Человек глядел на Неаха исподлобья, очень внимательно. Глаза у него были узкие, татарские.
- Ну, дай, - коротко сказал он.
Ирмэ достал кисет, закурили.
- Что, ребята, слышно? - сказал человек.
- Все, брат, на ять, - сказал Неах. - Гуляем. Видишь?
- Вижу, - сказал человек. - Выпили, что ли?
- Хватили маненько, - добродушно признался Неах.
- Не-е похоже.
- Что - не похоже?
- Непохоже, что хватили.
- Мы, брат, народ такой, - сказал Неах. - Выдул четвертную - и хоть бы что. Не узнаешь.
- Шапка-то где ж? - сказал человек - Спустил.
- Спустил! - Неах подмигнул. - Хорошая была шапка. Каракулевая.
- Да-а, - человек лениво пожевал губами, - жалко, конечно. А то, может, посеял.
- Может, посеял, - согласился Неах. - Кто его знай. Давай-ка лучше того, а? - Он щелкнул себя по горлу.
- Давай, - сказал человек, но не двинулся с места.
- Веди, - сказал Неах. - Ты тутошний, ты знаешь.
- Идем, - сказал человек, продолжая стоять.
И вдруг проговорил почти шопотом:
- Как там, ребята, а?
- Где там? - Неах сделал вид, что не понял.
- Ладно. Будет, - прошептал человек. - Не видишь, что ли, что свой. Ты мне скажи, чего вы там ждете, а? Вы только ударьте, а уж мы тут в тылу такую подымем заваруху - небу жарко станет. Понял?
- Кого ударить? Чего ударить? - недоумевал Неах. - Ты чего, мил человек, мелешь-то!
- Брось! - сердито сказал человек. - Ты вот что: ты запомни, что тебе скажу, и передай там кому надо. Понял? Вот: если завтра к вечеру не начнете - сами начнем, без вас. Терпенья нет. Понимаешь? Беляки тут перед концом совсем остервенели. Хватают подряд живого и мертвого. С нашей улицы троих расстреляли. Дай им, гадам, сроку - всех передушат. А эти стоят, ждут чего-то. Чего ждете-то?
Неах моргал, хлопал глазами, - не понимал.
- Смеешься, ей-богу, - сказал он. - Видишь, парни выпимши, так ты смешки. Не годится.
- Годится - не годится, - прошептал человек, - а так и передай: не начнете к вечеру - сами начнем, а ваше начальство под суд. За контр-революцию. Понял?
Он повернулся и быстро ушел.
- Вот ведь мура, - тихо сказал Неах. - Может, и правда свой.
- Все одно, - сказал Ирмэ. - Тут, брат, гляди в оба, а то - знаешь? Свернем-ка.
Они вышли на рыночную площадь. Это уже была настоящая городская площадь. Дома большие, трехэтажные. Исправная мостовая. Газовые фонари. Но народу и тут мало. Только офицерские разъезди скакали взад-вперед. Прошла рота студентов. Ротой командовал коротконогий грузный человек в форме гвардейского капитана. Студенты то и дело сбивались с ноги, и капитан, приостановившись и пропуская роту, свирепо рявкал:
- Левой, господа студенты. Левой, чорт вас дери!
Неах покосился на студентов, плюнул.
- Ну, вояки, - сказал он. - Винтовки-то как держат. Как веники.
Офицерские разъезды - их чего-то было много - те-то вооружены были хорошо. Но вид у них был неладный. Они, казалось, скакали без всякой цели. Пронесется куда-то разъезд галопом, потом медленно назад - и опять куда-то скачет.
- Эге, - сказал Неах, - забегали.
В конце площади у моста виден был патруль.
- Стой! - сказал Ирмэ.
- Чего опять? - буркнул Неах.
- А то, - сказал Ирмэ, - что "низом" еще куда ни шло, а тут через шаг - патруль, разъезд. К ляду. Иду назад.
- Что ж? - Неах даже шагу не убавил. - Вольному воля.
Ирмэ не пошел назад. Куда одному-то. Он плелся за Неахом ворча, ругаясь на чем свет. Влопался, рыжий! Влип! Не было хлопот, так купила порося. Теперь, брат, как Неах надумает. Надумает - всю ночь по Полянску ходи. Одному не вернуться. Куда одному-то?
- Хоть бы кожанку-то снял, - сказал он.
На этот раз Неах послушался: снял кожанку, свернул комком и сунул подмышку.
- Все? - проворчал он. - А то, может, и рубаху снять?
Они шли по Благовещенской. Кое-где у подъездов стояли пулеметы. А навстречу все чаще попадались отряды студентов и офицеров. Ирмэ никогда не видел столько офицеров зараз. И - вот ведь! - одеты все как на парад: эполеты, аксельбанты. Стало быть, два года берегли форму. Пересыпали нафталином, перетряхивали, - авось, пригодится.
Вдруг Ирмэ и Неах услыхали музыку. Они остановились, прислушались. Музыка шла откуда-то снизу, как бы из-под земли. Играла скрипка. Потом - флейта и рояль.
Ирмэ оглянулся - нигде никого, пустые дома, глухие и темные. Чудно.
И тут неожиданно в полуподвальном этаже открылась дверь, и на улицу выскочил офицер, веселый и шумный, в лихо заломленной фуражке, в белом кителе нараспашку. Он посмотрел на Неаха лукавыми глазами и, вскинув голову, - Неах был выше, - спросил:
- Кто?
- Свои, - лениво сказал Неах.
Офицер вдруг захохотал:
- Халат, халат, секи башка! - крикнул он. - Татарин? Верно?
- Угу, - промычал Неах. - Секи башка. Верно.
И не спеша пошел дальше. Но офицер не унимался.
- Куда? - крикнул он. - Стой!
На крик из подвала вышел второй офицер, постарше, в очках.
- Чего орешь, Каркасов? - ковыряя в зубах спичкой, сказал он.
- Проходили тут двое, - сказал первый офицер, - не то татары, не то мордва. Не поймешь.
- Где? - громко сказал второй. - Чего не задержал?
- Да вой они. Стой!
Ирмэ и Неах пригнулись и - юрк в соседний переулок, благо в переулке не было ни души. Пробежали шагов сорок и оказались на площади. На этой площади начиналась знаменитая Блоня - дубовый парк с прудом, в котором когда-то плавали белые лебеди. Теперь парк был закрыт. Пруд высох. Лебеди пропали. По площади, громыхая, ехали обозные тележки, куда-то везли снаряды. Но куда - ни возницы, добровольцы-купцы, ни конвой, видимо, представления не имели. Доехали до Блони, повернули. Остановились. Постояли. Потом кто-то из конвоя крикнул: "Вертай!" Потом кто-то из возниц: "Прямо!" и опять из конвоя: "Вертай, говорят!"
Ирмэ и Неах пересекли площадь, покружили по каким-то улицам, переулкам и опять вышли на Благовещенскую. Прямо напротив стояло большое, четырехэтажное здание совета, разгромленное, слепое, все окна - настежь, стекла - побиты. Над балконом трепыхался трехцветный флаг.
- Пускай себе повисит, - сказал Неах, - пригодится на портянки.
- Уж только, брат, кровавые портянки-то, - сказал Ирмэ.
- Да уж!
Вдруг впереди закричали: "Стой! Держи!" И по улице длинными скачками пробежал высокий человек в черном пальто, без шапки. За ним гнались два студента с винтовками наперевес. "Стой! - кричали они. - Держи!" Наперерез человеку кинулись офицер в черкеске и толстый старик в шубе, похоже - купец. Человек на бегу выстрелил. Офицер упал. Старик шарахнулся в сторону. Человек забежал в какой-то двор и быстро прихлопнул за собой калитку.
У калитки сейчас же собралась толпа.
- Большевик! К коменданту! - послышались голоса.
- Чего там - к коменданту? - крикнул кто-то сиплым басом. - Поймать да за ноги повесить - и весь сказ. Ну-ка, налегай.
- Пошли! - Ирмэ потянул Неаха за рукав. Тот молча вырвал рукав и остался стоять. Ирмэ посмотрел и испугался: Неах стоял прямой, бледный, с виду - очень спокойный, только на щеке что-то дергалось и прыгало. Ирмэ знал, что это значит, и испугался. "Убрать его отсюда надо, - подумал он и - что силы - рванул Неаха за руку. - Пошли!"
- Пусти ты! - сердито буркнул Неах.
Прискакал офицерский разъезд. Калитку взломали.
На дворе послышались выстрелы и крики. Потом стало тихо. Потом распахнулись ворота, начальник разъезда крикнул: "Осади!" и в тесном окружении конвоя провели человека в черном пальто. Он шел, свесив голову, спотыкаясь через шаг.
И вдруг, - Ирмэ все ждал, боялся этого, - когда человека в черном пальто провели мимо них, совсем близко, - Неах вдруг кивнул ему как знакомому и сказал негромко и просто:
- Ничего, браток. Как-нибудь.
Сначала никто не понял. Что - ничего? Какой браток? Потом какой-то старичок в котелке крикнул: "А-а!" - и кинулся к Неаху. Он схватил его за рукав, вцепился обеими руками, повис на нем.
- А-а! - кричал он, - держи!
Неах - со всего маху - двинул его локтем в грудь, вырвался и побежал.
- Держи! - кричал старичок, захлебываясь от крика. - Держи его!
Неах отбросил в сторону кожанку и, пригнувшись, побежал куда-то влево, потом вправо, вправо-влево, петли метал, стараясь сбить толпу, которая гналась по следам. Но уже его настигал офицерский разъезд.
- Беги прямо! - крикнул Ирмэ. - Пря…
Кто-то с размаху полоснул его по лицу - раз! - Ирмэ схватился за лицо и от боли закружился, как волчок, все быстрей, быстрей. Он ослеп, он ничего не видел. Так, кружась, он пробежал шагов пять и упал.
Толпа пронеслась мимо. Ирмэ остался один. Он открыл глаза, осмотрелся. Никого. Тихо. Только где-то далеко слышны выстрелы, крики. Неах! Ирмэ вскочил. Бежать. А куда? За Неахом. А где он, Неах?
Ирмэ не побежал. Нет. Он медленно, озираясь побрел вверх по улице. Он напрягал глаза, смотрел вперед, назад. Может, Неах стоит где у ворот и ждет. Может, Неах лежит где раненый. Или его поймали.
Неожиданно - Ирмэ даже испугался, - до того неожиданно - перед ним вырос громадный, о трех куполах темный собор. Ирмэ поднялся по широкой лестнице и пошел под колоннадой собора. Ирмэ не знал, чего, собственно, ему тут надо. Просто, шел по улице, дальше - собор, он и пошел через собор, как через улицу, и думал: или его поймали?
- Куда? Назад!
Тут только Ирмэ заметил, что на паперти стоит часовой - студент. А под колоннадой заметил два пулемета и пушку-шестидюймовку.
- Куда? - сказал часовой. - Назад!
Ирмэ послушно повернул. Прошел шагов пять и вдруг остановился. Чорт! До чего знакомый голос.
Он притаился за колонной и стал ждать, когда часовой повернется. Но часовой будто прирос к полу. Опершись о винтовку, он стоял недвижно, - то ли задремал, то ли задумался. Над ним тускло горел фонарь, освещая массивные двери и пулемет у двери.
"Заснул он, что ли?" подумал Ирмэ, запустил в рот два пальца и громко свистнул.
Часовой вздрогнул, поднял голову и, гулко стуча по каменным плитам тяжелыми солдатскими шагами, пошел на свист.
- Кто?
Ирмэ попятился. Монька! Индюк! Вот он где оказался. Так. Так.
- Кто? - Моня заглянул за колонну, но уже Ирмэ там не было.
"Так, так, - думал Ирмэ. - Вот он где, Монька-то! Так. Так".
Он спрыгнул и пошел куда-то садом - за собором был сад. Шел-шел и вдруг споткнулся, упал. Упал - и покатился, кувырком полетел вниз, а когда поднялся - увидел, что он на берегу реки Осьмы. Он пошел берегом. Было темно и тихо. Осьма шумела совсем так, как Мерея в Рядах.
"Вот бы по Осьме переправиться к нашим, - подумал Ирмэ. - А то городом - пропадешь. Неах-то, может, уже там, в отряде. Лодку бы".
Лодки он не нашел. Зато нашел плот, маленький, узенький плот. Шеста не было - и плот несло течением. Наконец, часа через два, его течением прибило к левому берегу.
Ирмэ долго сидел на берегу, курил и смотрел на город. В городе слабо светились редкие огни и близко - рукой достать - чернела громада собора.
"Вот позиция, - думал Ирмэ, глядя на собор, - поставил батарею - весь город под обстрелом. Это - да!"
Он притушил окурок, встал.
"А и верно, - подумал он, - чего бы не попробовать, - ведь ни души! И немного надо - человек десять. Что-то Герш на это скажет?"
Глава девятая
Башлаенко бунтует
Герш на это сказал вот что:
- Ладно. Проверим. А за самовольную отлучку - наряд вне очереди. Так-то, парень.
Но, когда выходил, Ирмэ слышал, как Герш сказал Круглову: "А ведь парень дело говорит. Знаешь, Фома?" - и повеселел. "То-то!" - подумал он.
Было утро. Светило солнце. Ирмэ, справившись с нарядом, пошел к матросам, посмотреть - нет ли там Неаха, хотя знал твердо, что Неаха в отряде нет. Неах остался в Полянске. Ирмэ шел скучный.
Матросы разлеглись на пригорке. Грели пузо. Ночь была холодная, промозглая. А вот утро выдалось такое, что прямо не говори. Теплынь. Благодать.
Башлаенко, матрос лет под тридцать, сухопарый, нескладный верзила с темным, обветренным лицом, с длинными усами, свисающими вниз, по-казацки, сидел на пне и медленно, по складам читал листовку - воззвание белых к крестьянам, - сопровождая каждое его слово привеском в рифму. Матросы ржали: "Го-го! Здорово!"
- Учредительное собрание - невинное создание, - читал Башлаенко.
- Как учредительное? - перебил какой-то матрос, подняв голову. - Так его же наши погнали к бесу.
- А назад воротить хотят. Ну, - сказал Башлаенко. - не мешай ты. Погоди.
- Я те поворочу! - проворчал матрос.
- Погоди, Ваня, - сказал Башлаенко, - не мешай. Где это я остановился? Ага! "Учредительное собрание" - невинное создание, - продолжал он, - "выражая волю народа", - и от себя: - буржуйской, то есть, породы…
Ирмэ постоял, потоптался. Неаха нет. Влип Неах. Ясно. Поговорить с Башлаенко. "Да он-то, - подумал Ирмэ, - он-то при чем? Хотя, с другой-то стороны, его же отряда боец. Скажу".
Он пробрался к Башлаенко и слегка тронул его за плечо.
- Товарищ командир.
Башлаенко оторвался от листовки и снизу вверх, - он сидел, а Ирмэ стоял, - посмотрел на Ирмэ.
- Угу, - промычал он. - Что скажешь?
- Тут у вас в отряде такой есть Радько Неах.
- Ну, знаю.
- Так он, понимаешь… влип будто…
Башлаенко медленно поднялся во весь свой рост.
- То есть, как так - влип?
- Ну, попался. В контр-разведку попал.
- Какую разведку? Чего мелешь?
- А такую. - Ирмэ стал рассказывать.
Матросы повскакали с мест, тесно сгрудились вокруг Ирмэ и Башлаенко.
- Ну, а он, - рассказывал Ирмэ, - и говорит: "Ничего, говорит, браток, как-нибудь".
- Ловко, - проговорил какой-то матрос.
- Ти-хо! - зашикали на него со всех сторон.
- А ты-то? Ты-то? - Башлаенко рванул Ирмэ за грудину. - Ты-то что?
- Что я-то? - сказал Ирмэ. - Меня самого-то так огрели но носу, что я свету не взвидел. Потом-то я ходил, искал его - нету.
- А чтоб его, а! - крикнул Башлаенко. - Кто его посылал? Ну, ты мне скажи - кто его посылал?
Ирмэ молчал. Вид у Башлаенко был такой, что спорить с ним не стоило. А Башлаенко, оставив Ирмэ, уже напустился на матросов, хотя, чем тут матросы были виноваты, Ирмэ никак понять не мог.
- А вы-то? Вы-то чего смотрели? - кричал Башлаенко. - Загубили у меня хлопца!
- Да мы-то что? - сказал матрос, которого Башлаенко назвал Ваней. - Чего разоряешься? Сдурел!
- А что? Целовать тебя за это? Так? - Башлаенко повернулся к Ирмэ. - Идем.
Ирмэ собачьей рысцой бежал за Башлаенко, - у того что ни шаг, то сажень, - и думал: "Куда это он? Ишь несется. В штаб, что ли?"
Штаб помещался на вокзале. Башлаенко, ни слова не говоря, отпихнул часового и прошел прямо в штаб. Ирмэ остался у входа - часовой его не пропустил.
В штабе послышались громкие голоса - всех покрывал голос Башлаенко.
- Бронепоезд! Бронепоезд! - гремел Башлаенко. - Да я тебе голыми руками город возьму. Почище форты брал.
Он вышел из штаба злой, как чорт. Шел, ворчал, ругался. Часовой, молодой парень в длинной замызганной шинели, неодобрительно покачал головой.
- Совсем взбесился, - сказал он, - арестовать бы его.
Ирмэ не ответил. "Прав Башлаенко, - думал он. - Сейчас наскоком если взять город, так еще, может, спасешь его, Неаха. Бронепоезд! Дался им этот бронепоезд".
Он направился в отряд. Навстречу шел Хаче.
- Слышь-ка, - сказал он, - насчет Неаха - правда это?
- Правда.
- Ну-ка, как было?
Ирмэ рассказал.
- Дело табак, - сказан Хаче. - Расстреляют.
- Думаешь - расстреляют?
- Факт. Чорт вас дернул переть в Полянск. Чего?
- А я-то знаю? - сказал Ирмэ. - Пристал Неах: "Идем, идем". Я - "нет". Он - "идем". Ну, пошли. Я думал: раз - и назад. А Неах: "Идем на Благовещенскую".
- Да-а. - Хаче покачал головой. - Я ведь что думал - остепенился он.
- И я, - сказал Ирмэ. - Во, думал, парень стал. Он и не он. Кремень!
- В батьку, - сказал Хаче. - Чуть что - держись. И вот те - погиб ни за грош.
- Рано ты его хоронишь, Хаче.
Хаче махнул рукой.
- Ну, уж это знаешь, - сказал он. - Хорошо, если расстреляют. А то еще, может, похуже. Круглов говорил - не слыхал? - как чехи у него сына убили. Заставили могилу себе рыть - и живьем в могилу.
Ирмэ и Хаче стояли на дороге. Впереди - четко на холмах - лежал Полянск. Позади раскинулись лагерем красные части. Было время обеда. Дымились кухни. Бойцы, с котелками в руках, строились в затылок, лениво пересмеиваясь, перемигиваясь Все было спокойно.
Вдруг верхом на черном жеребце проскакал Устинов, Полянский военком. За ним - Райтис, председатель чека.
- Что бы такое? - сказал Ирмэ.
Устинов и Райтис взлетали на холм, на котором расположились матросы, и, спрыгнув с коней, бросив поводья, куда-то побежали. На холме столпилось много народу. Что-то там неладное делалось, чего-то там шумели, скандалили.
- Морячки з-забузили, - крикнул Алтер, пробегая.
На холме беспорядочной толпой теснились не одни матросы. Были тут и партизаны. Были и красноармейцы, Красноармейцев, впрочем, было мало.
- М-митингуют! - сказал Алтер.
- Чего? - спросил Хаче.
- Даешь Полянск - и т-точка.
Говорил Башлаенко. На две головы выше толпы, - он стоял на пне, - размахивая длинными цепкими руками, он что-то кричал. Когда подошли Ирмэ и Хаче, Башлаенко уже кончал говорить.
- Правильно? - крикнул он.
- Правильно! - гулом пронеслось по толпе.
После Башлаенко выступил партизан, мужик неторопливый и с хитрецой. Сощурив маленькие медвежьи свои глазки, он говорил напевно, как начетчик.
- Вот тут, граждане, товарищ флотский сказал, что стоим-де без толку, что надо бы наступать, - говорил мужик. - Так я, граждане, согласен с ним. По мне - так он правильно говорил. Стоим мы тут второй день, а чего стоим - неизвестно. А хозяйство-то не ждет. Дома одни бабы, а что баба может? Да. А белые-то, между прочим, готовятся. Они-то мешкать не станут. Как начнут шрапнелью крыть - не приведи бог! Верно?
- Верно! - загудела толпа.
- А как товарищи из штаба боя не хотят, - продолжал мужик, - так, может, тогда разойтись нам по домам.
- А с Полянском как же? - крикнул кто-то из толпы. - Белым оставить?
- Нет, что ты! - сказал мужик. - Разве можно? А только покуда мы тут стоим - города нам не взять. Ни в какую. А белые-то, между прочим, готовятся. Так по мне - надо нам наперед их справиться. Чего нам ждать бронепоезда-то этого? Шут с ним! Мы и сами за себя постоять можем. Верно? Вот тут товарищи из штаба - пускай они скажут.
Мужик слез, но остался стоять рядом, сложив руки на животе и глядя на пустой пень с интересом, будто на нем стоял человек.
Человек появился. Это был Устинов. Крепкий, коренастый, в гимнастерке, опоясанной кавказским ремешком. Он сразу же - и зря - начал с высокого голоса, с крика.