, ни на что не отвлекается - она рисует.
- Я знаю. Дома она делает то же самое.
- Я внимательно изучил все ее рисунки и то, что она разрисовала, фрау Йессен, и могу только сказать, что я еще никогда - а я работаю в школе уже тридцать пять лет - не видел ребенка, который так фантастически рисует. Точнее говоря, делает эскизы и наброски.
- Да, конечно.
Яне не хотелось все это выслушивать, ей нужно было быстрее попасть домой.
- Ваша дочка - гений, фрау Йессен, мы не должны забывать об этом и упускать это из виду. Мы обязаны поддерживать и развивать ее способности: вы дома, а мы здесь, в школе. Если она будет развивать свой талант и постоянно работать над ним, то из этой девочки получится великий человек.
Глаза Виртца светились, и на пару секунд Яне показалось, что они наполнились слезами, что было ей крайне неприятно.
"Это я гений, - подумала она. - У моих ног лежал весь мир, я была на вершине карьеры, пока не появился ребенок. И этот ребенок не имеет ни малейшего понятия, от чего мне пришлось отказаться, он не знает, кем я была и что потеряла. Я была балериной, которая получала приглашения от крупнейших театров Европы, пока мой живот не вырос, а ноги не стали отечными. Я была Жизель, пока не появилась ты, Жизель, поэтому тебе придется научиться быть скромной, дитя мое".
Яна сидела как каменная и молчала.
- Я просто хотел сказать, - смущенно добавил учитель Виртц, который почувствовал, что говорит впустую, - что очень ценю эту девочку.
- Хорошо, - сказала Яна и встала. - Спасибо, что вы мне все это рассказали. Очень любезно с вашей стороны.
Не пожав ему руку на прощание, она вышла из класса.
Когда она пришла домой, Йонатан сидел на кровати, обняв свою Балериночку, и читал ей сказку.
- Тихо, мама, - сказала Жизель вместо приветствия и сделала движение рукой, словно защищаясь от нее, - не мешай нам, как раз начинается самое интересное. - Потом она улыбнулась отцу и прижалась к его руке. - Читай дальше.
Йонатан улыбнулся Яне, но та уже выскочила из детской, громко хлопнув дверью.
- Жизель, - сказал Йонатан, - я только схожу на минутку к маме, поздороваюсь с ней. Хочешь, мама почитает тебе дальше?
- Нет! - закричала Жизель. - Нет, нет, нет, нет! Пожалуйста, останься, папа! Не уходи, читай дальше!
- Я сейчас вернусь. Не беспокойся, я всего на минутку. Я просто хочу поздороваться с мамой.
- Нет! - разбушевалась Жизель. - Сначала дочитай до конца! Пожалуйста! Тут как раз так хорошо бояться! И сейчас ты наконец-то здесь!
Она обхватила отца руками, изо всех сил пытаясь помешать ему встать.
Йонатан сдался и стал читать дальше.
Когда он через полчаса пришел в кухню, то уже по тому, как Яна готовила кофе, увидел, что она взбудоражена до предела.
- Как же это получается, что ты нашел время почитать сказку нашей Балеринке, пока я чуть не умерла на этом скучнейшем до смерти родительском собрании? Я думала, ты будешь занят до полуночи.
- Я тоже так думал, но получилось так, что мы закончили раньше.
- Да что ты говоришь! С чего бы это?
- Кремеру надо было раньше уехать.
Йонатан знал, что этого как раз и не стоило говорить, но было уже поздно.
Яна насмешливо воскликнула:
- Значит, не все такие яйца всмятку, как ты! Если другим нужно уйти, они просто уходят, и на этом заседание заканчивается!
- Да. Наверное, ты права. Наверное, в комиссии действительно есть одно-единственное яйцо всмятку, и это я, - саркастически сказал он.
- Уже две недели ты не бываешь дома по вечерам, Йонатан! Днем, естественно, тоже! И вот что я скажу: это я тут дура, которая готовит еду для Жизель, и если это не спагетти с томатным соусом или не молочный рис, то она орет: "И-и-и, как противно!" - и закрывается в туалете. Если она выскакивает из дому в одной футболке, а я заставляю ее надеть еще и куртку, то она сердится и кричит на меня. Это я веду ее в школу и забираю оттуда. Это я после обеда отвожу ее к подружке, матери которой покупаю цветы, и забираю обратно. Я больше времени провожу в машине, чем дома, но она не благодарит меня, а только злится.
- Да знаю я все это, Яна!
- Дай мне хоть что-то сказать, черт возьми! Я задыхаюсь, Йон, мне нужна какая-то передышка!
Йонатан понимающе кивнул.
- А когда ты вообще был в комнате Жизель?
- Да сегодня вечером, как раз сейчас!
Он нахмурился, словно сомневаясь в ее рассудке.
- Ах да, правильно, только что. Ну и как? Тебе ничего не бросилось в глаза?
- Нет, ничего. Все было о'кей.
- Это потому что я каждый день воюю с ней, чтобы она наводила там порядок! Иначе ее комната будет выглядеть не как комната девочки, а как мастерская свихнувшегося художника, который разбрасывает свои шедевры по кровати и по полу и даже вовлекает в творческий процесс ковер. Скорее можно было бы назвать ее комнату свинарником, Йон. В этом хаосе невозможно нормально жить. Ты себе представить не можешь, как она смотрит на меня, когда я заставляю ее убирать это грязное стойло и делать домашние задания. Она меня ненавидит за это! А еще за то, что я не разрешаю ей смотреть телевизор допоздна и в восемь загоняю в постель.
- Она - маленький гений, Яна, - прошептал Йонатан.
- Да прекрати ты нести чушь! - закричала Яна. - Она - маленький кусок дерьма! Она превращает мою жизнь в ад и обожает своего папочку, который ей никогда ничего не запрещает, потому что его здесь просто нет! - Яна несколько раз хлопнула ладонью по столу. - Тебя нет! А я получаюсь дурой, тупой коровой, которая должна решать все проблемы. Я теряю дочь, Йон! Жизель меня больше не любит. Я смотрю ей в глаза, и становится ясно, что у нее только одно желание - как можно быстрее избавиться от меня: пусть она убирается вон, та, которая все запрещает! А ты раз в две недели заглядываешь к ней, читаешь вслух сказочку - и ты ее самое любимое существо! У нее злая мама и милый папа. Вот что засело в этой башке!
- Ты преувеличиваешь, - только и смог ответить Йонатан.
Но он прекрасно понял, что жена имеет в виду. Он обещал, что отодвинет свою карьеру на второй план, чтобы заботиться о Жизель и помочь Яне вернуться на сцену, снова стать примой-балериной, но получилось как раз наоборот. Его карьера резко пошла вверх, а Яна отошла на задний план, да так и не смогла вернуться в балет. Только сейчас Йонатан понял, что уже несколько лет бессознательно вытеснял мысли об этом из своей головы.
- Ну конечно! - насмешливо сказала Яна. - Я всегда преувеличиваю! Но получается, что нетерпимое отношение дочери, ее ненависть и есть благодарность за то, что я пожертвовала своей карьерой, изображаю из себя домохозяйку, няньку, ревнителя морали и выполняю всю грязную работу. Знаешь, что я на это скажу?
- Нет, - ответил Йонатан, надеясь, что этот разговор скоро закончится, потому что он чувствовал себя словно у позорного столба.
- С меня хватит, дорогой! Больше я в этом не участвую. Я брошу тебя, Йонатан.
У Йонатана отвисла челюсть.
- Как? - спросил он.
- Извини, я не так сказала, - спокойно ответила Яна. - Я не совсем правильно выразилась. Я брошу не только тебя, я оставлю вас. Жизель может жить у тебя. У своего сверхлюбимого папочки, которого она с таким нетерпением, но напрасно ждет каждый день. В любом случае, ясно одно: я больше не позволю делать из себя дуру!
Все было понятно. Йонатану показалось, что он падает в бездну. Он помолчал, словно ожидая удара о землю, и сказал:
- Ты не можешь так поступить, Яна!
- Еще как могу!
- Жизель семь лет. С ней нельзя так поступать. Ты что, не соображаешь, что она не понимает, что делает? Что она не отдает себе отчет в своем поведении? Еще не может отдавать себе отчет?
- Отнюдь! - воскликнула Яна. - Ты что, совсем меня не слушаешь? Я и без тебя знаю, что она пока еще не осознает, что делает, но именно в этом-то и состоит проблема! У нее сложилась простая схема: мама - дура, папа - хороший! И это выводит меня из себя. У нас каждый по себе, Йон! Мы не решаем бытовые проблемы вместе, как в других семьях, где дети узнают от родителей о положительных и отрицательных сторонах жизни. По отношению ко мне это не только несправедливо, но и по-настоящему подло. Ты испортил мне жизнь!
- Вот как! Значит, это я виноват! - Йонатан тоже начал злиться. - Ты облегчаешь себе задачу тем, что винишь во всем меня, когда у тебя возникают проблемы с дочкой, хотя я делаю свою работу и забочусь о том, чтобы мы могли жить в этом доме и не думать о том, сколько стоят повидло, колбаса и яйца.
- А какое, собственно, мне отведено место? - Яна вскочила, подошла к окну и распахнула гардины. - Ты ничего не понимаешь! Абсолютно ничего! Да, все, что я прочитала в какой-то газете, верно: с мужчинами говорить невозможно!
- Да знаю я, что ты имеешь в виду, - попытался успокоить ее Йонатан после бесконечной и болезненной паузы. - Наверное, и в самом деле невозможно избежать конфликтов, если вы целый день вместе и тебе приходится запрещать ей что-то. Поэтому она больше сердится на тебя, чем на меня. Но это заложено в природе, и тут ничего не зависит ни от меня, ни от Жизель, ни от тебя.
- Как чудесно ты проанализировал проблему! Я потрясена, - прошипела Яна и холодно улыбнулась. - Если никто не при чем, все хорошо. Значит, я должна все принимать как есть. Как плохую погоду. - Она встала, достала из холодильника коробку шоколадных конфет, нетерпеливо разорвала упаковку и сунула в рот сразу две конфеты. - Загвоздка в том, мой дорогой, - сказала она, - что я от этого погибаю. Я страдаю, как бездомная собака, в то время как вы вдвоем великолепно реализуете себя. Ты здесь, в Берлине, изображаешь из себя величину, которая уже даже с бургомистром на "ты", а Жизель - любимица своего классного руководителя, наконец-то особенный ребенок среди всех этих идиотов, маленькая девочка, которой, между прочим, уже удается рисовать белых лебедей на белом листе бумаги.
- Когда-нибудь она станет одним из величайших художников этой страны, Яна, ты не можешь этого не видеть.
"Я была такой же. Я была гениальной, я была одной из величайших танцовщиц страны! Я, я, я! А ты уже забыл об этом!" - подумала она, задыхаясь от обиды, и ее глаза наполнились слезами.
Йонатану стало бесконечно жаль Яну. Он хотел встать и обнять ее, чего давно не делал, но она уже вышла из кухни, и он услышал, как хлопнула дверь ванной комнаты.
На следующий день он купил двадцать пять красных роз и бутылку шампанского, приготовил на ужин несколько изысканных салатов, с любовью накрыл стол и зажег свечи. Было видно, как обрадовалась Яна.
- Я тебя люблю, - сказал Йонатан за ужином, - и сделаю все, действительно все, чтобы сохранить наши отношения.
Яна кивнула.
- Знаешь, дорогая, у меня появилась одна идея. Я много думал и хорошо могу себе представить, как ты страдаешь: целый день дома одна, без любимой работы. Поэтому решил предложить тебе кое-что. Правда, план еще не окончательно созрел, но мы уже можем все обсудить.
Яна вздохнула.
- А что, если мы перестроим дом?
Яна, широко раскрыв глаза, внимательно слушала его.
- Как ты смотришь на то, что мы пристроим к дому зал? Не такой большой, как в театре, но достаточный, чтобы в нем могли заниматься до десяти человек. С застекленной стеной, обращенной в сад. Со станком, зеркалами и паркетным полом. Ты откроешь свою балетную школу, Яна! Бывшая прима-балерина дает уроки! Это же сенсация, сокровище мое! Люди будут ломиться к тебе на уроки и записывать своих детей, от них отбоя не будет!
Яна скептически посмотрела на него, но ничего не сказала.
Йонатан вошел в раж, все больше и больше восторгаясь своей идеей.
- Паркетный пол - это класс! Это на случай, если ты захочешь преподавать степ. Слушай, это будет не зал, а мечта: с видом на сад и залитый солнцем! Слава богу, у нас достаточно большой участок земли. При хорошей погоде вы сможете заниматься даже на воздухе, на лужайке. Кладовую и гараж мы переделаем на душевые и раздевалки, а к ним пристроим два туалета. Заходить в студию можно будет через боковой вход. Мы уменьшим наполовину коридор и сделаем из него приемную с маленьким бюро. У тебя будут фантастические условия, и ты сможешь сама решать, сколько, как долго и как часто будешь работать. А когда разнесется весть о том, что бывшая прима-балерина Немецкой оперы открыла балетную студию, тут будет полным-полно людей. В этом я совершенно уверен.
- Ты это уже говорил.
- Да. Но я действительно верю в это! Яна, я знаю несколько человек, от которых слышал, что они с удовольствием отдали бы детей в балетную школу, но только профессиональную. Это было бы идеально! А также вполне финансируемо. Если хочешь, мы немедленно займемся этим.
Яна была обескуражена, но глаза ее загорелись.
- Да, - через какое-то время тихонько сказала она. - Да, да, да, да, да! - И засмеялась. - Я считаю, что это гениально, Йон! И почему мы раньше до такого не додумались?
- В том-то и беда, - сказал Йонатан, - что самые простые вещи всегда приходят в голову или слишком поздно, или вообще не приходят.
6
Девять шагов до двери ванной комнаты родителей, перед дверью - еще две ступеньки. Затем три шага, снова ступенька на небольшое возвышение, один шаг вправо к двери, две ступеньки прямо до раковины умывальника, еще два шага влево к туалету. Она уже больше не вела счет, а двигалась в доме уверенно и всегда точно знала, где находится. Она пересекла ванную комнату, зашла в комнату, где стояли шкафы, дальше - пять шагов налево к лестнице, затем тринадцать шагов и немножко налево. Обычно она держалась за перила, хотя в этом и не было необходимости. Она здесь еще никогда не падала.
На мгновение она замерла. Привычный запах матери ударил ей в нос. Слегка кисловатый запах, как будто кто-то опустил старый воск в уксус. Значит, мать еще спала. Еще два шага, и она очутилась перед кроватью.
- Мама, - негромко сказала София, - тебе пора вставать, уже почти полдень. Ты ведь собиралась кое-что приготовить!
Мать только всхрапнула.
София нагнулась и попыталась нащупать ее плечо. Оно было почти полностью закрыто толстым одеялом, которое Аманда натянула до подбородка. София провела рукой по ее носу, и Аманда со стоном повернулась.
- Вставай же наконец!
Аманда открыла глаза.
- Да, ладно. Оставь меня в покое. Я сейчас приду.
По движению воздуха София поняла, что Аманда снова натянула одеяло на себя. Она осторожно попыталась нащупать голову матери и поняла, что она полностью исчезла под толстым одеялом.
София вздохнула, подошла к изножью кровати, повернулась на девяносто градусов вправо, вышла из спальни и пошла направо через гостиную к двери кухни. Дальше еще четыре шага вправо до двух ступенек, ведущих наверх. Еще четыре шага прямо к плите, два шага вправо до холодильника и еще раз два шага вправо до кухонного шкафа, где на верхней полке хранилась посуда, а на нижних - продукты.