Потом, засыпая, я думала: пройдет два дня, и этот странный человек уедет. Как это, наверное, тоскливо - не иметь друзей. Человек, у которого нет дома, друзей, то и дело нет денег, в конце концов… Как он живет? Я бы ни за что так не смогла.
Одинокий скиталец…
Почему он говорит, что счастлив?
Почему?
Глава 2. Счастье
Утром я спросила у Гелия…
Как бы не так! Спросила! Его вообще дома не оказалось. Чемодан, правда, оставил. И записку: "Оля, я ушел на работу. Не знаю, когда вернусь. Гелий".
Он пришел вечером. И сказал:
- Привет, закрой глаза. Я тебе тут один подарок сообразил. Вещь, которой почему-то недостает в этом доме.
Я зажмурилась, а он навесил мне что-то на шею, это оказалось фартуком.
- Мерси, - ответила я. - А теперь ты глаза закрой.
- Зачем? - спросил он, но послушался. Я развернула его к трюмо:
- А теперь открой.
Он посмотрел на себя в зеркало, засмеялся и стал стирать со щеки известку.
- И где же ты работал? - поинтересовалась я.
- Мало ли где. На вокзале таскал чемоданы. Потом настрочил об этом статью и унес в газету. Знаешь, в газетах обычно любят всякие такие бродячие материалы, я иногда прямо в поезде пишу, и как правило, берут с удовольствием, только вот гонораров иногда долго ждать. Взял еще интервью у какого-то бомжа, тоже туда отдал. Починил один телевизор и побелил один потолок, здесь повезло, заплатили сразу. А после этого прочел в библиотеке кое-что. Это тоже работа - впрок… Оля, а меня накормят в этом гостеприимном доме? А то, поверишь ли, что-то я такой голодный… - он опять сделал собачьи глаза.
- Если еще раз заговоришь в таком тоне и будешь так смотреть - больше не накормят, - ответила я.
- В каком тоне? - он мгновенно повернулся к зеркалу. Посмотрел-посмотрел и покраснел.
- Оля… а я часто так гляжу?
- На меня второй раз.
- Где я эту заразу подцепил, - рассердился он. - У! Оля, будь другом - если еще хоть раз так сделаю, стукни меня, что ли.
- Вчера ты сказал, что друзья тебе ни к чему, - заметила я.
Он еще больше нахмурился. Ничего не сказал и пошел умываться.
Ел он, как и вчера, не спеша и о чем-то думая. Вот сейчас я спрошу у него…
В кухню вошел папа с газетой и начал важно рассказывать о каком-то мирном урегулировании конфликта вперемешку с сюжетом детективного фильма. Скоро реклама по телевизору кончилась, и папа, взяв себе груш, убежал обратно. Тогда я, наконец, произнесла:
- Гелий! Ты говорил вчера, что счастлив.
- Это так, - ответил он.
- Почему? Из-за чего ты счастлив? Что в твоей жизни такого хорошего?
Он помолчал. Медленно спросил:
- Оля, ты хочешь убедить меня в том, что я живу плохо, или действительно хочешь узнать, отчего я счастлив?
Я ответила, что хочу узнать.
- Странно, - удивился он. - Ну что ж, идем со мной. Я объясню тебе, а заодно прогуляемся. Такой нынче вечер - не надышишься.
Мы спустились по старой лестнице и вышли во двор.
- Хороша жизнь или нет, зависит от взгляда на нее, - начал Гелий. - Смотри. Вчера шел дождь, и Вадик сказал: "Гадкая погода". Хотя мог бы и сказать: "Как здорово! Идет дождь".
- А что в дожде хорошего? - спросила я.
- Как что! После дождя на улицах нет пыли, легко дышится и свежо. Дождь, между прочим, поливает пшеницу на полях; если ее будет больше, то и хлеб будет дешевле.
- Хорошо, - согласилась я, - но если человек живет в своем доме, имеет друзей, у него гораздо больше поводов радоваться!
- Предположим, - продолжал Гелий, - что ты сидишь в своем доме. Час сидишь, два сидишь. День сидишь. Какие у тебя эмоции?
- Ты хочешь сказать, скука?..
- Ну, зачем сразу скука. Делом можно каким-то заняться. Ладно. Но вот ты идешь по холодной улице. Час идешь. Два идешь. День идешь. И, наконец, приходишь домой. И тебе очень-очень хорошо, правда? А ведь если бы ты сидела в тепле весь этот день, ты так и не испытала бы этой радости. Вот и получается, что я испытываю радость гораздо чаще, чем ты, потому что мне для счастья нужно мало, а тебе много.
- Да, но ведь весь день, пока ты идешь по холодной улице, тебе плохо! - возразила я.
- Нет. Мне хорошо. Потому что я думаю: впереди меня ждет дом, скоро я буду счастлив. И я радуюсь заранее… Я вообще люблю трудности.
- И создаешь себе несуществующие, - усмехнулась я. - Почему бы тебе не осесть в одном городе и не гулять весь день по своим улицам?
- Вот это как раз ненастоящие трудности. И бесцельные, - ответил Гелий. - А я езжу везде с целью. Во-первых, такой уж у меня способ искать себя. Во-вторых, я узнаю много новых людей. В-третьих, знаешь, как просторно думается, когда ты свободен как ветер? И в-четвертых, когда ты один на один перед небом и землей, начинаешь понимать настоящую цену всего. Что вечно, что преходяще.
Мы пришли на берег и уселись на валун. Волны, как мокрые котята, барахтались и переваливались друг через друга. Мягкий ветер играл длинными Гелиевыми волосами. Я сказала:
- Ты, получается, живешь только для себя и для своего счастья. И ты ничего не несешь миру.
- Дядька, которому я чинил телевизор, так не считал, - засмеялся он. - Раз уж мы заговорили о пользе для мира, скажи, пожалуйста, ты ведь не живешь для своего счастья - что ты принесла миру?
Мне нечего было ответить. Я расстроилась. Выходило, я никому ничего хорошего не делаю, даже себе.
- Гелий, скажи, пусть тебе так хорошо, но почему ты считаешь себя самым счастливым на свете?
- Самым, не самым, какие пустяки, - он улыбнулся и замолчал, глядя вдаль - туда, где кончалось озеро. Я тоже уставилась на горизонт, но улыбаться почему-то не хотелось. Было ужасно обидно, что я прожила целых пятнадцать лет и не умела радоваться жизни, как этот бродяга. Гелий, кажется, почувствовал, что я расстроена, потому что чуть приобнял меня за плечи и шепнул:
- Оля, большое спасибо, что ты мне поверила. Это так здорово, - вдруг он расхохотался и добавил:
- Вадик на моем месте сказал бы: "Ты лишила меня возможности хвастать тем, что мне никто не верит!"
- Разве этим можно хвастать? - удивилась я.
- А как же. В этом есть особый шарм. Ты наверняка видела, как разные старички в очереди кричат, что они инвалиды - это дает им привилегии. Многие женщины, особенно в пожилом возрасте, любят жаловаться на свои болезни. Вроде бы глупо: кто станет кричать всем о своей неполноценности? Ан нет. Многим нравится быть слабенькими и бедненькими. Прояви они свою волю, они могли бы вылечиться, зачастую даже очень скоро. Но они предпочитают стонать, вместо того чтобы изменить свой образ жизни.
- Это кощунство! - возмутилась я. - Разве можно усмехаться над больными людьми?
- Вот видишь! По-твоему, они особые, раз больные. Я не о всех говорю. Но если приглядишься, сама увидишь: есть достаточно людей, которым нравится быть несчастными. Вот пять лет назад, когда ты ревела на этом камне, тебе тоже нравилось реветь. Вот как умру, вот как похоронят, то-то вы все пожалеете…
- Да, да, - сердито перебила я. - Знаешь, папа тоже умеет читать лекции и нотации. Они мне надоели.
- Прости, - сказал Гелий. - Пойдем домой?
- Нет, давай посидим здесь. Я люблю слушать волны и смотреть вдаль, за горизонт, когда ничто не останавливает взгляда.
- Я тоже люблю. Только, пожалуй, я люблю это делать один, - ответил он.
- Ну и что же? Я буду молчать, - уверила я его.
Мы сидели и смотрели на озеро. Я думала: вот, рядом со мной самый счастливый человек на свете. И меня это радовало и сердило одновременно. Сердило, что мне нечего возразить. А что радовало, не знаю.
Потом ветер принес красный, будто стесняющийся своего одиночества листок боярышника и кинул его в воду. Листок отважно взмывал вверх вместе с волнами и не менее отважно ухал вниз, все держась на поверхности. Ему, наверное, было страшно и в то же время весело, и, казалось, он был отчего-то счастлив. Наконец одна из волн накрыла его, и он исчез.
Я вздохнула и поглядела на Гелия, а он - на меня. Значит, он тоже все это время следил за листком. Мы рассмеялись.
- Ты не замерз? - спросила я, потому что мне было уже холодно.
- Ничуть, - улыбнулся Гелий, - хочешь, тебе плащ отдам?
Я отказалась, и он развеселился:
- Похоже, что тебе захотелось походить по холодной улице?
Потом мы вернулись домой, и мне было очень хорошо, когда я уселась у теплой плиты и пила ароматный чай. Я даже решила, что теперь всегда буду мерзнуть на улице, чтобы испытывать счастье так же часто, как и Гелий. Но он, услышав, как я пару раз чихнула, высказал совершенно противоположное мнение.
Когда я согрелась и отправилась поглядеть, чем он занимается, он сидел за столом и что-то писал. Оказывается, он взял работу на дом. Я все-таки не понимаю: как можно весь день работать! Как он успевает? И какое же в этом счастье?
Глава 3. Выбор
В школе было событие: на переменке Тоня Булкина вдруг отбросила ручку в сторону и всхлипнула.
- Ты чего? - спросила я.
- Предки… не хотят покупать мне новую шубку, а эта уже износилась! - пожаловалась Тоня. - Говорят, на следующий год. Ну как мне им объяснить?
Мне снова подумалось: Тонька страдает без новой шубки, а ведь могла бы радоваться сегодняшней пятерке! Даже было ее не жалко, как раньше. Чего хнычет? Но все-таки я не могла быть счастливой, когда рядом со мной плакала Тонька. После уроков я попыталась объяснить ей все, что узнала вчера. Но Булкина ничегошеньки не поняла: то ли это так сложно, то ли я неважно объясняю. Или ей тоже нравилось быть несчастной и ее тоже сердило, что ей нечего возразить?
Когда я вернулась домой, Гелий сидел во дворе за доминошным столиком и писал свою новую работу на дому. Я рассказала ему о Тоньке и заявила, что она мешает мне радоваться.
- Тогда помоги ей, - ответил Гелий, не отрываясь от своих бумаг.
- Но как? Денег на шубу у меня нет, а понять она ничего не смогла!
- Не захотела, - уточнил он. - Тогда ничего не поделаешь. Не обращай на нее внимания.
- Но Тонька - моя подруга!
- Вот они, беды от друзей… Оля, видишь, я работаю.
- Но я хочу помогать людям! Я хочу делать добро! - сказала я. - Научи меня, ты ведь наверняка умеешь!
- Хорошо, идем, научу, - он рассерженно собрал бумаги, бесцеремонно всунул их в мой ранец и зашагал со двора.
- Куда мы идем? - поинтересовалась я, торопясь за ним.
- Помогать людям, - Гелий обернулся. - Ты же сама просила.
- Ладно, - кивнула я, - ты мне вот что скажи. Я еще вчера хотела спросить. Как ты все успеваешь? Ты работаешь так много.
- Когда ты начинаешь что-то делать, - ответил Гелий, - у тебя обязательно появятся на это силы. Если ты начинаешь лежать в кровати, из тебя получается больной и слабый человек. Если начинаешь бегать по утрам, получается спортсмен. Сначала ты делаешь это через силу: трудно бегать и болят ноги, а лежать в кровати очень скучно и охота встать. Потом все вокруг подстраивается под твои ритмы.
- Где доказательства? - потребовала я.
- Практические, - ответил он. - Попробуй, увидишь.
- А откуда берутся дополнительные силы? - не унималась я.
- Все просто: космос посылает тебе столько энергии, сколько ты реально затрачиваешь, - рассеянно проговорил он.
Это было уже что-то новое! Космос и энергия.
- Ага, еще добавь: на моем родном Марсе… - сказала я.
- Все мы инопланетяне… - Гелий задумчиво глядел в небо. - Нет, надо было сначала тот абзац вперед поставить, а потом… - он спохватился, тряхнул головой и пробормотал:
- Да, извини… О чем то бишь мы? А, да, вот я спросить хотел: что ты делаешь, когда тебе плохо?
- Ну… плачу, - я немного удивилась.
- А я смеялся. Когда был маленький. Специально смеялся. Сначала мне было страшно противно, что я так делаю, и было очень трудно. Однажды я решил: все, не буду я больше изображать из себя весельчака. Заплакал. И мне это сразу надоело. Хотелось опять смеяться. А теперь мне почти никогда не бывает плохо. Сразу с собой справляюсь. Я привык радоваться… и все вокруг подстроилось под мои ритмы, - закончил он, остановившись.
Мы пришли к детскому дому.
- Сейчас ты будешь учиться помогать людям, - оповестил Гелий, подошел к загородке, у которой стояло четверо малышей, и вынул из кармана баночку мыльных пузырей.
- Привет! - подмигнул он. - Ловите! - и начал выдувать разноцветные пузатые шарики. Ребята обрадовались и стали наперегонки ловить их. Потом нас увидели другие малыши и тоже сбежались посмотреть. Гелий давал им всем по очереди попробовать выдуть пузырь. После того, как ребят стало много, Гелий убрал баночку обратно в карман, извлек оттуда какие-то штучки и стал показывать с ними фокусы. Особенно веселил малышей маленький резиновый мишка, который не хотел сидеть в руке, выскакивал из нее и перелетал через загородку прямо к ребятам.
Подошла воспитательница, поглядела, посмеялась и пригласила нас:
- Что ж вы снаружи стоите? Заходите.
Попав к ребятам, Гелий разошелся вовсю: развесил свой плащ на каком-то сооружении из труб и принялся играть в индейцев. Я стояла и смотрела.
- Откуда он? - спросила воспитательница, любуясь игрой.
- Приезжий, - ответила я. - Он раньше тоже жил в детдоме.
К нам подошла маленькая девочка и глядела на нас снизу вверх.
- Что ты, Юлечка? - спросила ее воспитательница. - Почему ты не идешь к ребятам?
- Я не хочу быть индейкой.
- Индианкой, - поправила женщина. - А почему?
- Потому что он уйдет и не вернется, а я буду скучать, - сказала Юля. И пошла от нас.
Я догнала ее, присела и спросила - даже не знаю, что на меня нашло:
- Давай дружить. Меня зовут Оля.
- Я не могу с вами дружить, - Юля поглядела куда-то вбок. - У вас есть дом. А у меня нет.
- У дяди Гелия тоже нет дома, - сообщила я. - Он бродяга. Пошли играть?
- Ладно, - согласилась она, и мы направились к индейскому вигваму. Сначала нас приняли за врагов и обстреляли невидимыми стрелами, меня даже ранило, а потом мы стали полноправными индейцами. Только моя рана стала заживать, как на нас напало другое индейское племя. Битва снова кончилась перемирием, никто не пострадал, но когда все лезли в вигвам, Гелий наступил на отравленную стрелу и погиб.
- Вот так кончаются войны даже после перемирия, - говорил он после. - Дух войны, как цепкий паучок, ищет жертвы, чтобы насытиться. И если вы позвали его, он никогда не уйдет голодным. Так что лучше навсегда позабыть его имя.
Когда ребят уводили, Юлька попросила:
- Приходите еще. Мы будем ждать. Даже если вы забудете.
Обняла Гелия за ногу - и убежала.
Гелий облачился в плащ. Усмехнулся:
- Теперь ты знаешь, как можно… делать добро?
Он зашагал по улице, сосредоточенный и непонятный. Наверное, он думал о своем детстве.
- Ты часто так делаешь? - спросила я его. - Откуда у тебя в карманах эти вещи?
- Да все от цыгана того веселого. Он умер, а это вот мне досталось.
- Извини, я не знала, - тихо произнесла я.
- А я по-другому отношусь к смерти, - выдал Гелий. - Для меня это - переход в другой мир.
- Ты веришь в жизнь после смерти?
- Да. Но знаешь, суть даже не в этом. Допустим, когда человек умирает - это горе для тебя, если ты его любишь. И что, ты всю жизнь будешь жить в горе? От этого он не оживет, правильно? Хорошего из этого горя извлечь нельзя. Зато ты приносишь человеку страдания. Неважно, что этот человек - ты сам.
Я молчала.
- И вообще, знаешь что? - продолжал он. - Вот сколько раз видел. Человека хоронят, и все по очереди рыдают. Потом идут кушать. По крайней мере у половины людей на лице в этот момент скорбного выражения не найдешь! А когда справляют сорок дней, все уже веселятся в открытую, за застольными разговорами почти и не вспоминая об умершем, только в тостах или чем-нибудь подобном. Зато стоит о нем заговорить, вот как сейчас, сразу - скорбная маска: "Извини, я не знал".
- Ты жестокий, - сказала я. - Ты можешь говорить о больных и о мертвых с пренебрежением, ты смеешься над чужим горем… Конечно, может быть, ты и знаешь какую-то истину, перед которой все мы ничтожества и наши проблемы мелки, но ведь было время, когда ты не знал своей истины и был таким же, как мы.
- Стоит мне чуть-чуть высказать свое мнение, как на меня сразу нападают, - невесело ответил Гелий. - Пожалуйста, могу и молчать.
- Ну вот, почему сразу - молчать… Послушай, у тебя столько престранных мыслей в голове, почему ты не как все?
- Когда человек все время один, у него предостаточно времени, чтобы думать. Это как Зальтен - автор "Бемби" - сказал: "Одинокий путник идет дальше других".
- И тебе никогда не хотелось иметь спутников на твоей дороге?
- Да чего там, хотелось, конечно, - сказал он. - Но тут уж каждый делает свой выбор, как ему жить. А то тебе как в сказке: подавай сразу и кувшинчик, и дудочку.
Мне снова стало его жалко. Гелий понял это.
- Не забывай, что я самый счастливый в мире, - напомнил он.
Мне показалось, что в этот момент он говорил неискренне. Хотя, конечно, я многого не знаю и могу ошибаться.
Глава 4. Ёжик и фея
Наступил вторник. Гелий исчез вместе с чемоданом.
Я обнаружила записку: "Спасибо за крышу. Гелий". Хорошо, что мама и папа еще спали и этой записки не видели.
Нет, хорош гусь! Сбежал, и все. Хотя он и предупреждал, что не остается у людей больше, чем на два дня.
Но, извините, одно дело - у людей, а другое - у меня!
Пришлось вспоминать Конан Дойля и применять метод дедукции.
Гелий сидел в библиотеке и читал какую-то "Книгу об Эсперанто".
- Де кие ви… тьфу ты, - сказал он. - Ты что, меня искала?
- Какая проницательность, - ответила я.
- А зачем? - он удивился.
- Бери свой чемодан и отправляйся к нам, - велела я, садясь за стол напротив него.
- Нет, - ответил Гелий, - и ты знаешь почему.
- Но ты еще не объяснил мне многих вещей! Не отпущу я тебя никуда. Жить тебе все равно негде. Тем более, пока ты будешь в городе, я тебя буду разыскивать и расспрашивать, можешь не сомневаться. А то, видите ли, сам счастлив, а с другими не хочет секретами поделиться!
Он заулыбался, но покачал головой:
- Оля, я не пойду.
- Ну тогда и я не пойду, - заявила я.
- Слишком быстро тебе со мной наскучит. Думаю, все остальные секреты я оставлю при себе.