- Ах ты, чмырина хвостатый! - всполошился Федя, схватил лежавшую у ног хворостину и дважды успел огреть поросенка, прежде чем тот, визжа на одной ноте, улепетнул. - Что ты наделал, черт лысый? Я тебе! - еще раз пригрозил он, и Васька издали понимающе хрюкнул.
Димка воскрес.
- Что, досмеялся, Федяй? Так тебе и надо! - возликовал он. - Васька за меня отомстил! Молодец, Вася! Хрю-хрю-хрю, иди сюда, я тебя почешу!
- Раз молодец - иди перемывать!
- Сам прозевал! - отрезал Димка.
- Из-за твоих шахмат.
- Давай-давай! - крикнул дядя Степа с завалинки.
Почувствовав, что огонь перепалки приближается ко мне, виновнику ссоры, я вмешался:
- Ладно, Димка! Вечером дашь мне мат!
- Ну вас!
- И не здесь, и не у нас, а в лагере "Ермак" - заявил я, сдерживая радостную дрожь в голосе, но приятно ощущая, как она все же пробивается.
- Где-где? - переспросил Федя.
- В "Ермаке"! - гордо повторил я и передал весь разговор с отцом, упомянув, конечно, и пушку и закончив главным - что нас с Димкой берут с собой. - И тебя, Федь! - добавил я. - Но мы же на неделю, а тебе завтра уже ехать.
- На неделю? - воскликнул Димка.
- А может, и больше! - поддал я.
- А-а! - залился он.
- А что ты радуешься, интересно? Тебя же еще никто не отпустил,- охладил братишку Федя.- Мамы-то нет.
- Ты отпустишь.
- А возьму и не отпущу!
- Отпустишь! - заверил весело Димка. - Ты же брат! Старший брат, умный брат, хороший брат!
- Заподлизывался?
- Это я чтобы добром, - хитро пояснил Димка. - А могу и не подлизываться. Если не пустишь - так удеру!
Димка присел, чтобы собрать шахматы, но замер без движений, ожидая окончательного ответа брага. Чувствуя это, Федя не спеша собрал в корыто все испачканные бутылки, тоже присел и лишь тогда ответил:
- Ладно, отправляйтесь!
- Ур-ра-а! - гремя фигурами, закричал Димка.
- Только быстрей, - подстегнул я. - В двенадцать часов за нами придет машина.
Захлопнув доску и зажав ее под мышкой, Димка кинулся вон со двора искать заброшенного ферзя и тотчас вернулся, зажав его в кулаке и торжествуя:
- Мы вперед тебя в лагерь попадем! И не в какую-нибудь "Зарницу", а в "Ермак"!
- Зато я - служить, а вы - так себе, цветочки нюхать!
- И мы с Семкой службу наладим! - не сдавался Димка. - За неделю знаешь как можно наслужиться!.. Э, Семк, значит, еду надо брать, если на неделю?
- Конечно!
- А тебе и на час надо еду, - заметил Федя, опять составляя ополоснутые бутылки на фанерку. - Ты ведь обжора, каждые пятнадцать минут что-нибудь да жуешь!
- А-а! - рассмеялся Димка и нырнул в дом.
- Давай-давай! - сказал дядя Степа.
Отец Лехтиных раньше был жутким пьяницей. Потом его насильно положили в больницу и долго лечили. Тягу к водке выгнали, но вместе с этой тягой ушло из него что-то человеческое - он стал как бы ненормальным. Не таким, которые на стены кидаются или бегают голыми по улице, а наоборот, - он затих намертво. Пустым - вот каким стал дядя Степа. Из электриков его перевели в сторожа, а дома он делал единственное - курил, курил так, что иногда из нетопленной печи струился дым. Для домашних он был ноль без палочки. Раньше, когда дядя Стела пил, братья ненавидели его, а сейчас просто не замечали.
Федя кончил с бутылками, достал из карманов две сетки, красную и зеленую. Красную протянул мне, и мы принялись складывать в них "пушнину". На крыльцо вылетел Димка и ликующе крикнул:
- Вот что я возьму! - Подбежал и поставил на чурбак банку с тушеной говядиной. - О-о!
- Хорошо! - сказал я.
- Еще надо?
- Хватит! Я накупил всего!
- Еще-еще! Нечего нахлебничать! Этот обжора объест вас, как миленьких! - Федя усмехнулся, связал шпагатом сетки, отнес их к крыльцу, выкатил из сеней велосипед и, перевесив сетки через раму, прислонил его к завалинке. - Пошли, горе-турист, я тебя соберу! Неси свою банку!
Было что-то сказочно-колдовское в том, что лехтинская насыпушка, такая неказистая и маленькая, почти нищая снаружи, оказывалась вдруг опрятной и просторной внутри, даже с перегородкой, отделявшей ребячью комнатку от главной, которая служила и кухней, и столовой, и спальней родителей, и тут же стоял телевизор. Но самым интересным были полати. Они шли над головой от двери до середины комнаты, справа упираясь в стену, а слева обрываясь в метре от печи; тут вздымалась крутая лесенка, за которой держались дрова. Свободный угол полатей, против ребячьих дверей, висел на толстой двойной цепи. Что-то дремуче-средневековое таилось во всем этом. Когда я оставался ночевать у Лехтиных, мы с Димкой спали на полатях и допоздна смотрели оттуда телевизор, хотя лица на экране сильно сплющивались.
Отправив Димку в подполье за картошкой, Федя открыл холодильник и давай опустошать его. Кругляк колбасы, начатый брикет масла, копченая селедка, около десятка яиц, три золотистых луковицы - все это мигом выросло на столе. Потом Федя отсыпал в полиэтиленовый мешочек сахару, достал из шкафа миску, кружку и ложку с вилкой, сходил в свою комнату и вернулся с рюкзаком и Димкиной телогрейкой. Выбравшись из подполья с ведерком картошки и увидев на столе груду пищи, Димка схватился за голову.
- А-а!.. Все мне?
- Тебе. А хлеб и чай там купим.
- А-а! Я столько не съем!
- За неделю-то? Съешь и облизнешься!.. Да, сухари забыли! Хочешь сухарей?
- Хе-хе! - ухмыльнулся Димка, довольно потирая ладони, как паут лапки перед тем, как впиться, хотя недавно объяснял мне, что злость в его характере пошла от сухарей, которые в детстве давали ему вместо игрушки, чтобы легче прорезались зубы, но сухари кололи десны, Димка злился и ревел, и так это осталось.
Со шкафа Федя достал большое сито, наполненное кубиками сухарей, отсыпал половину, и Димка тут же нетерпеливо сунул себе и мне в рот по сухарику.
- Ну, тащи старое одеяло с полатей и начнем укладываться, - отдал Федя последнее распоряжение.
Через десять минут все было готово, и мы вышли во двор. У корыта с невкусным хлебовом жалостливо повизгивал Васька, не подпуская однако кур. На завалинке так же оцепенело сидел дядя Степа. Федя взвалил рюкзак на багажник, зацепил лямки за седло, и мы тронулись. Проходя мимо отца, Димка наказал:
- Скажешь маме, что Федя меня отпустил.
- Ладно.
- До свидания, дядя Степа! - крикнул я, но он, прикуривая новую папиросу, не отозвался.
- Брось ты с ним здороваться да прощаться! - как то болезненно выговорил Федя за калиткой.
- Как же - человек ведь! - возразил я.
- Какой человек?!.
- Ты что на отца так? - ужаснулся я.
- Кабы он отцом был! - буркнул Димка.
- Все, отнянчились, хватит! - отрезал Федя, напряженно ведя за руль тяжелый велосипед. - Сколько лет просили, умоляли, плакали: папочка, миленький, родненький, не пей!.. Нет - дул, как лошадь! Вот и додулся!..
Начался лес.
Мы придержали велосипед, навьюченный так, что крутить педали было невозможно, Димка вспорхнул на седло и, легонько притормаживая, покатился по тропе, которая петляла и шла с заметным уклоном до самого поселка. А мы с Федей, придерживая с обеих сторон рюкзак, в котором бренькали шахматы, побежали, отмахиваясь от кустов и все более оживляясь.
4
В кузове, наполовину закрытом низкой будочкой, ехало шестеро плотников во главе с папой и мы с Димкой да Шкилдесса, которую я сунул в карман рюкзака и так застегнул клапан, что наружи осталась одна голова. Сперва кошка мяукала и рвалась, но, когда миновали плотину и начало трясти, она умолкла и только медленно закрывала и быстро открывала глаза, борясь, видно, с морской болезнью. Звякали инструменты в четырех плотницких ящиках. Плотники сидели у переднего борта на брусе, который подпрыгивал вместе с седоками, и они, беззлобно поругиваясь, все время сдерживали его прыть. Мы с Димкой, заложив рюкзаки между колен, устроились на запасном колесе, которое тоже подпрыгивало.
- Кого везешь? - весело кричали плотники, когда поддавало сильнее. - Дрова везешь?
Миновав правобережный поселок, машина углубилась в лес, затем запылила в гору. Прыгая, наше колесо выдвинулось из будочки, и мы с Димкой видели по сторонам и позади бескрайнюю зелень леса, в одном лишь месте запачканную дымом - там горела свалка древесных отходов. Дорога ползла вверх змеей, а ее напрямик перерезал нахрапистый след бульдозера. От плотников мы услышали, что эту "серпантину" еще давно проложили к карьеру, который был на макушке горы и который уже давно забросили, а вот что ниже - черт его знает. Значит, интересно.Когда черт примешивается, всегда бывает интересно!
Лес поредел, дорога стала выравниваться, машина газанула и вдруг остановилась. Шофер хлопнул дверцей и сказал, что проверит спуск впереди. Ехавший с ним в кабине парень-бурят в штормовке и кедах высунулся и крикнул, что спуск хороший, но шофер все равно пошел. Я потрогал Шкилдессу - жива ли, на мое прикосновение она беззвучно мяукнула. Мы с Димкой поднялись, разминая затекшие ноги. Слева, метрах в ста, я увидел телевизионный ретранслятор - высоченную мачту. Зимой я четко видел ее с дебаркадера. На мачте изредка выла какая-то сирена, а ночью зажигались красные огни - для того, наверное, чтобы ее не задевали самолеты, как раз отсюда заходящие на посадку. Встав на запаску, я глянул поверх будки и в глубине распадка поймал сверканье.
- Залив! - сказал я.
- Да? - отозвался Димка и, приподнявшись на цыпочки, завертел своей мышино-маленькой головой.
Он обратил внимание на опрокинутый в стороне от дороги автобус. По ржавым язвам, по тому, как он зарос и пророс зеленью, было ясно, что завалился он тут давненько. Димка заметил, что неплохо было бы в нем штаб устроить.
Нас объехали двое пацанов на велосипедах, которых мы обогнали на подъеме. На одном была пляжная шапочка с прозрачным зеленым козырьком, а с головы второго, старшего на вид, спускалось что-то похожее на капроновый чулок. К багажнику его велосипеда был приторочен желто-оранжевый тюк - палатка, наверно. Водитель наш вернулся, крикнул, что до первого дождя дорога сносная, и мы покатили вниз.
Наше колесо упрыгало опять в будку, и мир снова сузился до будочной рамы, напоминавшей, правда, огромный экран телевизора, и именно голубой из-за неба, на котором плыли, мотались и дергались махровые вершины сосен. Дорога шла круче, чем на подъеме, но петляла так же. Кузов дрожал, и в моем животе начало что-то холодеть и свертываться. Опасаясь, что это подступает морская болезнь, я нащупал голову Шкилдессы, сочувственно погладил ее и, глубоко задышав стал по ее способу медленно закрывать и резко открывать глаза, отпугивая тошноту... Не знаю, чем бы закончились мои упражнения, если бы машина, стрельнув глушителем, не замерла.
- Вот и приехали! - объявил папа.
- Обед! - крикнул кто-то из плотников, и они с гвалтом посыпались через борт, принимая друг у друга сумки, сетки, ящики с инструментами и наши рюкзаки.
Мы стояли на верхней дороге, между камбузом и каркасами палаток, которые ступенчато шли вниз. Зимой лагерь выглядел прозрачнее и беднее. А тут откуда что взялось - прорва зелени, густющей и яркой! Поставленный на столбы камбуз казался подвешанным к веткам сосен, а осинник так оплел палатки, как будто пожирал их, рассасывал, и потому-то от них остались одни скелеты.
Димка маханул на ворох свежих досок и брусьев, кувыркнулся оттуда в траву и, укатившись под куст, закуковал - в лесу он был как дома. Я же тихонько спустился по колесу и первым делом освободил размяукавшуюся Шкилдессу. Она потянулась и как ни в чем не бывало давай обнюхивать травинки. Окликнув Димку, я поспешил вниз, между палаток, мимо застекленного павильона ГКП поставленного на деревянные столбы, наполовину обшитые уже досками.
"Ермак" прятался в глубине одного из боковых заливчиков большого Зябского залива. Этот заливчик делился маленьким мыском еще на две бухточки. Кто-то правильно заметил, что мысок похож на нос корабля, и с учетом этого возводились все береговые постройки. Как летчик, или птица, или даже ведьма, летающая на помеле, я почему-то умел смотреть с высоты, хотя ни на чем пока не летал, кроме как во сне, и отчетливо видел этот корабль, который, едва врезавшись в море, вдруг по чьему-то велению застыл. Лес не мешал мне, наоборот, маскировка обостряла мое зрение.
Я спустился к правой бухточке. Здесь у берега стоял дебаркадер, а посредине торчала из воды сухая и почти оголенная лиственница с надломленной вершиной.
- Вот она! - сказал я подоспевшему Димке.
- Которая горела?
- Да.
- А где гарь?
- Там немного, кольцом выгорело.
- А!.. А где кольцо?
- У самой воды. Блестит - не видно.
- Все видно. Нет там никакого кольца, - сказал Димка таким тоном, в котором так и чувствовалось, что, мол, не зря мы тебе не верили.
- Да как это никакого? - возмутился я, до рези вглядываясь в пограничье лиственницы с водой и действительно не находя там следов костра! - Хм, здорово!
- Может, в другом месте?
- Нет.
- Или другое дерево, которое потом рухнуло, - предположил Димка, намекая на возможную увертку.
- Нет, нет!
Какие могли быть увертки! Стой вокруг еще десяток подтопленных деревьев, я бы все равно узнал эту листвяшку, верхушка которой обвисла журавлиным клювом. Но устоявших больше не было, все попадали, сплелись ветками и вместе с блуждающими бревнами плотно закрыли почти полбухты, хоть перебегай на ту сторону, что и делали трясогузки, гоняясь за мошками.
- Смыло, - заключил Димка.
- Гарь не смывает! - чуть не со слезами возразил я зло. - Говоришь - смыло, а думаешь - врет!
- Да нет же, Семк, верю! Честное слово! Лагерь есть, баржа есть, значит, и зверь был! - рассудил он без тени легкомыслия на этот раз. - Откуда он ломился?
- Вон оттуда! - И я указал на тот берег.
- Ну и все, потом сходим, расследуем!
Нет, не будет мне покоя, пока не пойму этой чертовщины, как говорил папа в истории о мертвой бабушке и котенке!.. В мои ноги кто-то сунулся. Это была Шкилдесса. Аккуратно, будто на цыпочках, она спустилась к урезу и принялась лакать. Я тоже захотел пить, присел и разогнал пальцами соринки. Вода была холодной и прозрачной. На дне, придавая воде еще большую прозрачность своей зеленью, росла трава, вернее, она с берега уходила прямо в воду, а вода, поднимаясь, наползала на траву, как и возле нашего поселка - ведь море-то одно, и то убывает, то прибывает. И бревен, осевших на берегу, здесь полным-полно.
Я вдруг выпрямился.
- Слушай, Бабка-Агапка! - воскликнул я, на радостях смягчив Димкино прозвище. - Кольцо-то под водой!.. Понимаешь!.. Его не смыло, а затопило!
- А-а! - сообразив, залился Димка.
- Вот то-то!
- Конечно, затопило!
- И наверно, еще не глубоко. Наверно, можно увидеть. Надо плот построить и сплавать!
- Эй, шилобрейцы! - окликнул нас папа, появляясь у дебаркадера со всеми тремя рюкзаками. - А я вас ищу!.. Хорошо, что Димка засмеялся! Пошли обедать!
Подлетел испуганный бурят в штормовке.
- Что случилось? Кто кричал?
- Не волнуйтесь, это один из моих так смеется, - сказал папа, кивнув на нас.
- Уф, а я уж думал - беда! - вздохнул парень.- Вы на забор поставлены?
- Да.
- Начните, пожалуйста, со шлагбаума. А то дорогу пробили - все полезут, кому не лень.
- Ладно. А вы из начальства "Ермака"?
- Да, я физрук. А вы что, хотите узнать насчет этих смехунов? - спросил парень, глядя на нас. - Нет, малы. Мы только после седьмого принимаем.
- А если за геройство? - выпалил вдруг Димка.
- За какое геройство?
- А вот кам-мудто что-нибудь загорит, а мы потушим! Или кам-мудто кто украдет, а мы поймаем!
- Ну, за это можно!
- Хм! - с надеждой хмыкнул Димка.
- Да нет, я не об этом, - встрял папа. - Я хочу с недельку пожить тут с ребятишками. Можно ли на дебаркадере поселиться? Зимой мне Давлет разрешал.
- Поселяйтесь, конечно! - даже обрадовался парень.- Хоть за лагерем присмотрите, а то все брошено. Некогда. Сезон открывать через неделю, а ничего нет. Ну, пока! Завтра Давлет прикатит. Значит, -| шлагбаум! - напомнил он.
- Понятно.
Физрук убежал, а мы по бревнам забрались на| дебаркадер.
Вся палуба была густо уляпана ошметками засохшей грязи, нанесенной сюда чьими-то огромными сапогами. В каюте, закрытой всего на палочку, виднелись следы тех же сапожищ. На нарах валялась прожженная телогрейка, на столе стояла разорванная пачка соли, возле которой был воткнут самодельный нож с изолентой на ручке, на печке - черный чайник с куском коры вместо крышки, на полу - полиэтиленовые кульки, газеты, одеревяневшие горбушки хлеба и бутылки. Ночевал тут, и, видать, частенько, какой-то немытый и нечесанный рыбак-отшельник. Это лишь на миг опечалило меня, а в следующий миг я уже улыбался - это была та самая каюта, где мы с папой прожили зимой два дня, а на третий... И меня пронзило вдруг новое и странное чувство, как будто я нашел здесь что-то крайне важное для своей жизни, но случайно потерянное, хотя я вроде ничего не терял и ничего не искал.
- Э-э, - протянул папа, выставляя рюкзаки за порог. - Вот что, шилобрейцы! Пока я готовлю обед...
- Мы приберемся! - опередил я.
- Именно! - подтвердил папа.
- Ну, Димка!..
- Абрам! Свистать всех наверх! Киты на горизонте! - закричал Димка и первым делом кинулся выуживать из мусора бутылки, по-докторски привычно осматривая горлышки и пробуя на свет - нет ли трещин. - Справа акулы! Абрам!
- Абрам! - подхватил я.
- Что это за "абрам"? - спросил папа.
- А когда на корабле бегают, - пояснил Димка.
- Это аврал.
- Ну, аврал. Аврал! - поддал он и снова сорвался с места, распинывая кульки и газеты, которые я живо ловил и проворно засовывал в печку.
Когда-то на дебаркадере было электричество, но сейчас розетки, выключатели, патроны - все обрезали, а проводка пугающе болталась и топырилась в разные стороны. Я оторвал один шнур, привязал к помятому ведру из-под рукомойника и принес воды. Димка ножом отхватил от телогрейки оба рукава, остальное вышвырнул за порог под ноги, и мы принялись драить пол.
Когда, раз пять сменив воду, кончили, я объявил:
- Готово!
- Дядя Миша, чем не геройство? - воскликнул Димка. - Вы там скажите начальнику, что мы уже начали службу!
- Ладно, - пообещал папа.
- А ты и правда хочешь в лагерь? - спросил я.
- Еще бы! Чем с курами да поросенком сидеть! А то "Ермак"! Мы бы напали на "Зарницу", и я бы Федяя взял в плен! Я бы его скрутил и пытал!.. А ты разве не хочешь?
Я пожал плечами. Я даже не думал об этом, но тут вспомнил слова физрука о том, что мы еще малы и нам нельзя в лагерь, и они отозвались во мне неприятным эхом. Я нахмурился. Подумаешь - малы! Как это - малы?
- Три с плюсом! - оценил папа нашу работу.