- Я уже заказала себе. На твои деньги. - Она подняла вверх бутылку: - Ну, за веселый пятничный вечер! - Они чокнулись бутылками, и она опустилась в кресло через стол от него. - Так куда же ты собирался?
- Ты о чем?
- О твоем отпуске.
- О, просто побродить в горах несколько дней. В Джосмит.
- По скалам полазить?
- Ну ничего. Для этого я сейчас не в форме. Так что рад, в конце концов, пораскинуть мозгами, поупражняться в профессии.
- Ты просто убиваешь себя.
- Спасибо тебе, что задержалась так поздно. Надеюсь, я не очень нарушил твои планы?
- Нарушил. Меня очень ждали. Мать обожает "Старинное шоу". Ладно, забудь об этом. По крайней мере, это дало возможность мне позаниматься, а Джейку - пообщаться с так называемым отцом. Ну вот, опять я за свое.
Слоун засмеялся.
- Это ты о своих занятиях?
- Ты говоришь о них с таким удивлением.
- Меня рассмешили твои слова. Ты что, школу посещаешь или как?
- Или как. - Она расхохоталась, забавляясь его замешательством. - Нет, ты определенно в шоке.
- Нет, погоди... Ты ведь никогда ничего не говорила. Ты где-то учишься?
Она застенчиво улыбнулась и отхлебнула еще пива.
- Что же ты изучаешь?
- Архитектуру.
- Нет, серьезно, что?
Она поставила бутылку.
- Ну и как она?
- Ты это о чем?
- О твоей ноге.
Она не шутила. А он считал, что, может быть, речь идет о каком-нибудь рисовальном кружке.
- К твоему сведению, я уже три года как в колледже занимаюсь. Когда родился Джейк, пришлось бросить учебу, но я дала себе слово восстановиться и колледж окончить. Потом Фрэнк посчитал, что отцовство для него слишком обременительно, и мне пришлось ждать. Прежде чем рассказывать об этом, мне хотелось быть уверенной, что у меня получится.
- Получится что?
- Окончить колледж. Это произойдет к концу лета.
Он почувствовал сосущую боль в диафрагме.
- К концу лета? И что будет потом?
Она отпила из бутылки.
- После обсудим.
- Ты собираешься уйти с работы?
Она заколебалась.
- Я думала сказать тебе раньше, но ты был так занят делом этой Скотт, и я не хотела вклиниваться.
Ему казалось, что его пихнули ногой в живот.
- Так ты уходишь...
- Первого августа я подам заявление, - сказала она.
- За две недели?
- У тебя будет месяц на то, чтобы найти мне замену. А шанс мне выпал неожиданно. И мне еще нужно время на то, чтобы записать Джейка в школу осенью и подыскать нам жилье.
Комната словно закружилась вокруг него.
- Жилье... Куда же ты уезжаешь?
- В Сиэтл. Приятель предложил мне работу чертежницы. Работа хорошая. И оплачивается лучше. И льгот побольше. Я буду в состоянии даже дом купить. Смогу больше времени уделять Джейку, и мама наконец вздохнет свободнее.
Он не знал, что сказать. Ему и в голову никогда не приходило, что Тина может уйти с работы. Он представлял себе, что компания подарит ему и ей золотые часы одновременно.
- Я и не собиралась корпеть здесь до старости, Дэвид. А так для меня лучше. То есть, я хочу сказать, что перспектив здесь для меня особых нет. Или есть, по-твоему?
- Ты могла бы найти себе другое место, не уезжая.
- Ладно, хватит об этом. - Отвернувшись, она смотрела в окно, потом опять взглянула на него. - Почему ты здесь?
- Это хорошая фирма, Тина...
- Нет. Почему ты здесь сегодня вечером? Ты уже бог знает сколько лет не был в отпуске, и вот когда взял наконец свободные дни, почему-то остаешься. И прости меня за такие слова, но выглядишь ты плохо, у тебя усталый вид.
Может быть, из-за того, что она уезжала, а может быть, из-за выпитого пива, но, так или иначе, его вдруг прорвало:
- Я плохо сплю.
- Ты слишком устаешь на работе.
- Дело не в работе. Меня преследует кошмар.
- Кошмар?
- И тогда начинает болеть голова и я уже не могу уснуть.
Ее рука с бутылкой поползла вниз.
- И сколько уже это продолжается?
- Каждую ночь на рассвете, с того времени, когда начался процесс Скотт.
- Тебе надо к доктору обратиться, Дэвид.
Он коротко засмеялся.
- Ты хочешь сказать, что мне надо голову полечить?
- Я не это имела в виду.
- Юристы все связаны друг с другом, Тина. Не надо, чтобы поползли слухи, будто я, похоже, тронулся.
- Ты упрямишься, - сказала она. - Сходи к доктору, Дэвид. - Она отпила пива. - А что за кошмар?
- Не стоит тебе все это выслушивать, Тина.
- Почему же? Чем дольше я здесь, тем больше времени Джейк проведет с этим так называемым... О Господи, я хочу сказать, со своим отцом. - Она поставила на стол пустую бутылку. - Открой-ка мне еще одну! - Он передал ей вторую бутылку. - А потом, я поделилась с тобой своим секретом и вправе ожидать того же и от тебя. Может быть, поделившись с кем-то, ты почувствуешь облегчение.
Да, тая это в себе, облегчения он, во всяком случае, не чувствовал.
- Ладно, какого черта...
И он начал спокойно, сухим, будничным тоном, словно излагая присяжным суть дела:
- Я в комнате. Где именно - непонятно; характерных деталей мало, и комната кажется голой. В ней женщина. - Он закрыл глаза, представив себе ее. - Иногда она работает за столом. Иногда она просто стоит... в белом платье, освещенная сзади, она похожа на силуэт. И не знаю почему, но у меня возникает чувство... - Он открыл глаза. - Нет, даже больше, чем чувство, уверенность... я знаю, что с ней что-то должно произойти, что-то плохое, что-то, чего я не могу предотвратить.
- Почему?
Он с трудом подыскивал точные слова.
- Я не могу сдвинуться с места. Мне кажется, что руки и ноги у меня скованы. Я хочу крикнуть ей, но мой голос... звука не получается...
Она подалась вперед.
- И что же с ней происходит?
- Непонятное. Ослепительная вспышка света, взрыв... - Он поднес ладонь к уху, словно загораживаясь от этого звука. - И в комнату вбегают люди... они кричат...
- Кто эти люди?
Он покачал головой.
- Все как в тумане. Не разглядеть, не вздохнуть...
- И что же с женщиной?
Он отпил из бутылки.
- Дэвид!
Он опустил глаза.
- Они насилуют ее, - тихо сказал он, - а потом убивают.
16
Она не шелохнулась.
Острие мотыги остановилось в двух дюймах от ее горла, но она не сдвинулась с места.
Она разглядывала его, как если б перед ее глазами вдруг вырос гигантский сикомор, и удивлялась его размерам. Ее взгляд охватывал его всего, начиная с лямок рабочего комбинезона, врезавшихся в мощные плечи и грудь, и кончая штанинами, закатанными над грязными бутсами. Чарльз Дженкинс не узнавал ее, хотя в памяти его мелькало что-то смутное, но такое лицо, раз увидев, не забудешь. Красота ее была столь же поразительной, как и выдержка. Ее волосы волной падали на плечи, как пролитые чернила - иссиня-черные, того же цвета, что и ее глаза. Нос тонкий, безукоризненно правильный, возможно, измененный хирургическим путем, и хоть следов косметики на ее лице Дженкинс и не заметил, оно было румяным - не то от холода, не то от адреналина в крови. Не считая румянца, оно было ровно-смуглым, бронзового цвета. На вид росту в ней было футов пять, причем большую часть составляли ноги в прямых обтянутых джинсах, а лишний дюйм, возможно, добавляли каблуки начищенных до блеска сапожек - острые эти каблуки проваливались, дырявя рыхлый сырой грунт. На ней была короткая, по пояс, кожаная куртка и белая блузка.
И за всей этой красотой чувствовались еще и спортивность, и тренированность.
- Чарльз Дженкинс? - спросила она.
Оставив мотыгу на грядках, он повел женщину по лугу к коттеджу. У задней двери он снял башмаки и вошел в дом. Пройдя через кухню в большую комнату и не слыша за собой ее шагов, он оглянулся и увидел, что она стоит на пороге, разглядывая кухню с тем же сдержанным интересом, с каким разглядывала его. Кастрюли, сковороды и кухонные ложки заполняли всю раковину, громоздились на пластиковом рабочем столе и оставляли свободной лишь одну конфорку плиты. На столе в ряд, как игрушечные солдатики, выстроились десятки банок, некоторые запечатанные, с притертыми пробками. Свежесобранная ежевика и малина в решетах ждали своей очереди, чтобы, помыв, их сварили. Городской супермаркет торговал его джемами в секции, отведенной для местных товаров, - джемы были его хобби, как и арабские скакуны. Родители оставили ему скромное состояние, на которое при грамотных вложениях и осмотрительных тратах можно было жить до старости.
- Так тепло выдувает, - сказал он, хотя в доме было прохладно.
Она прикрыла за собой дверь и легким шагом стала пробираться между пластиковых контейнеров с рассадой - помидоров, патиссонов, кукурузы, горошка и салата, направляясь к нему в комнату.
Скинув рукавицы на кипы газет, он взял ворох невскрытых конвертов с надписью "Местному жителю" - конвертов этих на круглом столе скопилась целая куча. Шестидюймовый кусок дерева он вытесал из комеля толстенного кипариса, поваленного ураганами зимы 1998 года. Отшлифованный и отполированный, комель этот служил ему теперь универсальным столом. Все конверты, кроме одного, он кинул в сложенный из приречных камней камин, чиркнул спичкой о комель, поджег конверт в руке и бросил его на остальную кучу. Потом он наклонился, чтобы добавить растопки; стоя к ней спиной, он слышал, как цокают ее каблучки по дощатому полу. Она ходила вдоль книжных стеллажей, занимавших все стены, как в сельской библиотеке, и вмещавших внушительное собрание книг и видеодисков с киноклассикой. Книги и диски - те, что он не успел прочитать или же просмотреть еще раз, - были и в ящиках из-под фруктов.
Он бросил взгляд через плечо и увидел, что она роется в его картинах, сложенных возле заляпанной краской палитры.
- Совсем неплохо! - Сказано это было не как похвала, а скорее удивленно. Что ж, правильно, до Ван Гога ему далеко.
Лу и Арнольд сбили пластиковую заслонку на собачьем лазе и влезли в комнату. Ворвавшись, они заняли свои привычные места: Лу - на мягком кресле с вытертыми ручками, Арнольд - на шезлонге перед камином. Пол их не устраивал. Избалованы. Собаки сидели, напряженно вытянувшись, навострив уши, стреляя глазами то в Дженкинса, то в неожиданную гостью, нарушившую однообразие их идущего как заведено дня. Дженкинс подбросил в камин кленовых щепок, наполнивших комнату сладковатым сиропным ароматом, и поставил на место экран. Встав, он почесал Лу за ушами, отчего собачья морда сморщилась, как у девяностолетнего старика.
Она подошла к толстому стеклу, потом погладила цветущую орхидею - их с десяток стояло в ряд на полочке. Цветы эти распространяли в комнате тепличный аромат и делали ее похожей на оранжерею. Она глядела на луг за окном.
- Арабские. Животные норовистые и нервные.
- Вы разбираетесь в лошадях.
- Семья моей матери жила на ферме. Там были породистые арабские скакуны и мулы.
Отойдя от окна, она направилась к нему и подала ему руку, как подают деньги кассиру в супермаркете. Ладонь ее была прохладной и мягкой, хотя, судя по мозолям, на жизнь она зарабатывала не канцелярской работой.
- Алекс Харт.
- Что ж, мисс Харт. Джо Браника я не видел и не разговаривал с ним уже лет тридцать.
- Неудивительно. У вас же нет телефона.
Из нагрудного кармана комбинезона он вытащил сотовый.
- Моего номера нет в справочнике. Мне редко звонят. И приезжают ко мне редко. Те, кому я нужен, спрашивают обычно "чернокожего". Вы же называли мою фамилию.
- Слухами земля полнится.
Она взяла свой портфель и, поставив его на один из двух потертых, ясеневого дерева стульев, которые он сам смастерил, вытащила номер "Вашингтон пост". Сообщение "Ассошиэйтед пресс", которое он видел в "Пост интеллидженсер", было помещено под разворотом с той же самой фотографией Джо Браника. На ней Джо был старше, чему не приходилось удивляться: как-никак тридцать лет прошло. На висках его проступила благородная седина, но в остальном смуглое обветренное лицо и румянец, казалось, по-прежнему принадлежат жителю южных штатов. Дженкинс не удосужился прочитать статью в городе, не собирался читать и сейчас. С него достаточно было заголовка - большего ему не требовалось. Джо Браник был не из тех, кто кончает самоубийством. И тридцать лет вряд ли его изменили.
Он уронил газету на стол.
- Не знал, что "Вашингтон пост" теперь распространяет газету с курьером. Может, это только единичный случай?
Она улыбнулась и поправила прядь волос, отведя ее за ухо. На него пахнуло ее духами - аромат забивал даже аромат орхидей. Арнольд заскулил. Сунув руку в портфель, она вытащила оттуда толстый конверт из плотной бумаги и протянула ему.
- Джо сказал, что, если с ним что-нибудь случится, я должна передать вам вот это.
Конверт был тяжелым.
- Что это?
Он поглядел ей в глаза, но если она и скрывала что-то, то делала это мастерски. Не сводя с нее взгляда, он повертел в руках конверт, все время чувствуя, что и она смотрит на него, возможно, проверяя его реакцию. Он надорвал край конверта, сунул руку внутрь и вытащил содержимое.
Потертая картонная папка внутри потрясла его - такое мог бы ощутить отец ребенка, увидев того, кого оставил тридцать лет назад.
17
Тина поежилась, но не от ужасной картины, нарисованной Слоуном, а от регулярности того, что происходило с ним каждый день на рассвете.
- Мне так жалко тебя, Дэвид, - негромко сказала она.
- Хуже всего, - признался он, - что у меня такое чувство, будто в происходящем с нею виноват я.
- Потому что ты не можешь ей помочь?
- Не только. - Он помолчал, думая, как бы получше объяснить; он потрогал пальцем губу, прежде чем сказать: - Я чувствую себя так, словно ответственен за это.
- Тебе это только кажется, Дэвид.
- Знаю, - сказал он, мысленно следя за тем, как призрачная тень хватает за волосы женщину и отрывает ее от пола, как ее тело безжизненно свисает в его руках, как поблескивает в лунном свете полированное стальное лезвие, перед тем как мелькнуть в ночи, прорвав ее темный покров.
Она откинулась в кресле.
- Неудивительно, что ты плохо высыпаешься. Переживать каждую ночь такой ужас! Ты хоть имеешь понятие, кто эта женщина?
Вопрос смутил его.
- Ты про Эмили Скотт?
Она вытаращила глаза, и брови ее поползли вверх.
- Но ты и слова не сказал про Эмили Скотт. Так это она?
Раньше он подозревал, что это так, но теперь на прямой вопрос он не знал, что ответить.
- Мне это приходило в голову.
Тина поставила на стол полупустую бутылку.
- Могу я еще кое о чем спросить?
Он улыбнулся, зная, что она все равно спросит.
- Ну, если уж у нас вечер признаний, так давай, выкладывай.
- Что ты почувствовал, когда присяжные оправдали Пола Эббота?
- Другими словами, каково мне было, когда я спас сукина сына от уплаты кругленькой суммы, которую он, по справедливости, должен был уплатить? Может, тут и не все правильно устроено, Тина, но судить клиентов - не мое дело. Этим занимаются присяжные.
- В таком случае забудь на время о Поле Эбботе. Не думай о присяжных и о том, правильно или неправильно все устроено. Скажи только, чувствовал ли ты радость победы на этот раз?
- Куда ты клонишь?
Она сказала с шутливым упреком:
- Задавать вопросы - твоя работа. Позволь раз в жизни и мне выступить в суде. Так что же ты почувствовал?
- Трудно совсем уж отрешиться от самолюбия. Проигрывать никому не по вкусу.
- Это все слова. Ты хочешь отделаться стандартными ответами. А я хочу знать, что ты действительно чувствовал. Что ты испытал - радость, огорчение? Ощутил ты вину?
Слово повисло в воздухе, как нож гильотины над головой.
- Чего ты пытаешь меня?
- Так ощутил, да?
Он неловко покрутил головой, расправляя затекшие мускулы шеи.
- Нелегко это все, Тина, и не слишком радостно, но копаться в этом я не имею права. Как бы ни сочувствовал я той семье, мое дело - защищать клиента, нравится он мне лично или же не нравится.
Он вытер рот рукой.
- Человеку свойственно сострадание. Что и делает такие процессы особенно нелегкими для адвоката. Присяжные желают во что бы то ни стало дать возможность семье получить деньги, но это не отменяет моей задачи, для выполнения которой меня и наняли.
Перед глазами его всплыло изуродованное лицо Эмили Скотт на фотографии, прикнопленной на демонстрационной доске в зале суда. Следователь использовал эту фотографию в своих показаниях о деле, охарактеризованном им как "самый жуткий случай насилия, который он видел за все двадцать шесть лет службы". Стайнер не убрал фотографию с доски после того, как следователь окончил свое выступление. В последний день процесса в суд привели и маленького сынишку Эмили Скотт, и тот сидел в первом ряду, болтая в воздухе ножками, глядя на фотографию, по которой будет потом вспоминать свою маму. Поняв это, Слоун встал в середине выступления Стайнера, чего вообще делать не полагалось, и, пройдя к доске, убрал фотографию.
Никто не стал возражать. Ни Стайнер, ни судья.
Слоун поглядел на сидевшую через стол Тину.
- Да, - сказал он и услышал шуршанье ножа, с каким тот соскользнул по рукояти гильотины, а затем глухой стук удара. - Вину я чувствовал.
18
Паркер Медсен, стоя в своем обшитом деревянными панелями кабинете, глядел в толстое оконное стекло, потягивая чай из кружки с изображением оленя - подарок на Рождество от секретаря. Над ветвистыми гордыми рогами зверя была надпись: "Удачной охоты за прибылью". На ухоженном зеленом газоне, освещенном разбросанными по нему живописными японскими фонариками, Эксетер грыз спущенный баскетбольный мяч. Внука Медсена ждет огорчение, но собаки не в первый раз учили детей уму-разуму. Сейчас будет ему наука: не оставляй вещи где попало.
Оторвавшись от окна, Медсен подошел к светившей неярким светом зеленой с золотом настольной лампе и еще раз пробежал глазами листок в руке. Последние три зарегистрированных звонка были сделаны с интервалом в две минуты, два из них - на код района Сан-Франциско. Первый номер принадлежал юридической корпорации в Сан-Франциско, второй номер был домашний, в Пасифику, Калифорния. Звонки предназначались одному и тому же человеку - Дэвиду Аллену Слоуну.