- Н-н-навара не будет. Сторож-то оно, тых-тых-тых, вернее, - слукавил дядя Ваня. - А по секрету, я ваш дебаркадер сторожу уже с мая месяца!
Так вон это чьи огромные сапоги наследили в каюте, вон чьи прожженная телогрейка и чайник с корой вместо крышки! Я чуть не признался, что телогрейку мы извели, но в этот момент оставленная наружи собака ворвалась через парадные двери и обрадованно сунулась к ногам хозяина.
- М-м-мой Буран! Сивка-Бурка! Не обижайте, тых-тых-тых, если вдруг один прибежит. Он добрый. Ну ладно, Бурка, пошли, нам еще снасти готовить да плот искать.
- Это какой, с чурбачком? - спросил Димка.
- Ык, да.
- Значит, это ваш? Он тут, у дебаркадера, - с сожалением сказал я. - Мы его за мысом нашли.
- Уг-уг-гоняют!
- Это на котором мы кругосветное плавание совершили? - уточнил Филипп Андреевич. - Послушай, дядя Ваня, ты, оказывается, уже столько для нас сделал, что слов нету! Уж не ты ли нам и этот милый заливчик выкопал?
- Ну если и не выкопал, то обжил! Ишь, какая красота! - И, оборотясь к Ухарю, прочихпыхал ему прямо в лицо: -А разведчики из вас никудышные - в трех шагах не заметили моего главного рюкзака, а пушка-то, тых-тых-тых, как раз там и есть!
- Исправимся, - заверил Олег.
- То-то! Ну, братва, приходите к вечеру на мысок, уха будет! Бурка, айда, сынок, а то заждались нас окушки!
А минут через десять, когда по нашей цепочке опять засновали ведра от залива к баку, я увидел по-над дебаркадером, как дядя Ваня и Буран плыли к мысу.
- Вон они! - крикнул я.
- Ага! - отозвался сверху Олег. - Смешной, тых-тых, мужик!
- Смешной! - согласился я, провожая плот взглядом и думая о том, что вечерком хорошо бы, действительно, сбегать на мыс - уха-то ухой, а надо бы порасспрашивать дядю Ваню, местного человека, не встречал ли он тут каких-нибудь крупных зверей.
- Принимай! - еще за десять шагов закричал Димка, спеша ко мне с очередным ведром.
10
Ринчин не давал нам пощады.
Он был точек до чертиков: через три часа - полчаса. Мы даже нарочно засекали время: вот минута осталась до строевой - Ринчина нет и, похоже, не будет - тишина, вот полминуты - Ринчина нет и, похоже, не будет - тишина, все - и Ринчин будто из воздуха выявлялся с лицом бесчувственным, как машинный капот. Наши просьбы, жалобы и хныканья он не воспринимал вообще.
Круг - верхняя палуба - шлагбаум - плац - склад - верхняя палуба - занимал двадцать минут, остальные десять шли на отработку поворотов. Мы изматывались, но и постигали кое-что, только с Митькой был какой-то анекдот: маршируя, он поднимал враз одноименные руку и ногу. Так нарочно-то не пройдешь, а ему - хоть бы хны. Сам он не мог правильно включиться - Ринчин руками, насильно, задавал ему начальный замах, словно запуская расхлябанную машину, но она работала нормально до первой остановки, а там сбивалась опять. Митька этого не понимал и не чувствовал - какой-то врожденный ущерб был в координации его движений.
- Ну, опять задоил козу! - воскликнул Ринчин и остановил нас у склада. - Не могу я больше смотреть на этого дояра! Ухарь покомандуй, а я спортинвентарем займусь! - И, впервые спасовав, физрук отправился к Егору Семеновичу.
Ухарь вывел нас на верхнюю палубу, разбил на пары, а сам уселся на пенек в тени палатки.
- Чур, я командую! - опередил меня Димка и сразу выпучил глаза. - Смир-рно!.. Ты что выполняешь: "смирно" или "приготовиться к обеду"? Убрать живот! Я тебе покажу, обжора нечесаная! - орал Димка, с восторгом разыгрывая роль какого-то царско-хамского унтера, а меня превращая, стало быть, в затурканного солдатика. - Нале-ево! Прямо шагом-марш! - Не рассчитав немного, "унтер" направил меня на сосну, на которую я, не долго размышляя, и полез, как и положено затурканному солдатику. - Куда, образина? Бунтовать?.. В Сибирь! На каторгу!
- Полегче, Баба-Яга! - осадил его Ухарь.
- Пусть-пусть! - с терпеливой мстительностью заметил я. - Я тоже потом дам ему разгона!
- Отставить! В одну шеренгу становись! - приказал вдруг Олег, поднимаясь. - В гальюн ать-два! - Мы потопали. - Мимо гальюна в лес бегом-марш!
Эх, как мы припустили! А через десяток метров, скрывшись за молодым осинником, перешли на шаг. Тропа вилась по косогору в густой и высокой траве, местами армированной валежником, жердями и упавшими деревьями. Справа, на подъеме, было светлей и чище, а слева, в низине, - сумрачней и ералашней - там чувствовалась заболоченность.
Рэкс мягко завалился набок возле толстой полусгнившей лесины. Тропа дальше не шла. По уютно примятой траве и остаткам маленького костерка посредине я понял, что это - курилка десантников. Ухарь опустился на колени, вынул пачку, тряхнул ее, и куряки, нетерпеливо разобрав выскочившие ступеньками сигареты, затянулись с таким удовольствием, что даже и я глубже вздохнул. А мне и было хорошо, и потому что мы так играючи кончили строевую, и потому что старшие взяли нас с собой, и как-то вообще... Я готов был сделать для друзей что угодно, и закурить, наверно, угости они меня, хотя табачный дым, медленно рассасывавшийся в застоялом лесном воздухе, бил в ноздри жуткой вонью. Словно уловив мою готовность к подвигу, Олег сказал:
- Щепочек бы!
- Сейчас! - живо отозвался я и, скользнув ящерицей вдоль лесины, тут же вернулся обратно с охапкой прутьев и куском бересты у груди. - Во!
Ухарь запалил сушняк и приглушил его сверху пучком свежей травы, сквозь которую вязко повалил обильный дым, не очень-то распугивая комаров, но вполне утешая нас.
- И еще попить бы! - вздохнул Ухарь.
И я принес бы, сбегал - подумаешь, метров семьдесят! - но внезапно Рэкс, как тот раз Митька на мысу, ляпнул пренебрежительно, кивая на нас:
- А эти-то на что?
- Вот именно! - поддакнул Митька.
- А ну-ка, служба, покажите себя! Кстати, Давлет вот-вот спросит у нас, как они?
- Ты уверен, что спросит? - усомнился Ухарь,
- А ты нет?
- Игрушечки. Хотя почему бы и нет.
- Спросит, раз поручил! - заверил и Митька, злой, как всегда, после строевых занятий.
- Так вот, - продолжил Рэкс, - я предлагаю предварительное открытое голосование. Кто против принятия Полыги и Бабы-Яги в юнги, прошу! - И первым поднял руку, за ним Митька, Олег задумчиво курил, словно уже отключившись от этого разговора. - О, локшадины! Большинством вы не проходите! Выкручивайтесь, пока не поздно! Дуй-ка, ханыга, за водичкой! Да при побольше, литра три. Банку у старика попроси, мы тут заначим! - говорил Рэкс как бы мне вдогонку, словно я уже летел за водой сломя голову.
А я был еще тут и никуда не собирался лететь, тем более сломя голову. Рэкс своими словами приглушил мою радость и охоту, как только что Ухарь приглушил сырой травой костерок, - остался лишь дым, дым обиды и не понимания. Ну зачем, зачем нас унижать? Чтобы возвыситься самим? Да наоборот же, дураки, бестолочи, слюнтяи!.. Растерянно и сердито я рванул пучок травы, кинул его в поредевший дымок и огрызнулся:
- А ты не обзывайся!
- Это же прозвище, дурачок! - усмехнулся Рэкс.
- Давлет забраковал его.
- Много он понимает в прозвищах!
- И мне не нравится! - смелее заявил я, оглядываясь за одобрением на Димку и втайне надеясь даже на покровительство Ухаря, который все же не голосовал против нас, но ни тот, ни другой, судя по их виду, не помышляли вступаться за меня - Ухарь сосредоточенно докуривал сигарету, а разжаренный Димка посапывал, колыша на животе освобожденную от ремня верхонку. Поддержка явилась с неожиданной стороны - на наше лежбище прибрела Шкилдесса. Я подхватил ее, радостно замяукавшую, на руки и закончил мысль, обращаясь как бы к кошке: - Я уже не обзываю тебя Рэкс-Пэкс-Тэксом, раз тебе не нравится, вот и меня нечего обзывать!
- Еще бы ты обзывал! - отрезал Рэкс.
- А чем я хуже?
Это я выпалил прямо в крохотные Рэксовы глазки, которые, внезапно сузившись до зрачков, перестали быть глазами, а превратились в какие-то угрожающие приборы, для которых сам Рэкс был всего лишь монтажной этажеркой.
- Слушай, умная голова, дураку доставшаяся, ты знаешь, что твое тело на восемьдесят процентов состоит из воды, а? - спросил вдруг Рэкс с каким-то подвохом.
Я промолчал, а Димка ответил:
- Знаем, знаем!
- Так вот смотрите, как бы я вас однажды не отжал! - заключил он с видом факира, которому удался хитрый фокус, хотя фокус этот он явно сдул у Олега - тот еще у шлагбаума показал нам подобный же, с вопросом и ответом, только про собаку с консервной банкой на хвосте, но после того, как Димка врезался ему в живот, Ухарь не задавал нам больше двусмысленных вопросов, теперь, стало быть, очередь за Рэксом.
- Как бы мы тебя самого не отжали! - вспыхнул Димка, видя, что попался на приманку, и Рэкс лишь устало прикрыл глаза на эту надоевшую ему дерзость.
- Да что с ними базарить! А ну жми за водой! - И Митька изо всех сил двинул меня каблуком по колену.
На миг я ослеп от боли, но в следующий миг, когда уже брызнуть слезам, увидел, как мелькнул Димкин ремень и как блестящая, без царапин, пряжка припечатала Митькину ногу чуть выше туфли. Не зря Димка снял ремень и посапывал - он был начеку, мой друг. Если я защищал его как-то изнутри, от него самого, дипломатически, то он защищал меня снаружи, от других, физически, как вот сейчас. Митька взвыл и, свернувшись в комок, катался по земле. Плач мой как-то сдержался, но слезы выступили. Я их вытер о кошачью голову и замер в ожидании неизвестного.
Ухарь вдруг расхохотался.
Это остановило Митьку, и вой его, и метания. Он сел, задрал штанину, отогнул носок, и мы увидели на шарнирной кости фиолетовую здоровую шишку.
- Ну, гады! Ну, я вам сейчас! - завопил Митька, вскакивая, но тут же со стоном приседая.
- Ладно, я займусь, - Рзкс неохотно привстал на колени, на коленях подширыкал к нам с Димкой и, больше уже не угрожая ни глазами, ни видом своим, равнодушно сказал: - Я предупреждал вас, а теперь все, тушите свет.
- Дави их! - подстегнул Митька.
- Только тронь! Я тебя, Рэксина, не по ноге, а по башке трахну, да так, что ты, локшадин, заржешь! - с ремнем наготове припугнул Димка, теребя меня за плечо, чтобы я отступал, но страх и любопытство сковали меня.
- Посмотрим, кто заржет! - сказал Рэкс.
Я почему-то понял, что расправу Рэкс начнет с меня, и сильнее стиснул кошку. И вдруг захотел, как это ни жестоко, чтобы он ударил сперва не прямо меня, а Шкилдессу, потому что себя я не стал бы защищать, а за кошку я ему глаза выцарапаю! Вцеплюсь всей десятерней в эти тошнотные, поросячьи гляделки и не отпущусь, а там будь что будет!
Лениво-презрительный взгляд Рэкса остановился на моей переносице, губы его поджались, прыщи вспучились, и он небрежно вскинул руку. Димка у моего плеча крякнул и сделал что-то непонятное, от чего Рэкс внезапно отпрянул и, неуклюже вывернув ноги, сел прямо в костер. Через секунды недоумения он схватился за ягодицы и так спортивно маханул в сторону, что, перелетев Митьку, оказался верхом на поваленной лесине. Пришпоривая бедное дерево, лет сто, наверное, жившее и года три уже гниющее, Рэкс с каким-то действительно ржанием заподпрыгивал на нем, гася тлеющие брюки и ублажая подпаленный зад.
Ухарь от смеха заметался по траве так же, как только что Митька метался от боли.
- Чешем! - прохрипел Димка, и я, держась за онемевшее колено, с трудом поднялся и поковылял за ним. В устье тропы Димка обернулся и крикнул: - Ну, Рэксина, кто заржал! И еще получишь! Чихали мы на вас! Филипп Андреевич сам рассудит! И неизвестно, кто еще попадет в юнги, куряки вы нечесанные! А уж Митьку точно теперь спишут! - И мы врезали по тропе, как по коридору.
- Эй, Баба-Яга! Полыга! Стойте!.. Да вернитесь же! - кричал нам вслед Ухарь.
Но мы чесали без оглядки. Прискоками, не выпуская Шкилдессу, я едва поспевал за Димкой. Мы убегали не только от расправы, но и от рабства, в которое отдались было с восторгом, но которое стало выходить нам боком. А теперь конец этому, мы свободны! И вдруг я умерил свой бег, запоздало сообразив, что ведь это не таинственные Димкины жесты отшвырнули от меня Рэкса, а это Ухарь, невидимый за Рэксом, в самый последний момент отдернул его! Я остановился, чувствуя, что погони не будет, - там заварилась теперь своя каша, потому что Ухарь, собственно, предал Рэкса, а это просто так не проходит. Значит, Ухарь - за нас, а точнее - за справедливость! В голове моей что-то вспыхнуло от чувства признательности Олегу, выдавились остатки тех, так и не выплаканных ладом слез, я глубоко и освежающе вздохнул. Беспокойно поприслушивавшись, не раздаются ли позади крики спора или ссоры, и ничего не уловив - плотный кустарник и высокая трава глушили все низовые звуки, - я окликнул Димку и поковылял дальше.
На балконе хозкорпуса, на углу, у дверей склада, толпился люд: Филипп Андреевич, Егор Семенович, Ринчин, Рая, еще кто-то и среди них - три моряка.
- Вон они! - сразу увидев нас, воскликнул Давлет. - А ну-ка сюда, рабочий десант! - Мы взбежали на балкон. - О, вояки! На вызов начальника с кошкой являются! Почему хромаешь?
- Запнулся.
- Не вовремя. А где остальные?
- Там. - Димка махнул рукой на лес.
- Докуривают?
- Кто? Не-ет!
- Понятно. Почему ремень в руке?
- Жарко.
- Подпоясаться.
- Есть! - И Димка живо щелкнул крючком.
- То-то! А теперь знакомьтесь! Это наши мичманы! Наши первые мичманы! - прямо тая в широченной улыбке, говорил Филипп Андреевич, представляя нам моряков, которые при этом надели фуражки и вытянулись, оказавшись стоящими по росту, точно строем ходили постоянно. -А это наши абитуриенты! Наши первые абитуриенты! Дима Лехтин, или Баба-Яга, ловко бьющий головой в живот, и Семен Полыгин, наш первый сторож! Как вы без пяти минут офицеры, так он-^без пяти минут юнги! Ну, без десяти, - поправился Давлет, что-то вспомнив, а потом, вспомнив еще что-то, вывернул все наизнанку: - А могут, к сожалению, вообще не стать юнгами - зависит от некоторых уточнений. Но будем оптимистами! Посейдон за нас!
- Салажата! Родня! - проговорил кто-то из мичманов, и к нам потянулись руки.
Сбитый с толку пояснениями Давлета, но сразу поняв, о каких уточнениях идет речь, я как-то не прочувствовал рукопожатий моряков и даже забыл посмотреть им в лица. Передо мной возникали только цепкие кисти и надраенные пряжки ремней, а сверху поочередно раздалось:
- Мичман Фабианский!
- Мичман Чиж!
- Мичман Кротов!
Последним стоял пацан класса седьмого, худой и серьезный, в красной рубахе и желтых джинсах. Ему я по инерции тоже подал руку, и он пожал ее холодными пальцами быстро и крепко, со взрослой солидностью, назвавшись:
- Алька!
- Наш художник! Наш первый художник! Микеланджело Буаноротти! Давид Альфаро Сикейрос! Он же Альберт Гурьев, по прозвищу Берта-у-мольберта! - одним дыхом нагородил восторженно Филипп Андреевич и, аж пошатнувшись, оперся о мое плечо.- Уф!.. А вот у Семена нет прозвища, хоть умри! Он обещает плитку шоколада тому, кто придумает ему полноценную кличку!
- Я предлагал "Ридикюль" - не хочет, - ввернул Димка.
- Иди ты со своим ридикюлем! - прошипел я.
- Ридикюль? - переспросил Давлет. - Нет, не пойдет!
- Конечно, не пойдет! - обрадовался я.
- Нет соли! Алик, думай!
Алька с улыбкой ответил:
- Приглядимся.
- Правильно - приглядимся! - Филипп Андреевич крутанулся на каблуке и замер с поднятым вверх лицом, потом медленно обратил его к нам, и на нем уже значилась какая-то мысль, точно похищенная у неба. - A знаете, ребята, в чем неповторимость данного момента? В том, что все мы тут - первые! Понимаете? - Филипп Андреевич сильно оттянул себе нижнюю губу и со шлепком отпустил ее, а я, усмехнувшись про себя, понял внезапно, что мне больше всего нравится в нашем начальнике - его неначальственность, его почти наши, мальчишеские жесты и выходки. - Лагерь "Ермак" родится только завтра, а сколько уже первых! Первый шофер Рая! Перрый кладовщик Егор Семенович. Первый физрук Ринчин!
- Первый начальник Филипп Андреевич! - ввернул Димка.
- Именно! И вот тоже первые! - кивнул Давлег на гуськом выбредавшую из-за гальюна троицу.
- О! - шепнул я Димке.
Они шли вяло и вразнобой, но вместе - значит, Ухарю как-то удалось замять разлад. А какой, собственно, разлад? Откуда я взял, что у них должен быть разлад? Из-за предательства Ухаря?.. И вдруг с новой четкостью я рассудил, что никакого предательства не было, потому что Ухарь спас не столько меня, сколько самого Рэкса - ведь тронь тот меня, и Димка звезданул бы его пряжкой по башке, это точно. Олег, уже зная Димкины способности, понял, видно, это и отвлек Рэкса, а чуть-чуть поджаренный зад - ерунда по сравнению с клеймом якоря на лбу. Будет Ухарь из-за какого-то Семки Полыгина предавать старых дружков! А жаль!.. Митька плелся в хвосте, опираясь на палку. Спохватившись, что в рассеянности оказались центром внимания, десантники остановились.
- Милости прошу к нашему шалашу! - с театральным поклоном пригласил их Филипп Андреевич.
Ухарь шоркнул пальцем под носом, дав при этом какую-то команду, Рэкс украдкой пощупал штаны, и они поднялись на балкон, на ходу застегивая ремни и надевая пилотки. Большие и ясные глаза Ухаря смущала тревога. Едва заметным кивком спросив меня, мол, что известно начальству, и увидев в ответ приставленный мимолетом ко рту палец, он успокоенно сунул в зубы травинку и шепеляво-безмятежно сказал:
- Здрасте!
- Ну вот! - разочарованно вздохнул Давлет. - Я расхваливал их, расписал, как богов, а они!.. Один с кошкой пришел, второй сено ест, а третий ползет почти на карачках! - Олег выплюнул травинку. - Что ж, знакомьтесь: Олег Лалаев, по прозвищу Ухарь, - командир десанта, а это два его помощника - Женя Рэкс и Митя Оспин, сердитый, как сирдар. Кстати, у него тоже нет прозвища.
- По-моему, уже есть, - сказал Алька-художник.
- Какое это? - насторожился Митька.
- Сирдар.
- Сам ты сирдар!
- Сир-дар, - повторил Давлет. - А что, тут есть соль! Браво! Митя, записывай художника в крестные!
- Не буду я Сирдаром! - возмутился Митька. - Подумаешь, мимо уборной прошел и сразу - Сирдар!
- Причем тут уборная? Сирдар - это английский наместник в Египте! Шишка! - пояснил Филипп Андреевич.
- Не буду!
- А то хуже придумаем!
- Все равно не буду!
- Будешь! - заверил Димка.
- А ты, Баба-Яга, не суйся, куда не просят, а то сунешься! - пригрозил битый не битому.- И вообще прозвища ни к чему! В школе с ними борются, вы придумываете: Сирдар, Ухарь, Баба-Яга! - вдруг обрушился он на Давлета, глазами прося поддержки у Рэкса, Олега и даже у Димки - мол, сплотимся против общего врага, но никто и не подумал сплачиваться.