* * *
На пеньке, у самой дороги, спрятав голову в колени, сидела Женя.
Она подняла мокрое, перепачканное лицо:
- Андрюша мой… Убили…
Женя уткнулась в Наташино плечо и расплакалась совсем как маленькая, громко, навзрыд. Слезы текли по опухшим, поцарапанным щекам.
Она даже не вытирала их, а только без конца повторяла:
- Почему он, а не я?
Наташа вспомнила их первый разговор о свадьбе в Москве или Берлине. Что могла сказать она этой девочке?
Наташа обняла подругу, не утешая ее словами.
* * *
В бою за Крючково Митяй был ранен.
Командир дивизиона приказал проводить лейтенанта до санитарной части. Опираясь на плечо Наташи. Митяй встал. Они шли по ровному, открытому полю. Поле казалось Митяю морем. Оно колебалось под ногами, качалось и набегало волнами. Митяй схватился за Наташу, пошатнулся и сел на землю. Наташа опустилась рядом с ним. Снаряды свистели, визжали, выли над их головами.
- Перебиты мои крылышки, Наташа. Выбирайся отсюда, пока и тебя…
- Не брошу я тебя одного, Володя, - сказала она, впервые называя его по имени.
Она посмотрела на него с упреком.
- Не обижайся, Наташа, - виновато сказал Митяй. - До санчасти еще далеко. Видишь, хутор стоит? Вот туда бы добраться.
Он обнял ее за шею, и они поползли. Тяжелые, спутавшиеся косы били его по спине. Одна перекинулась через плечо и коснулась его лица. Митяй хотел что-то сказать и не смог.
"Лишь бы ее не ранило! - подумал он. - Лишь бы до хутора нам добраться!"
Он снова ничего не сказал и только дотронулся губами до ее косы. Наташа не заметила. Тяжело дыша, она продолжала ползти и тащить его за собой. Огонь не стихал.
Строение, которое Митяй принял за хутор, оказалось заброшенным сараем Наташа втащила Митяя внутрь, и они легли на солому в угол, прислушиваясь к близким разрывам. Митяй отдыхал. Боль куда-то ушла.
- Спасибо, Наташа, - сказал наконец Митяй. И много других слов поднялось в душе. И ни одного не произнес он вслух.
Крупный осколок снаряда попал в стену, шитую тонкими досками, пробил ее насквозь и ударился в противоположную стену. С той и с другой стороны полетели доски Наташу и Митяя осыпало щепками.
Быстро стемнело.
Яркие мгновенные вспышки врывались в сквозные щели. Временами Наташа и Митяй оказывались на свету и ясно видели друг друга.
Временами все стихало, и на них падала глухая, темная ночь.
Над ними поскрипывали полуоторванные балки крыши.
Сквозь шель Митяй следил за полетом сорвавшейся с неба звездочки, а потом тучи заволокли небо, и ночь стала ненастной; ни звезд, ни месяца. Только прорежет сарай ослепительный свет вспышки - и снова непроглядная темь.
Становилось холодно. Митяй дрожал в своей легкой ватной куртке. И снова вспомнилось Наташе:
…зубами вместе проляскав -
поймешь: нельзя на людей жалеть
ни одеяло, ни ласку.
Она сняла с себя шинель и накрыла Митяя.
- Нет, я не хочу так. Ты простудишься, - сказал Митяй.
Наташа натянула на себя край полы. Они лежали под одной шинелью, касаясь друг друга локтями.
- Наташа, я давно люблю тебя, - прошептал Митяй, - очень давно. Помнишь, когда я первый раз увидел тебя? Я не хотел говорить…
Жаль Наташе Митяя. Провела рукой по его плечу:
- Митяйка ты мой хороший! Чего бы я сейчас для тебя не сделала! Только считай, что рядом с тобой родная сестра.
- Нет, не сестра ты мне, Наташа, - ответил Митяй.
- Митяй, славный, хороший! Скоро кончим войну, поедем домой. Девушку найдешь, женишься, меня на свадьбу пригласишь.
- А если не вернусь?.. Может, мне и не вернуться с войны, Наташа… Никогда не жениться. Ты говоришь - найдешь, а зачем мне искать? Я нашел…
В сарае стало совсем тихо. Только изредка поскрипывала ветхая крыша.
И вдруг что-то оглушительно грохнуло.
Когда Наташа пришла в себя, рядом с ней лежала круглая балка. В крыше сарая зиял пролом.
Она стала шарить руками вокруг себя и под балкой натолкнулась на тело. Снова полоснул свет, и она увидела проломленный лоб. Она наклонилась и поцеловала Митяя.
Это было прощание с мертвым. Как ему хотелось счастья! Так жаль Митяя, что плакать уже нельзя.
Она вынула из кармана его разорванной гимнастерки комсомольский билет, заявление о приеме в партию, фотографию матери, вылезла из сарая и под огнем поползла к переднему краю.
* * *
Вот уже вторые сутки лежали стрелки цепью в открытом поле перед деревней Грачи.
Трижды они поднимались в атаку, и трижды жестокий огонь прибивал их к грязному талому снегу.
Усталость серой тенью легла на губы и щеки и сделала всех пехотинцев будто бы на одно лицо.
Капитан Никитин сидел в своей ячейке на корточках, прислонясь спиной к мокрой стенке окопа, и тщетно пытался зажечь папиросу отсыревшими спичками.
Настроение у капитана было скверное. Неожиданная безотчетная тоска по дому, ненастный холодный вечер, бесконечное топтание перед Грачами…
Бывают ведь такие вот вечера, когда вдруг все навалится сразу!.. Хоть бы эти Грачи найти! И какого чорта они топчутся?.. Если бы поручили сейчас ему с одними разведчиками… Никитин с досадой бросил спички на бруствер и стал ходить по окопу. Может, просить у хозяина разрешение испытать свои силы? Подумаешь, Грачи, не видали птицы страшнее! Как же, разрешит он… А пожалуй, и разрешит. Видно, там артиллерии натолкано на каждом вершке. Только нужно с батальоном связаться. И действительно, почему он не взялся за это раньше?
Никитин протянул связисту папиросы, попросил огоньку, выпрыгнул из окопа и зашагал на КП. Через час он был у разведчиков пятой батареи.
Капитан был оживлен, взволнован. Его живые карие глаза возбужденно блестели. Говорил он резко, уверенно:
- Сам с вами пойду. Грачи нужно сегодня взять непременно. Так и сказал хозяин: "Только пушкарям Грачи доверяю".
- Товарищ капитан! - обратилась Наташа к Никитину. - Разрешите и мне итти вместе с вами.
- Собирайтесь.
Разведчики миновали пехоту и пошли через поле прямо по направлению к деревне.
Артиллерия Грачей отстреливалась непрерывно. Небо смешалось с землею в ту ночь. Ветер взметнул к небу топь смоленских болот, и звезды увязли в иле. Во тьме тонула линия горизонта. Итти - значило выволакивать себя из массива мокрого снега, воды и глины. Капитан Никитин шел в вязкую тьму, плотно набитую визжащим железом, просто, будто к себе домой. Провалился по пояс в яму. Вместо проклятий - взрыв смеха. Никитин шел так, словно не было ни мин, ни слякоти, ни холода, ни мокрых портянок, ни стертых ног. И для разведчиков во всем мире не было сейчас ничего важнее проклятых Грачей.
На пути еще одна лужа, в которую провалился Никитин. Наташа широко шагнула в воду прямо за капитаном.
На ней был короткий белый тулупчик. И тулупчик и сапоги промокли насквозь. В сапогах хлюпало. Подошвы скользили. Она не ощущала тяжести набухшей водою одежды.
Шли так, словно в первый день. А за плечами уже две бессонные недели.
Шли так, словно впереди праздник, ждут за накрытым столом. А впереди ощетинились вытянутыми стволами тяжелые немецкие пушки.
Никитин поднял разведчиков, целые сутки пролежавших на мокром снегу, рывком лихой, почти беззаботной дерзости.
"Возьмем деревню - и всё!"
На самом деле в этот вечер в Никитине не было беззаботности Он отдавал себе полный отчет в огневой мощи Грачей. Острей, чем кто-либо, ощущал он холод, пронизываюший тело под каждой шинелью, саднящую боль стертых подошв в каждой насквозь промокшей паре сапог.
Вот и крайние хаты.
Наташа думала, что они сейчас же вбегут в деревню. Но Никитин приказал всем спрятаться под мостом. В шель между бревнами радист просунул антенну.
"Так, так, так", заработал ключ.
Никитин определил координаты и дал команду орудиям.
Грачи притихли и притаились.
- Передавайте ключом, - сказал Никитин радисту: - "Приказываю немедленно атаковать Грачи первой роте второго батальона справа, второй - слева, третьей и четвертой - в лоб. Нахожусь впереди".
И только когда роты поровнялись с мостом, разведчики во главе с Никитиным выскочили из своего укрытия и впереди рот бросились в деревню. Казалось, хлесткий попутный ветер несет разведчиков за капитаном. Наташа тоже бежала следом за Никитиным. Первая траншея оказалась пустой. Бойцы, увлеченные быстрым успехом, кинулись по узким ходам сообщения во вторую траншею и попали под перекрестный огонь фланговых пулеметов. Рядом с Наташей остановился на миг, пошатнулся и повалился на спину незнакомый боец. Она потащила его к балке, что проходила позади нейтрального поля. Когда Наташа вернулась назад, рота снова отступила к первой траншее.
- Дать огонь по второй траншее! - приказал Никитин.
- Товарищ капитан, расстояние между траншеями незначительно. Мы вызываем огонь на себя, - сказал новый командир батареи, заменявший теперь Ванева и Митяя.
- Знаю. Другого выхода нет. Мы в руках ваших наводчиков.
- Я снимаю с себя ответственность за батальон.
- Я беру ответственность на себя.
Прямо перед батальоном на вторую траншею обрушилась огненная стена. В первой траншее лежали не шелохнувшись.
Наташа переползала от раненого к раненому, накладывая повязки.
Никитин тревожно следил за огнем. Осколки свистели над головами.
- Достаточно. Прекратить огонь! - приказал Никитин. - Вот это наводчики! Точность какая! - добавил он с восхищением.
Батальон снова устремился ко второй траншее. Немцы бежали в глубь деревни и прятались за хаты.
Пулеметный огонь рвался из окон, дверей, чердаков и поворачивал бойцов назад. Никитин выбежал вперед, взмахнул рукой и тут же упал- Наташа наклонилась над ним и увидела залитый кровью сапог. Сразу вслед за Никитиным вперед вырвался худощавый офицер. В сумерках Наташа не разглядела его лица, но заметила, что через его плечо на ремешке перекинута "лейка".
- За Родину! - крикнул офицер и, кинув из-за плеча гранату, первым бросился по широкой деревенской улице.
Наташа бинтовала Никитину ногу и торопливо прилаживала фанерную шину.
Справа и слева в деревню входили роты, направленные Никитиным в обход. Командир батареи вел огонь по дороге немецкого отступления.
Никитин уже сидел на крыльце избы, куда подтащили его санитары, и через связных передавал приказания о преследовании противника.
Наташа, не глядя, перевязывала локоть подбежавшему к ней офицеру. Случайно она увидела "лейку", перекинутую через плечо, и подняла глаза. Перед ней блеснули знакомые роговые очки корреспондента Гольдина.
Оказалось, что перед боем Гольдин находился на командном пункте батальона в ожидании операции, разбор которой нужен был для завтрашнего номера газеты. Стремясь получить самый свежий материал, он пошел вместе с ротами и принял участие в траншейном бою.
Сняв с ремешка "лейку", Гольдин сделал несколько снимков и подошел к крыльцу.
- Спасибо вам, капитан, - сказал Никитин. - Выручили вы меня.
- Да что вы! - застенчиво отмахнулся Гольдин. - Разрешите узнать подробности операции.
Гольдин вынул из планшетки общую тетрадь и вечную ручку. Он присел, разложив бумаги на правом колене, как на походном столе.
Через несколько минут Гольдин подошел к группе бойцов. Щуря под очками большие близорукие глаза и теребя тетрадку, он снова походил на студента больше, чем на командира.
* * *
Силы дивизии были на исходе.
В ожидании пополнения дали приказ занять оборону.
К вечеру немцы перешли в атаку. Наша пехота вынуждена была отойти.
Ермошев, пушка которого еще вчера была выдвинута на прямую наводку, приказа об отступлении не получил.
Может быть, так было нужно. Может, не успели передать приказ.
Он оставался на месте. Да он и не мог уйти: машина была подбита.
Бросить орудие казалось невозможным Взорвать пушку - не поднималась рука.
У орудия, кроме командира, оставались Наташа и Юсупов. Юсупов привез расчету обед и задержался случайно.
Когда был израсходован предпоследний снаряд, Ермошев приказал прекратить стрельбу.
Гул боя отошел на восток. Мертвая, пустая тишина обступила ельник. Хотя то, что ушло, было войн эй, смертью, Наташе казалось, что жизнь покинула притихший лес.
Ермошев установил в растворе станин ручной пулемет.
- Круговая оборона. Верно, Юсупов?
Юсупов го вскакивал и, отбегая на несколько шагов, прикладывал ладонь к уху, то снова садился на свой термос.
- Ай, товарищ командир! - испуганно вскрикнул Юсупов. - Танка, слушай - большая танка идет на нас!
Они прислушались.
- К орудию!
Наташа стала на место наводчика, Ермошев - замковым, Юсупов - ящичным.
В окуляре панорамы было видно, как от темного лесного массива по ту сторону поля отделился танк.
- Скорей, скорей, товарищ командир! - беспокойно повторял Юсупов.
- Обожди, - остановил его Ермошев.
Обернувшись к Наташе, он отдавал короткие приказания:
- Подпустить танк как можно ближе. Целиться наверняка. Не забыть про упреждение. Помни - только один снаряд!
Танк пересекал поле, приближаясь к опушке. Танк рос на глазах. Наташа понимала Юсупова. Ей тоже хотелось как можно скорее дернуть натянутый до отказа шнур. Казалось, не шнур, а собственные нервы были натянуты до предела.
Но со снарядом, единственным и последним, расстаешься не сразу.
Она ждала, впившись глазами в окуляр панорамы. Танк двигался прямо на нее. Она уже различала башню, гусеницы…
Танк подходил к ельнику. Загремела башенная пушка.
Регулируя направление панорамы, Наташа поймана уязвимое место танка в перекрестии окуляра, еще раз проверила точность наводки и сделала знак второму номеру. Ермошев замкнул ствол орудия, и Наташа дернула шнур.
Орудие выстрелило вздрогнув. Танк остановился.
Башенная пушка танка продолжала стрельбу. Вокруг ельника ложились воронки разрывов.
Орудие Ермошева молчало. Замолчал и танк.
Из танка выскочил солдат, за ним другой. Оглядываясь на ельник, они согнулись над гусеницей.
Юсупов, беспокойно бегавший между орудием и передком, крикнул что-то непонятное и выбежал вперед. Засунутый за ремень черпак - он так и забыл снять его после обеда - мешал ему. Он отодвинул черпак за спину и бросил одну за другой три гранаты.
Когда Ермошев и Наташа подбежали к нему. он стоял над трупами немцев и кухонным полотенцем торчащим из-под ремня, стирал со лба капельки пота. В танке больше никого не было. Оказалось, что башенная пушка вышла из строя.
Они вернулись к орудию, опустили ствол и закидали его ветками.
- Ни один снаряд нет, - снова забеспокоился Юсупов. - Что если снова танка пойдет?
- Не пойдет, - убежденно сказала Наташа, желая его успокоить.
- Может, и пойдет, - угрюмо возразил Ермошев. - Факт. Чего ему не пойти? Попали мы, как говорится, в вагон для некурящих.
Он поправил ремень, отряхнул гимнастерку. Его обычная подтянутость казалась сейчас почти щегольской. Только злее сдвинулись брови и стали еще строже серьезные, озабоченные глаза.
- Нет ли чего закусить, старик? - сказал он совсем неожиданно.
- Эх, я и забыл! - спохватился Юсупов. - Курсак пустой - голова пустой. Поешь - может, чего придумаешь. От обеда каша с мясом маленько осталась.
Ермошев отстегнул от передка запасную флягу.
Выпили молча.
- Придумал чего, товарищ командир? - с надеждой спросил Юсупов, когда каша была съедена.
- Придумал, отец, - ответил Ермошев. - Ляжем да отдохнем.
- Отдохнем? - разочарованно переспросил Юсупов.
- Что, для такой придумки кормить не стоило?.. Спать по очереди, - предупредил Ермошев.
Впрочем, никто не спал. Они лежали на плащ-палатках прислушиваясь… Выл ветер. Сыпался снег, перемешанный с холодным мелким дождем. Юсупов бормотал какие-то непонятные слова, похожие на молитву. Ночь тянулась бесконечно. Наташин тулуп обледенел и примерз к брезенту. Рассвет вставал лениво, медленно, серый, грязный, такой же, как ночь.
В тишину грубо ворвался гул, слишком знакомый, чтобы ошибиться. Наташа приподнялась. Гранаты?
Ермошев не шелохнулся.
- Что с тобой? - испугалась Наташа.
- Нельзя выдавать себя - с нами орудие.
- Что же нам остается?
- Ждать.
Наташе казалось, что нужно немедленно что-то делать Бездеятельное ожидание было мучительно.
- Ты не командир орудия, а просто завхоз, - неожиданно вырвалось у нее, и она сейчас же пожалела об этом.
- Самое важное сейчас - сохранить пушку, - сказал Ермошев, пропустив мимо ушей ее замечание. - Наши должны вернуться. Недели не пройдет, как мы будем в Вязьме.
- Что командир придумал, то правильно, - отозвался Юсупов.
А Ермошев сказал:
- Всякое может случиться. Но гранаты оставим на крайний случай, если придется взорвать и себя и ее, - он с грустью посмотрел на немую и, как ему казалось, голодную пушку.
Танк проехал где-то недалеко, задевая ели и с треском ломая ветки. За танком прошел отряд - до батальона пехоты.
Они лежали втроем, прижавшись друг к другу, притаившись, замерев в ожидании.
Небо светлело.
"А мама, должно быть, сегодня всю ночь не спала, - подумала Наташа. - Нет уж у нее, наверно, ни одной невыплаканной слезы. Хоть бы знала она, что все это не напрасно".
Наташа вырвала из блокнота листок и написала:
"Секретарю первичной организации ВКП(б) дивизиона. Прошу принять меня в ряды ВКП(б). Мы не покинули орудие. Если нам не уйти отсюда, все равно вы найдете нас. Считайте, что я умирала членом партии.
Член ВЛКСМ, старший сержант Крайнова".
Подумав, она добавила: "А все-таки кажется мне, что еше поживу". И она прочла все это вслух.
Ермошев молча взял у нее карандаш и бумагу, что-то написал на листке и, не читая вслух, вложил в левый карман гимнастерки.
- Как думаешь, командир, а моя примут? - робко спросил Юсупов.
Небо очистилось. Стало светло и тихо. Отдельные елочки, возвышаясь над молодой зарослью, уходили в высокое небо, поддерживая его своими узенькими плечами.
В восьмом часу тишину нарушили орудийные выстрелы и протяжный крик с той стороны, куда вчера отошли наши войска. Мимо ельника, справа и слева, бежали немцы.
- Вот теперь можно себя обнаружить, - сказал Ермошев. Он вскинул ручной пулемет и приказал: - Гранаты!
Через несколько минут в тяжелый топот вмешалась русская речь.
Пробежала группа бойцов.
- Место как будто то, - говорил один голос.
- Здесь они и были, товарищ капитан, - отвечал другой.
Ермошев раздвинул ветки и вышел из ельника. К ельнику подходили новый комбат, Топорок и Борис Лапта.
- Товарищ капитан, орудие невредимо. - Ермошев обернулся к Лапте: - Да вы с завтраком! Вот это совсем хорошо!
Через пятнадцать минут к ельнику подвезли снаряды.
- Расчет, к орудию! - снова командовал Ермошев обычным своим глуховатым голосом.