Он достал сигарету, поднял лежавшую у борта длинную палку, чиркнул спичку, закурил и поджег пропитанную чем-то тряпку на пакле, потом быстро перехватил ее и горящий конец протянул к лиственнице. Лишь когда ослепительно полыхнуло, я увидел, что вокруг дерева разложен на плоту костер. Его, наверно, перед этим облили бензином. Но сейчас меня интересовало не это, не плот с дровами, а что всем этим хочет сказать Ухарь и какое отношение все это имеет к медведю.
Малость отгребя, Олег спросил:
- Такой примерно костер?
- Какой?
- Ну, как у тебя был?
- Да. Но...
- Подожди, пусть разгорится.
Я бестолково уставился на пламя. Сожрав бензин, оно было опало, но костер уже набрал силу и начал расходиться самостоятельно. Высоко по стволу вспыхивали отставшие коринки, шипели отлетавшие угольки, колебалось отражение. Покосившись вправо, где на берегу звездчато дотлевал наш праздничный костер, я остановил взгляд на Ухаре, решив, наконец, все выяснить.
- Сейчас, - сказал он, следя за огнем.
- Что сейчас-то?
- Сейчас! - Олег выплюнул окурок и вытер лицо пилоткой. - Дрова сыроваты, дьявольщина!.. О! - воскликнул он, когда в глубине костра звонко стрельнуло. - Пошло! Слушай!
Стрельнуло еще несколько раз подряд, и вдруг я услышал, как в зарослях напротив раздался знакомый мне по той зимней ночи жуткий треск ломаемого сушняка, правда, чуть глуше. Я окаменел. С кожей моей головы что-то случилось - она словно исчезла, и череп сковало холодом. Треск приближался. И чем яростнее разгорался костер, чем взрывчатее стреляли головешки, тем напористее и ожесточеннее ломился сквозь чащу зверь.
С кормы я непроизвольно подался к Олегу, запнулся обо что то и упал ему грудью на колени.
- Чш-ш! Без паники, Ушки-на-макушке!
- Это он! - прохрипел я, не сводя с берега глаз и ожидая вот-вот увидеть у воды косматую морду.
- Точно он?
- Точно!
- Я же сказал, что нашел!
- Сейчас он высунется! - с ужасом проговорил я, понимая, что надо бежать, уплывать, улетать отсюда, но почему-то ничего не предпринимая, а только сильнее сжимая Олеговы колени. - Вот сейчас!.. Смотри, смотри!..
- Нет, он не высунется, - уверенно сказал Ухарь.
- Почему?.. Нас боится?
- Потому что его там нет.
- Как нет? А кто там?
- Никого.
- Как никого?
- Пусто. Это отдается эхо.
- Какое эхо?
- Отзвук, - терпеливо отвечал Ухарь на мои лихорадочные вопросы. - Ты заметил, что было тихо, пока разгоралось? А как затрещали дрова, так затрещал и "зверь" - эхо! Элементарная физика. Я это понял, когда вы горланили песни. Ну, и решил проверить. А на воде эхо мощнее. Жаль, что дровишки сыроватые подвернулись да листья рассеивают отражение, а то была бы картинка! Мамонт! Динозавр! Не веришь - поплыви!
Нет, я верил.
Скажи мне Олег об этом в кубрике, я бы рассмеялся, но тут... Сразу вспомнилось, что и тогда зверь обнаружился только при треске костра, вспомнились папины заверения, что утром он не нашел никаких следов, вспомнились дяди Ванины слова - все совпало, и лишь в душе моей что-то не совпадало... Олег продолжал говорить, но я уже не улавливал смысла, пораженный главным - там пусто. Вот и во мне вдруг стало как-то пусто - исчезла, улетучилась тайна, рассосалась, как витаминка, оставив горькое ядрышко.
21
Первым известием утра было - "Крокодил" отчалил!
Пробежавшись за Ринчином до шлагбаума и размяв косточки на плацу, мы подхватили полотенца с мылом и все, хоть у каждого было свое излюбленное место для умыванья, хлынули на правый "борт", так что лагерь-корабль дал, казалось, крен.
Да, "Крокодил" отчалил.
Уже считавшийся частью суши и еще вечером стоявший у берега на мертвом приколе, он как бы ожил. Наверное, за ночь море поднялось на те миллиметры, которые еще связывали "Крокодила" с землей. Задним ходом бревно отошло метров на пять и чуть развернулось, погрузившись в воду так, что снаружи остались только надглазные бугры, нос и часть спины, - оно стало еще больше походить на крокодила, и мы бы, пожалуй, не очень удивились, шлепни оно вдруг хвостом, разинь пасть или унырни.
За мысом, как и ночью, катились беляки, волнение охватило и наш залив. Обгорелый плот мрачным хомутом тсрся на подпаленной листвяшке. Было пасмурно и моросило.
Занятия на открытом воздухе были отменены, и до обеда аборигены изучали устройство шлюпочного паруса, как его ставить и как под ним ходить. У нас появилась надежда, что если нам с веслами не повезло, то, может, повезет с парусом, где нужна не столько сила, сколько проворность. А после обеда мичман Чиж объявил, что мы заступаем на дежурство и что оно будет не легким, потому что погода портится и потому что нам предстоит открыть новый пост под кодовым названием "Маяк", на мысу.
- На "Маяк" нужен отличный сигнальщик! - сказал мичман Чиж. - Есть у нас такой? - Мы молчали, переглядываясь. - Не знаете! Так! Мальчик Билл, дай-ка флажки! Сейчас проверим!.. Внимание! Читать про себя и говорить фразу целиком! - предупредил мичман Чиж и так засемафорил, что в кубрике поднялся ветер.
- У-у! - взвыли мы. - Помедленней!
- Никаких помедленней! Конкуренция! Отбор! Борьба за существование! Мне нужен толковый сигнальщик, ясно? - парировал мичман Чиж и начал сисва, но тише.
Я шевелил губами: "У-л-у-к-о..."
- У лукоморья дуб зеленый! - хором крикнули мы.
- Есть!
- Это просто! - заявил Димка, присоединившийся к хору, по-моему, позже всех.
- Усложним.
Еле слышимый шепот зашелестел в кубрике. От сосредоточенности у меня, кажется, распухли уши, хотя слух тут был только помехой. Сбившись, Димка задергал меня, я отмахнулся, сам чуть не сбившись, и крикнул в числе некоторых:
- "Она, как полдень, хороша!"
- Молодцы!
- Кто она? - спросил Димка. - Ондатра?
- Подлодка! - ответил мичман Чиж. - Так, кто прочитал - влево! Усложним!.. А ты куда, Земноводный? Ты даже про лукоморье не усек! - осадил он Мишу.
- Я нарочно пропустил. Я из другой весовой категории, - солидно пояснил Протченко.
- Хм, шустряк! - крякнул мичман. - Ну, попробуй!.. Что бы вам такое загнуть? - Он почесал шею флажком, будоража мысли. - Ага! Два слова!
Я твердил про себя, что должен, должен оказаться лучшим сигнальщиком, - потому что много занимался флажками, и потому что хотел попасть не в камбузный наряд, куда обычно сплавляли безответную мелкоту, а на пост, где мы с Димкой из-за адъютантства еще ни разу не были, - а тут бы сразу на "Маяк"! И вообще мне хотелось радости после вчерашнего огорчения со зверем. Чувствуя, что мичман Чиж загнет сейчас действительно что-нибудь несусветное, я напрягся, как перед дракой.
Флажки запорхали.
Первое слово я понял лишь в конце, когда виски мои готовы были уже треснуть от натуги, а второе, как я ни пыжился, свелось к какой-то галиматье.
- Все, - сказал мичман Чиж.
- Геликоптерный... - ответили я и Земноводный.
- Так, а дальше?
- Гва-ква-клюква, - еле выговорил Мишка.
- Гвадалквивир! - на авось выпалил я свою нелепицу.
Братва - в смех.
- Правильно, Ушки-на-макушке! - сказал мичман Чиж.
- А что это такое? - удивился Миша.
- Не знаю. Шумит, бежит Гвадалквивир - наверно, речка. В общем, спроси у Пушкина!
- Белиберда это! Не считается!
- Все считается! Кто с белибердой справился, справится и с делом! - отрезал мичман Чиж. - Так что, юнга Земноводный, меняй весовую категорию!
- И в обморок не упади! - съязвил Димка, оставшийся сегодня с одной котлетой.
- Это нечестно!
- Ну, детсад, развели говорильню! В училище бы вас! Ладно, Земноводный, будешь сигнальщиком на ГКП, для связи с "Маяком". Теперь честно?
- Почти, - смягчился Миша.
- Итак, победитель есть! - Мичман отделил меня от остальных. - Выбирай себе помощника.
- Я, конечно! - заявил Димка.
- Да, Баба-Яга, - с каким-то торможением согласился я, задетый этим "конечно", как будто я не мог бы выбрать никого другого, хотя другого мне и вправду не хотелось.
- Оба в распоряжение Мальчика Билла. Он старший. И марш на пост. Через час проверю! Пароль - "Загадка"!
- Есть! - ответил Мальчик Билл.
- Да, получите на складе плащ-палатку и бинокль.
- Бинокль? - поразился Димка, хватаясь за голову. - Егор Семенович не даст!
- Даст. Он в курсе.
- А мне бинокль? - спросил Земноводный.
- Будет и тебе!
- Вот теперь совсем честно!
На складе мы встретились с Алькой-художником, получавшим краски. Я не вытерпел и шепнул ему, куда мы снаряжаемся и зачем, и вдруг запальчиво предложил:
- Пошли с нами!
- А можно?
- Хоть килограмм!
- Стоп, задний ход! - осадил меня Задоля. - Ты что раскомандовался? Кто тут старший?
- Ты.
- Я и распоряжусь! - Он обернулся к Альке. - Значит, говоришь, охота с нами?
- Охота.
- Что ж,собирайся!
- Вот спасибо! Хоть раз подежурю! Да и коряжки там спокойнее обжигать, а то здесь от пацанов отбоя нет: что, как, зачем? - разгорячился Алька.
- Поторапливайся!
- А вы не ждите! Я найду вас!
- Пароль - "Загадка"! - шепнул я.
Егор Семенович, действительно, безо всяких-яких выдал нам плащ-палатку и бинокль, заставив, конечно, расписаться Юру. Пользуясь моментом, я подошел к Шкилдессе, дремавшей на матрацах, и погладил ее Она, не открывая глаз, узнала меня по нежным при косновениям и задергала кончиком хвоста. Ах, ты моя хорошая! Будь я с таким хвостом, я бы, наверно не сумел шевельнуть им - слишком он далеко от го ловы.
Мы вышли.
Дождь перестал.
Но мы тем не менее расправили плащ-палатку и накрылись. Всегда, шагая рядом с Задолей, я чувствовал себя ведром, особенно если он опускал руку на мою голову или плечо, и еще особенней - если с другой стороны находился Димка, - тогда казалось, что Мальчик Билл несет нас на коромысле. На шею мою Юра не клал руки, а положи он ее, я бы, наверно, стряхнул, потому что моя шея предназначалась для руки другого - Олега. Задоля тоже перешел в десятый класс, но не было в нем той завидной и манящей взрослости, как у Олега. Юра, будучи на пять лет старше нас, был нам почти своим парнем, а в этом таилась, по-моему, какая-то глуповатость, отразившаяся и в прозвище - Мальчик Билл. Именно - Мальчик. А Билл - из другого. Фигура Задоли походила не только на знак параграфа, но и на знак доллара, а доллар - это Америка, отсюда и - Билл.
Пока я так рассуждал, мы спустились в распадок, а там разъединились и цепочкой двинулись по тропе.
На мысу было грозно: дул ветер и шумели волны, ворочая у берега темные и тяжелые бревна, как туши каких-то погибших животных. Мыс оканчивался не остро, как представлялось издали, а округло. Пятачок, откуда сразу виден был и ГКП, и вход в залив, мы нашли только у самой воды, на илистом урезе. Это смутило нас, потому что стоять три часа на голом месте, под ветром и брызгами - это извини-подвинься. К тому же противник не дурак, он заметит нас. А тут в десяти метрах - кусты и затишье, и маскировка! А еще метрах в пятнадцати - дяди Ванин шалаш!
Поразмыслив, командир принял решение: оборудовать пост на обрывчике, в зарослях, так, чтобы просматривался залив - это главное, а махнуть флажками можно и выскочить. И через пять минут мы уже сидели в тальнике, накрывшись плащ-палаткой, и поочередно смотрели в бинокль.
Ближе к морю штормило сильнее само по себе, но увеличенные и уплотненные оптикой волны вздымались там вовсе пугающе - так ноги и поджимались. А в серой дали призрачно темнели трубы целлюлозного комбината, торчавшие, казалось, прямо из воды. Какие тут шпионские лодки, когда все катера попрятались! Зато при повороте бинокля сразу и трубы исчезали, и рокот утихал, и волны сглаживались - милости просим в "Ермак", уважаемые шпионы! Но после этой мирной картинки опять не терпелось повернуть бинокль - интересней, когда страшно.
За нашими спинами раздалось:
- Эй, караульные!.
- Стой! Кто идет! - окликнул Задоля.
- "Загадка"!
К нам пробрался Алька, весь мокрый, в ботинках, в робе и с закопченным ведром в руках.
- Вот вы где! Ух, как вы хорошо устроились! - позавидовал он. - Кто в сапогах - черпните воды!
Все мы были в сапогах, но вылез из-под плащ-палатки, как цыпленок из-под клушки, я - мне очень хотелось услужить Альке, этому странному, какого-то не нашего роду-племени пацану, к тому же я, собственно, и пригласил его, а значит, и шефство над ним мое.
Подступиться к воде было не просто, но я умудрился с пенька поймать волну и помог художнику дотащить ведро до шалаша дяди Вани, возле которого, к моему удивлению, уже разгорался костерок и стоял набитый чем-то рюкзак. Оказалось, что Алька давно знает и про шалаш, и про дядю Ваню, и даже как-то пил тут с ним чай и слушал его истории.
- Бушует море, - сказал Алька.
- Да-а!
- А знаешь, почему оно бушует?
- Ветер.
- Конечно, но ветер - это внешняя причина, а вот почему само море? - уточнил Алька.
- Как само? Оно бы утихло, если б не ветер.
- Это да, но оно всегда рвется побушевать. Почему? - И поняв, что до меня не доходит, улыбнулся. Потому что оно любит обтачивать коряжки! Вот! - сказал он и вынул из рюкзака какую-то загибулину. - Море выточило!
- А что это?
- Море не дает названия своим прозведениям, ему - лишь бы красиво! Видишь, как здорово? Попробуй так выточи! Шиш-то! Море - большой художник! - Алька сунул произведение в ведро с водой и вынул другое. - Или вот!
- А это что?
- Ничего. Правда, если вот отсюда глянуть, то на медведя похоже, но это не обязательно. У моря нет глаз, оно не знает, кого вытачивает, но чувствует изгибы и пропорции. Убери, например, вот эту шишку - и все, будет чурка для костра! А с шишкой - шедевр! - И шедевр пошел в воду.
Погрузив еще одну коряжку и заняв все ведро, Алька поставил его к огню и вздохнул:
- Дровишек бы!
- На берег надо. Сейчас!
Боясь, что командир меня отчитает за долгое отсутствие, я заглянул на пост, но караульные и ухом не повели - они увлеченно загадывали друг другу предметы для поиска в бинокль. Я набрал под обрывчиком дров, прихватил корешок, показавшийся мне замысловатым, и, вернувшись, спросил Альку:
- Шедевр?
- Нет, чурка! - с одного взгляда оценил художник. - Просто нос и два уха даст любой корень. Тонких деталей нет, нет хитрости! А что без них?
Действительно, только нос и уши, да и те грубые - топорная работа, халтура! Видно, и у моря не все получается. И я бросил художество в костер.
На соснах с подветренной стороны мыса сидела бойко перекаркиваясь, стая ворон. Они прижились у лагеря, подкармливаясь отбросами из помойки за камбузом, и сюда прилетали пить. Не верилось, что эти большие, глянцево-черные, угловатые птицы вывелись когда-то из маленьких, белых и круглых яичек.
- Есть хочешь? - спросил я.
- Нет.
- А то могу ухой угостить.
- Ухой? С удовольствием! А где она?
Я сделал руками таинственные пассы и полез в шалаш. Несмотря на неряшливое покрытие там было совершеннно сухо - дядя Ваня знал, видно, дело. Найдя ямку, заложенную широкой доской, я вытащил котелок, прихватил из грязной посуды в углу две ложки и, стуча ими, вылез.
- Оп-ля!
- Ого! А не влетит?
- Нет, разрешено.
Я разогрел уху, вытер ложки о мокрую траву, и мы принялись хлебать прямо из котелка, швыркая мигом ослабшими от горячих паров носами. Котелок был без крышки, и туда, кроме угольков и пепла, нападало хвоинок, коринок и даже комочков земли, - наверно, со стенок ямы, но мы не церемонились. На дне обнаружился окунь, в чешуе. Я отказался. Алька аккуратно, не повредив ни одной косточки, объел его и, приподняв за хвост, сказал:
- Смотри, какой красивый скелет! Хоть на выставку! Даже в объедках есть красота!
- Шкилдессе бы эту красоту!
- Нет, правда. Тоже ведь из моря! Вообще в природе нет безобразного! Будь в моей власти, я бы "Ермак" завалил не коряжками, а корягами, пнями! Знаешь, какие пни попадаются - м-м, закачаешься! Что пни - целые деревья! - воскликнул Алька, а я завороженно смотрел на него, завидуя его непонятной увлеченности. - Я тут нашел три таких шедевра, что хоть сейчас - в музей! С руками оторвут! Не веришь?
- Верю.
- Я их назвал "Три чуда". Первое... А хочешь тоже сюрприз, а? - вдруг спросил он.
- Хочу.
- Пошли! Я покажу тебе первое чудо! Это близко.
- Надо отпроситься.
Мы отправились на пост. Юра с Димкой все еще забавлялись биноклем, но на мою просьбу Задоля ответил :
- Не могу. Подождем мичмана.
- Мичман вовсе не отпустит! Отпустить можешь только ты! - польстил я командиру.
И лесть подействовала.
- На двадцать минут, говоришь?
- Даже на пятнадцать, - поправил Алька.
- А мичман придет - что сказать?
- Скажи - в туалете. Я как раз хочу в туалет. Уж тут-то никуда не денешься!
- Ладно, дуйте!
Чтобы не мокнуть в траве и кустах, мы спрыгнули на размытый берег и по ленте мусора двинулись в глубину соседнего залива, отдаляясь от штормовой зоны.
- А ты заметил, что мы никак не зовем друг друга? - с улыбкой спросил Алька.
- Заметил.
- А почему? - Я пожал плечами. - Это некрасиво. Давай называть. Но как: просто или по-секретному?
- По-секретному - приказ.
- Но я же не юнга.
- Зато на тебе наша форма, товарищ Берта-у-мольберта! - И я впервые дружески хлопнул Альку по плечу.
- Запомнил, товарищ Ушки-на макушке! - И он хлопнул меня.
Мне сразу стало веселее и проще. Альке, наверно, тоже. Он засвистел, а я вдруг прокричал:
Океан от пенных волн
Поседел...
Мы уже на две трети углубились в залив, когда Алька приостановил меня и показал рукой.
- Мое первое чудо! "Каторжник"!
Метрах в трех от воды грузно восседал огромный пнище, распластав далеко в стороны мощные полуоголенные корни, опутанные ржавыми цепями. Чистый каторжник! Ведь наши места издавна были ссылкой декабристов, революционеров и других неугодных царю людей. Не вынес какой-нибудь бедняга мучений и превратился в пень, а цепи остались целыми.
- Как? - спросил Алька.
- Да-а!.. А где второе чудо?
- Выше.
- Покажи.
- Не уложимся в срок.
Уложимся. Оттуда бегом.
- Ну, пошли.
Склон был крутым, с островами кустарника, с пружинистым подстилом мха, хвои и валежника, с частыми деревьями, у которых ветки топорщились лишь наверху, а ниже, как у занозы, торчали во множестве отмерзшие сучья - так и повыдергал бы. Мы двигались напрямик и сразу промокли. Комар наседал. На краю большой круглой поляны Алька остановился и кивнул на мощную лиственницу посредине.
- Чудо номер два! "Трезубец"!
Вершина дерева высохла, чем-то пораженная, но из основания сухоты, точно по бокам, выросли две новых вершины, зеленые,- лиственница как бы подстраховала себя на случай, если еще одна макушка погибнет. Обе уже догнали свою мертвую сестрицу, и дерево выглядело чистейшим трезубцем.
- Как? - опять спросил Алька.
- Здорово!
- Построить бы такого Посейдона, которому был бы как раз этот трезубец!
- М-да!.. А третье?