Глядя на Мэтта, я вижу, как ходят желваки на его скулах. Он не плачет, рассказывая мне печальную историю, но глаза полны боли, которую ничем не излечить. Наклонившись к нему, я касаюсь его руки, чтобы ободрить. Он продолжает рассказ.
- В день операции мы с мамой поехали в больницу, где уже дежурил отец. Когда операция была окончена, доктор позвал родителей к себе в кабинет. Я сидел в приемной, дожидаясь их. Когда они вышли из кабинета, мать горько плакала и никак не могла остановиться. Это было…
Голос Мэтта дрожит, и он вынужден сделать паузу, чтобы справиться с ним.
- Отец рассказал, что в желудке и печени Одри во время операции обнаружили опухоли, - заканчивает он.
- Боже мой, - бормочу я, прикрывая рот рукой.
- Да, - говорит Мэтт, - это было страшно.
Я ничего не говорю, и Мэтт продолжает:
- После операции Одри провела в больнице пять или шесть дней. Первые три дня она была подключена к аппарату искусственного дыхания. Странно, но когда она пришла в себя, она никак не могла понять, где находится и как туда попала.
- Как и я прошлым вечером, - пытаюсь пошутить я, тут же пожалев об этом. Мэтт невесело смеется.
- Да уж, - соглашается он. - В общем, она все время засыпала, а когда просыпалась, у нее снова пропадала память. Нам пришлось рассказывать ей эту историю снова и снова. В конце концов она запомнила. Проснувшись в очередной раз, она уже не нуждалась в напоминаниях и только плакала. Это было ужасно.
- Я даже не могу себе это представить, - говорю я, чувствуя, что слова прозвучали неубедительно.
- Наконец ей стало чуть лучше, и ее выписали из больницы. Мы поехали домой, и родители стали водить ее по докторам. Каждый предлагал что-то свое, - говорит Мэтт, горестно хмыкая.
- Что ты имеешь в виду? - спрашиваю я.
- Да, эти врачи… - говорит Мэтт грустно. - У них нет конкретных решений. Их рекомендации - всего лишь личное мнение. И некоторые из них никуда не годятся.
Я вспоминаю единственного врача, известного мне: Мэйсона. У него есть медицинское образование, но ординатура у него была не такая, как у других - он работал в составе секретной группы под прикрытием Комиссии по контролю за лекарственными препаратами и пищевыми добавками. Решив, что думать о Мэйсоне сейчас не время, я решаю спросить, использовался ли единственный мне способ победить рак.
- А химиотерапию делали?
- Нет. Вероятно, в таких случаях, как у Одри, она не помогает, - говорит Мэтт.
- Ее лечение основывается на применении какого-то экспериментального лекарства. Ей дают таблетки и следят за состоянием. Это чушь собачья.
Вспоминаю решение, принятое относительно Норы. Такая же полумера, если разобраться.
- Неужели ничего больше нельзя сделать? - спрашиваю я, расстроившись при мысли о том, что Одри лечат плохие врачи. - А хирургическое вмешательство не поможет?
- Я так понимаю, в печени обнаружено так много мелких очагов рака, что вырезать их невозможно, - тихо говорит Мэтт.
- А трансплантацию печени не предлагали сделать?
Мэтт смотрит на меня с грустной улыбкой.
- Никто не пересадит здоровую печень пациенту, больному раком.
Поняв, что задаю дурацкие детские вопросы, я умолкаю и радуюсь тому, что Мэтт снова смотрит на дорогу.
- Как долго, по мнению врачей, она проживет? - спрашиваю я.
- Три года, - говорит Мэтт. - Прошло уже два с половиной. В течение какого-то времени она чувствовала себя хорошо, а теперь ее мучают боли. Время от времени Одри приходится ложиться в больницу.
- Сейчас она тоже там? - спрашиваю я шепотом.
- Уже нет, - говорит Мэтт. - Но именно поэтому она не могла тебе перезвонить. После того как мы в пятницу сходили в кино, она почувствовала себя плохо. Родители испугались и положили ее на обследование. Врачи сделали анализы и отправили ее домой, как обычно. Однако на этот раз ей прописали обезболивающее, и она выключилась на все выходные. Почти все время спала.
Я смотрю в окно, наблюдая за тем, как километровые столбики сначала приближаются, а потом, пролетев мимо, исчезают вдали. Пейзаж за окном усиливает ощущение грусти, раздражения и бессилия, царящих в душе. Я снова думаю о проекте и о том, что "Воскрешение" не действует на тех, кто болен раком.
Когда мне было семь лет, я получила в подарок от Мэйсона кролика. В то время мне было грустно, так как я лежала дома, после того как упала с дерева и сломала руку. Я назвала крольчиху Джинджер и хорошо о ней заботилась. Она жила в спальне, и я регулярно чистила ее клетку, а днем выпускала на пол, чтобы она побегала по дому, а иногда даже по заднему двору, огороженному забором. Я, конечно, не умею говорить на языке кроликов, но думаю, она была счастлива.
А потом оказалось, что Джинджер больна раком.
Сначала это была совсем маленькая опухоль, но со временем она так разрослась, что лапки крольчихи едва касались пола клетки. Рак пожирал ее изнутри. Она едва передвигалась и была похожа на покрытый мехом воздушный шар. Даже лап почти не было видно. Это было бы забавно, если бы не было так грустно. А потом Джинджер умерла.
Я умоляла Мэйсона спасти ее.
- Дай ей "Воскрешение", - говорила я, уткнувшись лицом в подушку и рыдая. Смотреть на мертвую крольчиху, лежащую на полу клетки, было невыносимо. Мэйсон сел рядом и начал гладить меня по голове.
- Не плачь, - тихо сказал он. - Я понимаю, ты расстроена. Ты любила Джинджер. Но, к сожалению, я не могу помочь, Дэйзи.
- Почему? - спросила я, всхлипывая.
- Потому что "Воскрешение" разработано не для кроликов.
- Откуда ты знаешь? Ты разве пробовал? - кричала я. Мэйсон погладил меня по спутанным волосам и вздохнул.
- Дэйзи, - сказал он, - у кролика был рак. Ты знаешь, что это такое?
- Да!
- Мы знаем, что действие "Воскрешения" ограничено, - продолжал Мэйсон будничным голосом, словно зачитывая доклад перед начальством, а не утешая приемную дочь.
- И что это значит? - спросила я, продолжая лежать, уткнувшись носом в подушку.
- Значит, что состав действует не на все тела.
- Только на тела людей? - спросила я.
- Нет, на крыс тоже, но дело не в этом, - объяснил Мэйсон. - Состав воздействует только на тела, бывшие здоровыми на момент смерти. На людей или животных, погибших внезапно и не от смертельного заболевания.
- А какие бывают смертельные заболевания? - спросила я, оторвав лицо от подушки и глядя на Мэйсона снизу вверх. Любопытство взяло верх над грустью, и я даже плакать перестала. Мэйсон на какое-то время задумался, очевидно, решая, какими словами легче объяснить суть семилетнему ребенку.
- Смертельное заболевание - это тяжелая болезнь, которая…
- Как насморк?
- Тише, дай мне закончить, - сказал Мэйсон, гладя меня по руке. - Да, как насморк, но намного хуже. Обычно ими не заражаются от других, и вылечить их при помощи лекарств не получается.
- А у меня будет такое заболевание? - спросила я, сев на постели. - Я не хочу опять умирать! Это больно!
- Нет, - сказал Мэйсон с уверенностью. - У тебя не будет смертельного заболевания, и ты не умрешь снова. Но, Дэйзи, послушай. У Джинджер был рак. Это смертельное заболевание. Неизлечимое, то есть сделать с ним ничего нельзя. Понимаешь?
Я посмотрела на стоящую у двери клетку и на безжизненное тело кролика, но возражать Мэйсону больше не стала.
- У Джинджер была хорошая жизнь, Дэйзи. Тебе должно быть легче от этой мысли.
- Нет, не легче, - честно призналась я.
Мэйсон слегка улыбнулся.
- Значит, со временем станет лучше, - сказал он, взяв клетку с мертвым кроликом и выходя из комнаты.
Проехав еще тридцать миль, мы с Мэттом останавливаемся на бензоколонке. Мэтт заправляет машину и, расплатившись за бензин, отправляется в магазин, чтобы купить еды. Я вижу через окно, как он ходит между полками в поисках чего-нибудь вкусного. Взяв в руку упаковку лакричных конфет, он демонстрирует ее мне, и я качаю головой, показывая, что предпочла бы что-нибудь другое. Тогда он берет шоколадку, но я корчу гримасу, и Мэтт кладет ее на место.
В конце концов он берет с полки пакет чипсов. Я поднимаю вверх большие пальцы обеих рук и медленно произношу слово "кола". Он внимательно смотрит на мои губы, потом поднимает глаза и, встретившись со мной взглядом, смеется. Я тоже смеюсь. Похоже, мы оба рады возможности расслабиться, занявшись чем-то незначительным, вроде выбора между чипсами и шоколадом, чтобы забыть на время о страшном несчастье, постигшем Одри.
Мы едем без остановок почти пять часов. Я открываю пакет с чипсами, и в этот момент мой телефон начинает звонить. Хотя я уверена, что Мэйсон пока не закончил тестирование Вэйда и будет работать с ним еще пару часов, я точно знаю, что звонит он, чтобы узнать, как у меня дела. Разговаривать с ним я не готова. Лгать по поводу того, где я нахожусь, не хочется, а если рассказать правду, он будет пытаться заставить меня вернуться.
- Стоит рассказать родителям, где ты, - говорит Мэтт, догадавшись, о чем я думаю.
- Они и так потом узнают. Я оставила записку.
- Да, но нужно сказать им, что все в порядке. Родители волнуются.
- Да, серьезно? - спрашиваю я. - А ты что сказал родителям, когда уехал?
Мэтт смотрит на меня, потом снова переводит взгляд на дорогу.
- Сказал, что еду к тебе, - отвечает он буднично. - Они мне доверяют.
- Повезло тебе, - говорю я, слушая, как Мэтт тихонько смеется. - И что же ты им сказал? "Мам, пап, я знаю, Одри плохо себя чувствует, но я должен поехать спасать пьяную Дэйзи, попавшую в идиотскую ситуацию"?
- Да, примерно так я и сказал, - соглашается Мэтт. Он снова улыбается во весь рот, и, зная теперь, что происходит с Одри и как грустно должно быть сейчас Мэтту, я понимаю, что эта улыбка - настоящее сокровище.
- Нет, ну все же, что ты им сказал? - спрашиваю я, любуясь его профилем. Золотистые лучи заката подчеркивают линии лица, а все вокруг постепенно растворяется в дымке подступающих сумерек. Кажется, будто я смотрю на его портрет, обработанный в графическом редакторе при помощи фильтра, позволяющего делать из современных фотографий старинные. Мне нравятся его густые черные ресницы и ровная античная линия носа. Я специально засунула левую руку под себя и сижу на ней, чтобы сдержать желание дотронуться до шрама на его идеальном подбородке.
- Сказал, что ты из маленького городка и потерялась, попав в большой город, - говорит Мэтт, вырывая меня из плена фантазии. - Объяснил, что ты испугана и нуждаешься в моей помощи.
- И все.
- Все.
- И они не рассердились из-за того, что ты не хочешь остаться дома и посидеть с Одри? - спрашиваю я.
- Нет, они все понимают, - отвечает Мэтт серьезным тоном. - Если бы я остался, то просто сидел бы и смотрел на нее, а ей это не нравится. Она сказала всем, что хочет побыть одна.
- Странно, что она не рассказала мне об этом, - говорю я. - Это не какая-нибудь ерунда, и не поделиться таким секретом с другом…
Говоря это, я понимаю, какая ирония сокрыта в моих словах, хотя, конечно, Мэтту трудно ее понять.
Мэтт снова поворачивается ко мне и смотрит с добротой во взгляде.
- Да нет, Дэйзи, ты не совсем правильно все поняла. Дело ведь не в том, что Одри чего-то стыдится и поэтому не хотела с тобой делиться. Проблема в том, что ее старые друзья чего-то испугались, когда узнали о болезни, и перестали общаться с ней.
- Это очень плохо, - говорю я.
- Не все и не сразу, но постепенно ситуация сложилась так. Сначала все старались ее поддержать. Но потом она перестала заниматься бегом, ходить по клубам и посещать вечеринки. И люди постепенно перестали звонить. Возможно, ты ее единственная подруга.
Я, не выдержав, улыбаюсь в ответ.
- Она тоже моя единственная подруга, - говорю я тихо. Меган, думаю я про себя, мне больше как сестра, а значит, так оно и есть.
Взглянув в окно, я вижу, что мы уже приближаемся к Омахе.
- Эй, a как же я? - спрашивает Мэтт шутливым тоном. - Я же тоже твой друг.
Я, игриво улыбаясь, смотрю на него.
- Ах, да. Чуть не забыла про тебя.
14
Я не видела Одри всего два дня, но за это время она как будто постарела на несколько лет. Мэтт с родителями предложили мне пойти в спальню к Одри одной, и, взглянув на нее с порога, я с трудом сдерживаю слезы. Одри лежит на спине, закрыв глаза. Руки, прижатые к бокам, лежат поверх покрывала. Лицо бледное, как у призрака, и выделяется своей белизной даже на фоне белой наволочки. Я не знаю, что сказать, и не решаюсь двинуться с места. Размышляя над этим, я рассматриваю надписи на черной стене. Там появилась новая цитата. Это что-то вроде пословицы: "Упал семь раз, встань восемь".
Я, грустно улыбаясь, стою без движения и смотрю на Одри. Она открывает глаза.
- Привет, - говорю я шепотом.
- Да какого черта ты шепчешь? - спрашивает Одри с бодрым смехом, лежа в своем гнездышке из покрывал.
- Прости, что разбудила, - продолжаю я уже обычным голосом.
- Ты меня не разбудила, - говорит Одри. - Я не спала. Я медитировала.
- А, понятно, - говорю я, кивая и стараясь определить, шутит она или нет. Никак не могу понять, устраивает ли она представление специально для меня или ведет себя естественно. Я испытываю неловкость и, переминаясь с ноги на ногу, стою посреди комнаты. Потом решаю, что пора перестать гадать. - Что ж, - продолжаю я, - спасибо, что рассказала мне о своей болезни.
Одри снова смеется. Вид у нее бледный, а смех веселый. Я делаю еще пару шагов вперед и осторожно присаживаюсь на край кровати.
- Упс, - говорит она.
- Упс? - удивленно переспрашиваю я.
- Упс, - повторяет Одри, пожимая плечами. - Как-то вот не вышло.
- Да ничего, - говорю я. - Все понятно. Но ты не волнуйся, я тебя не боюсь.
- Спасибо, Дэйзи, - отвечает она с нежностью.
- Тебе уже лучше?
- На самом деле, да. Мне гораздо лучше. В больнице мне дали обезболивающее, и вчера я почти весь день спала. Сильная штука. Конечно, хоть мне и лучше, родители все равно заставят лежать в постели еще пару дней.
Я киваю, размышляя над тем, что бы еще сказать.
- Кстати, я тут недавно твое письмо прочла, - говорит Одри. - Прости, что сразу не могла ответить. Мне не понравилось, что родители затащили тебя в Канзас-Сити насильно. И, конечно же, я на тебя не сердилась. Как ты могла такое вообразить?
- Не знаю, - признаюсь я постепенно затихающим голосом. - Просто… В общем, уже все прошло.
- Ну и хорошо, - говорит Одри. - Да, кстати. Тебя брат забрал из Канзас-Сити? Что случилось?
Я осторожно подбираюсь ближе и нагибаюсь к Одри, держась рукой за спинку кровати, как утром, когда рядом лежал Мэтт.
- Мне нужно о многом тебе рассказать, - говорю я, широко улыбаясь вопреки не слишком располагающей к этому обстановке.
Одри садится, устраивается поудобнее и смотрит на меня с явным интересом.
- Ну, давай же, рассказывай, - говорит она.
Поняв, что откладывать неприятный звонок уже бессмысленно, я набираю номер Мэйсона. Я сильно нервничаю, и меня даже начинает слегка мутить: наверное, то же самое чувствуют все дети, нарушающие правила. Услышав, что он взял трубку, я вся подбираюсь в ожидании взбучки. Однако Мэйсон ведет себя вовсе не так, как я ожидала.
- Как у тебя дела, Дэйзи? - спрашивает он обеспокоенным голосом.
От удивления я не сразу нахожусь что сказать.
- Дэйзи, ты меня слышишь?
- Да, - говорю я, смущенно покашливая. - Слышу. Я здесь.
- Что с тобой? - снова спрашивает Мэйсон.
- Все в порядке, - говорю я замирающим голосом. - Я хотела…
- Ты хотела повидаться с подругой, - заканчивает за меня фразу Мэйсон.
- Да, - признаюсь я.
- Я понимаю, - говорит Мэйсон, смягчаясь. - Только зря ты со мной об этом сразу не поговорила.
- Да, зря, но ты же был у Вэйда, а я случайно обо всем узнала. В общем, мне показалось, что я должна увидеть Одри немедленно.
- И как ты туда доехала?
- Брат Одри, Мэтт, заехал за мной и забрал, - отвечаю я, решив, что говорю правду, хотя и несколько подкорректированную с точки зрения хронологии.
- Ага, - произносит Мэйсон тоном, по которому можно заключить, что он не прочь расспросить меня о Мэтте.
- Это очень печально, - быстро говорю я, желая вернуть разговор к теме Одри.
- Без сомнения, Дэйзи, - соглашается Мэйсон. - Дай мне знать, если я могу чем-то помочь.
- Чем помочь? - спрашиваю я.
- Только, пожалуйста, будь разумной, - нерешительно добавляет Мэйсон.
- Воскреси ее, - прошу я шепотом. - Когда это случится, конечно. Верни ее.
Мэйсон смеется в трубку.
- Я не могу этого сделать, Дэйзи, - говорит он. - Как бы мне ни хотелось, ты знаешь, что я не могу.
- Ну почему же? Ты можешь. Когда она умрет, ты сделаешь ей инъекцию, и она снова будет жить, - говорю я, чувствуя подступающие слезы. - Как я.
- Она не как ты, - говорит Мэйсон. - Когда я узнал, куда ты уехала, я изучил историю болезни Одри. Дэйзи, ее тело разрушено. Безвозвратно. Я не могу сделать инъекцию стоимостью в два миллиона долларов тому, на кого она заведомо не подействует.
- Разве дело в деньгах? - раздраженно спрашиваю я.
- Не только, - отвечает Мэйсон тоном бизнесмена. Он всегда откровенен со мной, и порой я об этом даже жалею. - Дело обстояло бы иначе, если бы тело Одри не было в таком удручающем состоянии. Прибавь к этому обстоятельству чудовищную стоимость состава и взвесь все "за" и "против". К тому же она даже не участница проекта!
- Может быть, Бог на этот раз сделает исключение, - шепчу я.
- Ты сама прекрасно знаешь, что Бог не делает исключений, - говорит Мэйсон тихо. - Никто не может стать участником; никто не может покинуть проект. Если только…
Мне ясно, что он хочет сказать, заканчивать фразу не обязательно. Я решаю сменить тему.
- Когда вы вернетесь? - спрашиваю я.
- Ты не против, если мы будем следовать первоначальному плану? - спрашивает Мэйсон. - Вернемся вечером в понедельник?
- Хорошо.
- Давай я спрошу Маккинов, можно ли тебе остаться у них до утра, чтобы не быть одной?
- Это было бы здорово, - соглашаюсь я.
- Отлично, - говорит Мэйсон. - Так и сделаем. Только позвони мне завтра днем, хорошо?
- Обещаю.
- Да, Дэйзи, и еще кое-что, - говорит Мэйсон.
- Да? - бодро отзываюсь я.
- Если ты еще раз уедешь, прежде не спросив меня, я посажу тебя под замок до конца жизни.