- Не знаю. Дело, наверно, вкуса. Для меня в Посейдоне больше русского. Что сделай? Посей! Посеяли девки лен! Посею лебеду на бережку! А мы просо сеяли, сеяли!.. Сейте разумное, доброе, вечное! Прекрасный глагол! А что Нептун?.. Болтун, свистун, хвастун! - Филипп Андреевич поднялся и обернулся к нам. - А ну, посейдончики! Давайте-ка хором. Про нашего предка, чье имя носит наш лагерь, - про Ермака! Мичман Чиж, три-четыре! - И, взмахнув руками, сам же затянул:
Ревела буря, дождь шумел.
Во мраке молнии летали...
- Ну, ермаковцы, поддай!
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали...
Но слов никто, кроме мичманов да подсевших ближе к баяну Раи с Татьяной Александровной, не знал и после двух куплетов песню оборвали. Давлет возмутился:
- Марсиане вы, а не сибиряки - не знать таку песню!.. Эх, нет комиссара! Не с кем кашу сварить!. Мичман Чиж, каждый вечер петь с ними "Ермака"
- Есть! А может, ее и сделать гимном?
- Гимном - нет, слишком печальная, а вот фирменным блюдом - пожалуйста! Тут есть соль! - сказал Филипп Андреевич. - Что, и "Славное море, священный Байкал" не знаете?.. Ну-ка, проверим! И пуст они только мне не подпоют!
Но эту песню мы подхватили довольно уверенно по крайней мере, начало, но и дальше пошло. Ее угрюмость и протяжность хорошо сплетались с огнем, ночью и с сознанием того, что частица байкальской воды, о которой пелось, шевелилась у наших ног, а ветерок, то и дело завихрявший пламя, можно было считать частицей баргузина... Филипп Андреевич прохаживался, наблюдая, кто разевает рот и как - не сачкует ли. После слов: "в дебрях не тронул прожорливый зверь" Димка, оравший во все горло, осекся и шепнул:
- Интересно, как там Федя?
- Где?
- Да в лесу.
- Он уж дома давно!
- Да? - с надеждой переспросил он. - А звери прожорливые? Ты же говорил, что зверей тут полно!
- Я не говорил, что полно!
- А сколько?
- Может, всего один!
- Феде и одного хватит.
- И тот бродит ночью.
- А днем он что, испаряется? - не унимался Димка. - Это ночью он ближе к лагерю подбирается, а днем сидит где-нибудь в глубине. А Федя как раз через глубину и пошел!
- Он же с дядей Ваней!
- С дядей Ваней! -со вздохом передразнил Димка, полуобернулся к лесу и прислушался, точно немедленно хотел получить какие-то сведения о брате. - У дяди Вани самого такая зверская рожа, что ай-да-ну!.. Может, он и есть тот зверь, который к тебе на костре ломился? Может, он этот, который оборачивается?
- Оборотень?
- Ну?
- Сам ты оборотень! Наплел тут! - сердито прошептал я, но Лесная темнота окрест сразу наполнилась враждебным придыханием каких-то голодных я скользких существ, в приглушенном стуке электростанции за камбузом почудилось сдавленность, а в легкий подсвет невидимого фонаря на плацу вкрался таинственный намек.- Дядя Ваня - нормальный человек, только заикастый! Он вон даже советовал, как чтобы ноги не потели! Будет тебе оборотень советовать! Ему все равно, какие у тебя ноги - ам! - и нету, вместе с потными ногами!.. И еще уху разрешил поедать!
Димка проворчал:
- Черт меня дернул с этими бутылками! Лежи они тут сто лет! До увольнения! А там бы я сам! Пусть бы они звенели в машине - мне все равно! Я санитар леса!
- Пой давай, а то вон Филипп Андреевич зырит! - И под самым носом Давлета, который из-под ладони грозно вглядывался в нашу массу, мы перекосили рты, якобы надрываясь от усердия, хотя со слов уже давно сбились.
Когда кончили, он довольно заключил:
- Ну, то-то!
- Расскажите лучше что-нибудь, Филипп Андреевич! - попросил кто-то, и все подхватили просьбу.
- Что рассказать?
- Про войну!
- К сожалению, я не воевал, - сказал начальник. - К сожалению, я причисляюсь к вашим отцам, которые во время войны сами под стол пешком ходили.
- А у вас есть дети?
- Есть. К сожалению, дочь.
- Почему "к сожалению"?
- Будь это парень, я бы из него сделал моряка!
- Вот и расскажите про море!
- Ну, хитрецы! - усмехнулся Давлет. - Вы же видели в бассейне, какой из меня моряк получился!.. А впрочем, есть одна история! Она и нас касается... Стояла как-то наша подводная лодка в Филиппинском море. Была жуткая жара - пекло. Мы - к командиру. "Разрешите искупаться!" "Нет!" Чуть погодя - второй раз, и опять нет! Наконец, в третий. Он нахмурился и приказал: "Построиться на палубе! Форма одежды - плавки!" Мы обрадовались, построились, ждем. Командир поднялся. "Где кок? Кока сюда!" Кок явился. "Принеси кусок мяса!" Кок принес. "Брось в воду!" Кок бросил. И тут же появились две акулы и заходили вокруг лодки, высунув плавники. "А теперь купание разрешаю!" - сказал командир.
Филипп Андреевич замолчал, и некоторое время слышался только шелест огня в костре.
- И все? - спросил кто-то.
- Все.
Опять помолчали.
- И никто не искупался? - уточнил Задоля.
- Ну, если бы там находился Мальчик Билл, он бы, конечно, искупался! - под общий смех заключил начальник. - Но среди нас не нашлось Мальчика Билла.
А я подумал, что а вдруг нашелся? Вдруг этим Мальчиком Биллом оказался сам Филипп Андреевич? И уж не после этого ли происшествия он стал бояться воды?
И я спросил:
- А почему это касается нас?
- Потому что и у нас купаться опасно.
Вся братва, как один, повернули головы к заливу. Было понятно, что купаться у нас опасно из-за холода и топляков, но мне невольно вообразились и утопленники, и водяные, и те же скользкие и голодные существа, которыми я перед этим населил лес. Не верилось, что днем мы тут купались, во всяком случае сейчас я бы и за его рублей не прошелся по "Крокодилу", не говоря уже о том, чтобы побулькать с него ногами в воде! И я спасительно перевел взгляд на костер. В дровах были какие-то пороховые щели или волокна,которые крепятся-крепятся до времени, а потом вдруг - пш-ш-ш! - и несколько секунд свистит яростная огненная струя, словно чурбак ракетой хочет вылететь из костра.
Я вдруг увидел, как из леса бесшумно прилетела сова, уселась метрах в пятнадцати от нас на березу, повертела своей глазастой головой и так же бесшумно провалилась в низовую черноту берега. А ты гадай - сова это была или привидение, или связной между водной и лесной нечистью.
Сидевший за мной и прерывисто-шумно дышавший мне в затылок Земноводный хлопнул меня по плечу.
- Ушки, пропусти-ка меня вперед, там теплее, а то меня что-то познабливает! Как бы это...
- Иди.
Кого-то выдавив и получив за это по шее, он устроился и тотчас потребовал:
- Еще историю!
- Еще-е!
- Пусть вон Егор Семеныч расскажет! Он, наверно, прошел огни и воды и медные трубы! - обрадованно проговорил Филипп Андреевич, заметив приближающегося от дебаркадера завхоза, с какой-то белой тряпкой и кружкой в руках.
- А что я им расскажу? - пожал плечами старик.
- Про Конную Армию! - вырвалось у меня.
- Про кого?
- Про Конную Армию!
- Это про какую же?
- В которой вы сражались!
- Ни в к^ких Конных Армиях я не сражался - серьезно и даже с обидой возразил Егор Семенович, и я престыженно умолк, спохватившись, что это всего лишь кавалерийские ноги старика внушили мне уверенность, что он служил в Конной Армии. - Я вообще ни разу, к счастью, не воевал! Всю жизнь - по хозяйству! Руки везде нужны! Да и с вами опять: вы воевать - я хозяйствовать, вы ломать - я сколачивать, вы разбрасывать - я поднимать! Вот, - показал он тряпки, - умывались и полотенце на плоту оставили. И кружка опять же! Даже ночью хожу подбираю за вами! Я уже в небо разучился смотреть, все в землю! В мире всегда две силы: одна туда гнет, вторая - обратно, поэтому он и прямо стоит! А как же! - наладился было Егор Семенович пофилософствовать, но сам же, кажется, понял, что ни к чему нам сейчас его наставления. - Вот и весь мой сказ-рассказ: соблюдайте порядок - порядок и будет!
В костре что-то сдвинулось, и он как бы присел на корточки, пустив в небо столб искр. У "Крокодила" сильно плеснулось, и чей-то настороженный голос заметил:
- Щука!
- Ондатра! - поправил я. - Тут ондатра живет.
Мичман Чиж рванул меха и запел:
Живет моя ондатра
В подводном терему,
И в терем тот подводный
Нет хода никому.
Я знаю, у ондатры
Есть маленький ондатр,
Ах, будьте вы неладны,
Подайте-ка попить!
- Семеныч, зачерпни там! Ты с кружкой!
- Муть у берега, - ответил старик.
- Дайте я! - сказал подскочивший Ринчин, беря кружку. - Я тоже хочу пить! - Он легко, не балансируя руками, прошел на конец "Крокодила", как будто повиснув в темноте, напился там, крякая, и принес полную кружку мичману Чижу.
- Малька не подцепил? - усмехнулся мичман, заглянул в кружку и обмер. - Мамочка!
- Что? - смутился физрук.
- И ты пил такую воду?
- Какую?
- Посмотри!
Оказалось, что в кружке черным-черно от бормашей, головастиков и прочей живности, которая всегда вьется и вертится вокруг теплых бревен. Ринчин икнул,выпучил глаза и, схватившись одной рукой за живот, прошептал:
- Спирту! Я их убью!
- Ну-ка! - К кружке сунулась Татьяна Александровна. - Ужас!.. Тут действительно нужен спирт! Минутку! Я сейчас!
Она торопливо, натыкаясь на кусты и охая, поднялась к хозкорпусу, где был медпункт, и быстро вернулась со склянкой. Выплеснув муть, она налила в кружку спирту.
- Чистый! Пей!
Ринчин залпом выпил и принялся растирать живот в разных направлениях, приговаривая:
- Сдыхают!.. Сдыхают!..
- Тебе бы сейчас стекло в брюхо вставить, аквариум был бы - во! - рассмеялся мичман Чиж.
- Подождите, они у него еще там заквакают! - предупредил Филипп Андреевич.
А Егор Семенович рассудил:
- Посмеялись надо мной в тот раз - бог и наказал! Не все мне пакость глотать, - серьезнее добавил он.
- Ну, как? - тревожно спросила врачиха.
- Кажется, порядок, - ответил Ринчин. - Не заквакают!
- А-а! - проржал Димка.
Давлет прыснул:
- Вот уж что я люблю, так это как юнга Баба-Яга смеется! Помирать буду, а вспомню его смех - и не помру! Баба-Яга, не в службу, а в дружбу, посмейся еще! - подходя к нам, попросил Филипп Андреевич. - В честь праздника!
Но Димка уже и без просьбы еле сдерживался. Зажав рот обеими ладонями, он мотался и дергался между мной и Задолей, пока, наконец, не прорвало его заглушку, и он выдал во все горло свое "а-а". Давлет закатился в кудахтанье.
Но личный состав холодновато поддержал этот хохочущий дуэт - слишком уж много внимания уделил начальник одному юнге. Уловив это, мичман Чиж тронул кнопки баяна и запел про усталую подлодку, которая из глубины идет домой. И все мы вдруг почувствовали, что тоже устали, и притихли.
Дрова осели еще раз, плотнее, и, подпустив темноту и прохладу к нашим спинам, притухли, чтобы чуть погодя, накопив жару, дыхнуть последним пламенем.
- Ну, юнги... - сказал Филипп Андреевич.
- На горшок - и в постель! - продолжил кто-то.
- Золотые слова!
- И вовремя сказанные! - дополнил тот же голос.
- Правильно!
20
Этой ночью лагерь успокаивался с трудом, хоть и легли поздно. Оказалось, что мы устали только для костра, для песен, а для кубрика, для бесед в тесном кружке, да под одеялом, силы еще нашлись. Внезапные клички за день как бы набрали прочность и словно открыли в нас что-то новое, пробудив свежий интерес друг к другу. Все шептались, там и тут вспыхивали споры, в гальюн отправлялись толпами - один по нужде, а пятеро за компанию.
Порядок наших кроватей не совпадал со строевым порядком, но у шкентельных - у меня, Димки и Мишки - совпал. Земноводный, как всегда, умолк после нескольких фраз и запыхтел засыпая, - даже сон ему давался тяжело. Димкина кличка давно пообтерлась, и я не был склонен шушукаться с ним - мне хотелось поизучать самого себя и детально провспоминать весь сегодняшний день. Но Баба-Яга этого неулавливал, сыпал ерунду за ерундой, и я вдруг с неудовольствием отметил про себя, что он часто бывает чересчур назойлив и чересчур, до глупого, дурашлив. К чему, например, смеялся по заказу у костра? Пусть и Филипп Андреевич попросил, мало ли что! Меру-то знать надо! Отшутился бы, сказал бы, что, мол, потом, а то залился - артист, видите ли! Вообще Димке надо работать над своим смехом - смеяться так уж смеяться, а не визжать недорезанно!
Подумал я так и смутился, вспомнив те трещины в дружбе, о которых говорил мне Олег, и, как бы поспешно замазывая их, сам принялся болтать о всякой чепухе.
- А ну, тихо! - крикнул Юра Задоля.
Во сне простонал Земноводный.
- Димк, - шепнул я.
- Не Димк, а Баба-Яга! - поправил тот. - Услышит Филипп Андреевич - даст! Плюшки-в-сараюш-ке!
- Я шепотком.
- Может, он за палаткой подслушивает!
- Вечно у тебя "может"! - осердился я. - Кончай жрать второе у Земноводного - вот что, уважаемый Баба Яга! Здесь тебе не избушка на курьих ножках, а военно-морской лагерь "Ермак", где все и всем поровну, понял?
- Как это?
- А так!
- Мы же договорились!
- А теперь раздоговаривайтесь! Он голодным остается! И может упасть в обморок! Это с ним бывает, он говорил мне. Видел - его знобить начало! - вспомнил я. - И стонет вон!.. А узнают, что это ты его объедаешь и - фьють! - из лагеря! Или под суд! За такое по головке не гладят!
Чуть подумав, Димка ответил:
- Я что - пожалуйста! Могу даже съеденное вернуть, пусть он обожрется, припадочный!
- Вот и хорошо. Давай руку! Я - за Мишку! - Мы состыковались ладонями. - Все, договора нету!
- А как же он похудеет?
- Это его дело. Придумает что-нибудь!
- Тихо! - опять гаркнул Мальчик Билл.
Кровать мичмана Чижа стояла в первом взводе, и там было больше строгости, а нашему Юре Задоле мы не очень-то подчинялись. Покричал он на нас, покричал, а потом, воспользовавшись тем, что проглянула луна и в кубрике чуть посветлело, пошел по рядам с подушкой, приговаривая:
- Кому снотворного? - Бэмс! - Еще кому? - Бэмс! - Ах, тебе двойную порцию? - Бэмс-бэмс!
Но галдеж не угасал.
В крайнее окошко, между моей и Димкиной кроватями, то и дело кто-нибудь устрашающе бубукал снаружи. Внезапно в окне появилась кружка с водой, и длинная струя, поднимая вопли, точно прошлась по нашим изголовьям. Последние капли достались мне, а Димка не пострадал. Однако он тут же скрутил полотенце, зажал его в руке и, приподнявшись на локте, замер, и когда очередная физиономия заслонила окошко, Баба Яга, не дожидаясь бубуканья, врезал ей через матерчатую крестовину.
- Но-но, салаги! - возмутился голос - это оказался мичман Чиж. Мы в панике нырнули под одеяла, а мичман Чиж, обогнув кубрик, вошел к нам и включил фонарик. - Что, второй взвод, веселимся?.. Задоля! То есть Мальчик Билл!
- А!
- Не "а", а "здесь"!
- Здесь!
- Почему непорядок?
- А ну их! - в сердцах ответил Юра.
- На флоте не бывает "а ну их"! А бывает или командир, или тряпка! Так в чем дело, Мальчик Билл?
- Не слушаются!
- Кто не слушается?
- Все!
- Это на броненосце "Потемкин" все не слушались, а в "Ермаке" такого не может быть! - рассудил мичман Чиж, не сводя с Задоли фонаря. - Назови двух-трех!
- Все! - повторил Задоля.
Мичман Чиж задумался. Двух-трех он бы немедленно заставил для проветривания дать кружок вокруг лагеря, но целый взвод салажат ему, похоже, было жалко. Пройдясь по кубрику и лучом обшарив присмиревшие кровати, особо задержавшись на мне с Димкой и почесав при этом нос, он приказал:
- Спать, а то!.. - И вышел.
- Поняли, рыбококи? Не уйметесь- назову! И не двух-трех, а сколько надо! - пригрозил Юра. - Запоете, голенькие, "Ермака" под луной на плацу!
Это подействовало.
Стоит хоть на миг перебороть свою прыть, как она уже сама обессиливает и сдается. Чуть погодя лишь один кто-то возобновил было тары-бары, но ого не поддержали. Я же, давно хотевший покоя, охотнее всех, наверно, подчинился команде.
В окно потянуло сквознячком, полог затрепетал, зашумели сосны и скрипнули, где-то коснувшись друг друга, - природа словно встревожилась, словно почувствовала какую-то угрозу, еще неведомую человеку. Я мигом замерз, сжался и глубже ушел под одеяло. Сейчас бы Шкилдессу под бок, тепленький комочек, но она, предательница, поселилась с Егором Семеновичем в складе. Она ловила мышей, спала, как принцесса, на десяти матрацах, а он потчевал ее свеженькой рыбкой - и так уж они сдружились, что дед воинственно спешил на помощь, заслышав мяуканье, когда какой-нибудь юнга неопытно заигрывался с кошкой. Собственно, Шкилдесса не предательница, она несколько раз приходила ко мне, но братва встречала ее свистом и топотом, и кошка в конце концов махнула хвостом на наш кубрик, но при встречах ластилась ко мне...
Явь уже начала ускользать от меня, как вдруг лицо мое сбоку осветил фонарик, и тихий голос спросил:
- Ушки-на-макушке, ты спишь?
- Нет.
- Это я, Ухарь! - Луч переметнулся на пол, в его отсвете я различил лицо Олега и сел, предчувствуя что-то необычное. - Слушай, я, кажется, нашел твоего медведя.
- Какого медведя?
- Который на тебя зимой чуть не напал.
- А! - задохнулся я. - Берлогу нашел?
- Почти.
- Где?
- Одевайся!
- Как?
- Одевайся и пошли, если хочешь убедиться!
- Конечно! А мичман?
- Я договорился. Я на дежурстве.
- А! - опять захлебнулся я, чувствуя всю невероятность того, что сказал Олег, и чувствуя одновременно, что разыгрывать меня он бы не стал, Рэкса - Да, Димку - может быть, меня - нет. - Мы что прямо к нему?
- Прямо.
- Далеко?
Под носом.
- А он нас не того?..
- Нет, все рассчитано. Свитер есть? Поддень - холодно.
- А Бабу-Ягу можно взять?
- Насчет Яги я не договаривался, но..
- Баба-Яга!.. Димка! - зашептал я, не тормоша однако его, но он уже крепко спал. - Ну, ладно! - сказал я с некоторой даже радостью, потому что тайну интереснее узнавать одному, чтобы потом ошарашить ею друга.
Мы вышли.
Было свежо и лунно. Ветер угнал рыхлые низкие тучи и теперь подчищал небо, сдувая с него плотные округлые облака, которые все норовили скользнуть по луне, чтобы, казалось, стереть ее, но после каждого проскальзыванья луна становилась еще надраяннее. За мысом сильно шумели волны с барашками, катясь вдоль большого залива, но у нас было затишье.
К моему недоумению, Ухарь повел меня не в лес, а к воде, через плац и мимо Посейдона. У мостика в штаб мы сели в дедовскую лодку и отчалили. Обогнув дебаркадер, Ухарь подгреб к подтопленной лиственнице и встал боком в метре от нее.
- Тут, кажется, было дело? - спросил он.
- Тут.
- А медведь пер вон оттуда?
- Оттуда.
- Та-ак! А ты где стоял?
- Где мы. Чуть подальше.
- Сейчас отплывем.