***
Арба, запряженная буйволом, медленно приближалась к окраине Ханоя.
Нгуен шел рядом. Хун-Петушок сидел в арбе, нагруженной гроздьями бананов и кокосовыми орехами. Они ехали в город со специальным заданием.
Мальчик с любопытством рассматривал окружающую местность.
Два цвета господствовали в Тонкинской дельте: ярко-зеленый - цвет рисовых полей и пальмовых рощ, и красновато-коричневый - цвет почвы дельты. Коричневой была земля, коричневыми от ила были воды Красной реки, и даже одежда крестьян, окрашенная растительной краской кю-нао, была коричневой.
Когда в знойный день в дельту врывается сильный ветер, в цвет кю-нао окрашиваются и воздух, и растительность, и дома. Взметая тучи коричневой пыли, он покрывает ею весь Тонкин. Но сейчас, после ночного ливня, растительность была свежей и умытой, сверкали зеркальные воды рисовых полей, поблескивали сочные листья кактусов и пальм, тянувшиеся вдоль дороги живыми изгородями.
- Дядя Нгуен, - вдруг прошептал Хун, - гляди!
У обочины дороги, на нижней ветви молодого платана, были подвешены две отрубленные головы. По их мертвым лицам нетрудно было догадаться, что они принадлежали совсем юным вьетнамцам - вероятно, лет шестнадцати - семнадцати.
- Наверно, партизаны? - спросил мальчик и крепко вцепился в руку Нгуена.
- Наши! - сурово ответил тот.
Показались первые дома городской окраины, и вот уже арба выехала на широкую многолюдную улицу Ханоя. Шурша шинами, буйвола обгоняли велосипедисты; спешили, позванивая колокольчиками, босоногие велорикши; мчались, отравляя знойный городской воздух удушливыми газами, автомобили и мотоциклы. На тротуарах бесконечной вереницей текли навстречу друг другу людские потоки.
Хун-Петушок впервые оказался в большом городе. Оп то и дело крутил головой, разглядывая высокие дома, автомобили, прохожих. Среди пешеходов было много чужеземцев, французских легионеров в белых каскетках и куртках из желтого тика и офицеров в гимнастерках цвета хаки, с короткими рукавами и брюками выше колен. Все они держали себя развязно, не уступали встречным дорогу, громко разговаривали, вызывающе смеялись. Часто встречались патрули из солдат, на перекрестках стояли полицейские.
Шагая по мостовой рядом с буйволом, Нгуен то и дело вздрагивал от пронзительных автомобильных сирен, испуганно сторонился мчащихся на большой скорости джипов с французскими офицерами.
- У, бешеные! - провожал он их ненавидящим взглядом.
А Хун-Петушок не мог скрыть своего восхищения.
Какие здесь широкие чистые улицы, какие красивые каменные дома! А сколько богатых магазинов, и что за диковинные товары выставлены в их огромных застекленных витринах! Никогда еще Хуну, выросшему в бедной вьетнамской деревушке, не приходилось видеть столько красивых вещей.
- Дядя Нгуен, а кто живет в этих домах? - кивнул он в сторону особняков.
- Чужеземцы, сынок.
- А где ж в этом городе вьетнамцы живут?
- Вьетнамцы? - Нгуен усмехнулся. - Увидишь, как к рынку начнем подъезжать.
- А можно нам войти в магазин и что-нибудь купить?
- Войти можно, да только товары в них не по карману бедным вьетнамцам.
Петушок умолк. Ему вспомнились слова Фама о том, что хотя и земля здесь вьетнамская и все эти красивые дома построены руками вьетнамцев, по живут в них и хозяйничают богатые чужеземцы.
"У, проклятые шелудивые псы! Когда же их всех изгонят с родной земли?!"
В конце нарядного квартала мальчик увидел рогатки, опутанные колючей проволокой, между которыми был оставлен лишь узкий проход.
Рядом, на перекрестке, прогуливались рослые солдаты-марокканцы в красных фесках, с темно-коричневыми лицами и черными бородами.
Нгуен без слов понял вопросительный взгляд мальчика.
- Здесь кончается европейская часть города и начинаются туземные кварталы. Эти проходы еще до темноты закрывают.
- Зачем?
- Боятся наших…
- Значит, никого сюда не пропускают?
- В Ханое сейчас с восьми вечера и до утра никому из жителей нельзя появляться на улицах…
Дальше ехали по кривым, грязным улочкам туземной часть города. Улицы здесь были настолько узки, что в них с трудом могли разминуться две встречные повозки. И дома здесь были тростниковые, обмазанные глиной и крытые рисовой соломой. Они жались в тесноте друг к другу, и почти на каждом пестрели вывески на стенах и заборах, на бамбуковых шестах, на веревках, протянутых поперек улиц. Здесь было множество полутемных лавчонок, мастерских, харчевен и опиекурилен. Повсюду толчея, спешка, перебранка, шум.
- Вот погляди, Петушок, как живут в этом городе вьетнамцы! - угрюмо сказал мальчику Нгуен.
- Плохо здесь, дядя Нгуен. Воздух нехороший! А шум какой! Оглохнешь!…
Отовсюду неслись тяжелые вздохи кузнечных мехов, рассыпчато-дробный перестук молотков, скрежет и скрип ручных пил, свист рубанков, перезвон жести. А зазывающие голоса многочисленных уличных продавцов со своими печурками, жаровнями и котлами! На глазах у публики они приготовляли всевозможные лакомства. И прохожие ели их, прислонившись к стене дома или присев тут же на корточки.
С трудом проталкиваясь между съехавшимися из окрестных деревень крестьянскими повозками, Нгуен ввел па рынок буйвола с арбой. Здесь пахло рыбой и сырым мясом, пряностями и свежей зеленью, навозом и человеческим потом.
- Ну вот, здесь и поторгуем, купец, - заговорщически подмигнул он мальчику и остановил арбу неподалеку от рыночной харчевни. - Из того, что говорил тебе, ничего не забыл, Петушок?
- Всё запомнил, дядя Нгуен, - тихо ответил Хун. - А ты что, уже уходишь?
- Пора идти. Ведь мне еще нужно разыскать улицу и дом.
- Далеко отсюда?
- Где-то вблизи крепости.
Нгуен огляделся по сторонам и, наклонившись к мальчику, понизил голос:
- Если дотемна не явлюсь, оставайся на рынке. Здесь и заночуешь.
- Как же так? - забеспокоился Хун. - А утром что делать?
- Приду. Наверняка явлюсь. Это я. на случай, если задержусь и из-за патрулей не сумею сюда пробраться.
- Понял, понял, дядя Нгуен.
Нгуен ушел, неторопливо пробираясь между лотками с грудами сладкого горошка в стручках, лука, чеснока, спелых фруктов, обходя многочисленные корзины, в которых копошились черные, похожие на пауков, крабы, креветки, осьминоги и живые черепахи.
Миновав шумную улицу, Нгуен свернул в тихий переулок, окаймленный широколиственными платанами. Вот и опрятный каменный домик, в котором помещается аптека. Кажется, здесь! Нгуен остановился и внимательно огляделся по сторонам.
Слева, из-за изгороди сада, свесило над улицей свои длинные ветви огромное дерево перья феникса, осыпанное пурпурными цветами.
Нгуен вошел в аптеку. Когда оп открыл входную дверь, забренчал висевший на ней колокольчик. Из-за занавески, отделяющей аптеку от внутренних комнат, вышла к прилавку еще не старая вьетнамка с озабоченным, усталым лицом. На ней был кремовый легкий халат с разрезами по бокам и белые шелковые брюки. Женщина скользнула безразличным взглядом по Нгуену и спросила:
- Что вам угодно?
- Что-нибудь от лихорадки, госпожа. Нет ли у вас снадобья из цикад?
Говорят, помогает…
- Отвара из цикад и шкурок их гусениц?
- Вот-вот.
- Кто у вас болен?
- Жена.
- Сколько ей лет?
- В праздник полной луны и высокого прилива исполнится тридцать шесть…
При этих словах женщина внимательно посмотрела на Нгуена и тихо сказала:
- Вам бы лучше посоветоваться с врачом.
- Вот об этом, госпожа, я и хотел вас попросить.
- Я не врач.
Нгуен оглянулся и, убедившись в том, что никого, кроме них, здесь нет, сказал:
- Мне нужен доктор By Фын.
Женщина чуть улыбнулась:
- Подождите, пожалуйста. Я узнаю, здесь ли он.
Женщина долго не возвращалась. Кто знает, возможно, сам By Фын в это время из-за занавески изучал лицо Нгуена, а может быть, женщина из-за ограды дома осматривала улочку, проверяя, не шатаются ли вблизи дома подозрительные люди.
Пока ее не было, Нгуен разглядывал лежащие на прилавке под стеклом различные снадобья с надписями. Чего только здесь не было! Вот отвар из рогов дикой козы - помогает при истощении организма. Толченые тигровые кости, настоенные на рисовой водке, - излечивают при болезни печени. Сушеные пауки и гусеницы шелковичных червей употребляются при простудных заболеваниях. Отвар из полевых кузнечиков - хорошее кровоочистительное средство…
Снова появилась женщина и молча провела Нгуена в полутемную комнату с опущенными жалюзи. В ней стоял низенький круглый столик и три таких же кресла. Навстречу Нгуену поднялся пожилой мужчина со строгим, даже суровым лицом. Женщина вышла, тихо притворив за собой дверь.
Нгуен поклонился:
- Здравствуйте, господин By Фын.
- Здравствуйте. Кто вы и откуда?
- Я Нгуен из долины Желтой Протоки. Вам прислал привет товарищ Ши.
При этих словах выражение лица By Фына сразу смягчилось. Он шагнул навстречу Нгуену и приветливо протянул руку:
- Садись, брат. Ши говорил мне, чтобы я ждал тебя… - и, помолчав, добавил: - За товаром приехал?
- Да. Очень он нам нужен.
- Слышал. К утру приготовлю. Рано утром подъезжай с арбой к этому дому, но только со стороны входа в сад. Вот сюда…
By Фын подвел Нгуена к окну и приподнял жалюзи:
- Как подъедешь, начни громко расхваливать свой товар.
- Понял, брат.
- Выйдет к тебе женщина, которую уже видел в аптеке. Людей, которых встретишь вблизи калитки, не пугайся, если что - женщина тебя предупредит… Пока будешь выбираться из города, вблизи тебя будут наши люди. На всякий случай…
- Спасибо, брат.
Нгуен попрощался с By Фыном и заторопился на рынок к Хуну.
ПРОДАВЕЦ БАН-КЫМА
Окраина Ханоя просыпается очень рано. День там, как и в деревне, начинается с пронзительных криков петухов, лая собак и скрипа первых повозок. Затем начинают постукивать по тротуару деревянные подошвы горожанок (многие здесь носят высокие лакированные деревянные подошвы, перехваченные на ноге узеньким ремешком), скрежещут раздвигаемые металлические решетки и ставни, которыми торговцы на ночь закрывают двери и окна своих магазинов. И вот уже над улицей разносятся зазывающие голоса бродячих торговцев:
- Свежая зелень! Свежая зелень!
- Кому вкусные крабы!
- Есть вареный рис!…
Один продавец подкреплял свои возгласы дробным стуком шарика, подвешенного к деревянной дощечке, другой - громким щелканьем больших ножниц, третий - звоном колокольчика.
Переночевав с Хуном-Петушком во дворе рыночной харчевни, Нгуен поднялся на рассвете. Как только гражданскому населению было разрешено появляться на улицах, он запряг буйвола и поехал к знакомой улице.
Когда арба остановилась неподалеку от калитки сада By Фына, Нгуен бросил на Хуна-Потушка многозначительный взгляд и певуче затянул:
- Свежие кокосовые орехи! Бананы, бананы!
Даже эта тихая улочка в утренние часы была оживлена. Тесной толпой окружили домохозяйки продавца древесного угля для жаровен.
Устроившись под ветвистым деревом, уличный парикмахер наголо брил голову старика. А рядом, в черном атласном халате и белых шароварах, сидел на корточках под широким полотняным зонтиком предсказатель судьбы. Перед ним на круглом столике горела свеча и лежала стопка книг и таблиц с загадочными знаками.
- Вкусные бананы! Свежие кокосовые орехи! - продолжал расхваливать свой товар Нгуен.
Около Нгуена прохаживался продавец бан-кыма - молодой человек лет двадцати пяти, живой, ловкий, с быстрыми глазами. Он внимательно посмотрел на Нгуена и его арбу и опустил на землю коромысло с двумя тяжелыми корзинами.
- Бан-кым, бан-кым! - певуче затянул продавец. - Кто хоть раз попробует мой бап-кым, будет покупать его только у меня!
Он улыбался и подмигивал прохожим, взглядом указывая на свои корзины с аккуратными пакетиками из пальмового листа, начиненного недозрелым рисом, смешанным с патокой, мякотью кокосового ореха и зернами лотоса.
"Какой бойкий торговец! - подумал Хун. - Наверно, у такого товар долго но залеживается… Даже если не хочется, обязательно купишь".
Но вот скрипнула калитка By Фына, и па улицу вышла знакомая женщина.
При виде ее Нгуен с еще большим рвением стал расхваливать свой товар:
- Купите, госпожа, кокосовые орехи и бананы.
- Куплю, добрый человек, если свежие и недорого.
- Поглядите, госпожа, совсем свежие и продам дешевле, чем на рынке…
Домой уж тороплюсь.
Женщина подошла к арбе и стала отбирать гроздья бананов и кокосовые орехи.
- Не поможешь ли, добрый человек, отнести все это ко мне? - спросила' она, указывая на покупку. - Мой дом рядом.
- Конечно, госпожа, - заторопился Нгуен. - Давайте я уложу все это в корзину… А ну-ка, сынок, помоги!
Взвалив на плечо поклажу, Нгуен вслед за женщиной скрылся за калиткой сада. Прошло минут десять, и оп вновь показался с той же корзиной на плече.
В корзине поверх пальмовых листьев лежало только несколько кокосовых орехов. Отодвигая корзину в глубь арбы, Хун почувствовал необычную тяжесть. Значит, под пальмовыми листьями уже лежала взрывчатка.
- Ну, поехали! - сказал Нгуен и, бросив быстрый взгляд в сторону продавца бан-кыма, тронул буйвола.
Когда арба отъехала, поднял свои корзины и продавец бан-кыма. Он шел вслед за Нгуеном и продолжал расхваливать свой товар. Время от времени, когда появлялся покупатель, продавец отставал, но вскоре снова нагонял медленно плетущуюся арбу. Вначале Хун не придал этому значения, но. когда, свернув в переулок уже на окраине города, он снова увидел продавца бан-кыма, мальчик забеспокоился.
- Дядя Нгуен, видите этого человека? - встревоженно шепнул Хун. - Ведь это тот, который стоял возле калитки. Может быть, это шпик?
Но Нгуен, скосив глаза в сторону, шепнул:
- Это наш человек, Петушок. Не оглядывайся на него.
Впереди показалась городская застава. Но что это? Вереница повозок и автомашин запрудила перекресток, к которому приближались Нгуен и Аистенок. Остановив буйвола, Нгуен подошел к стоящим впереди людям.
- Не скажете ли, уважаемые, что тут случилось? - осторожно спросил он.
- Транспорт не выпускают из города без осмотра, - ответил горожанин в наглухо застегнутой коричневой куртке и соломенной шляпе па голове. - Говорят, что красные на днях на одном заводе тайком разобрали какую-то важную машину и теперь стараются по частям вывезти ее из города в джунгли.
"Что же делать? - забеспокоился Нгуен. - Не повернуть ли назад? Но это, пожалуй, вызовет подозрение у шлыряющих вокруг полицейских и патрулей".
И как бы в подтверждение этой мысли неподалеку показались трое вооруженных солдат иностранного легиона в белых каскетках и малиновых погонах.
- Баи-кым, бан-кым! - послышалось рядом.
Нгуен и Хун-Петушок с надеждой оглянулись. Может быть, он поможет? Но продавец бан-кыма словно не замечал их. Потолкавшись среди сгрудившихся у перекрестка телег и людей, он неторопливо двинулся назад, громко расхваливая свой товар.
Проходя мимо Нгуена, он бросил в его сторону многозначительный взгляд:
- Ну, кому бан-кым? Купи, отец, для сынка… Очень вкусный, свежий!
- Что ж, подходи сюда! - пригласил его Нгуен.
Продавец подошел. Он опустил на землю обе корзины и, освободив одну из них от коромысла, поставил ее на арбу перед Хуном.
- Выбирай, мальчик! - громко сказал он и, наклонившись над корзиной, что-то шепнул Нгуену.
Тот незаметно переложил часть бан-кьма в ту корзину, где лежала взрывчатка, и подвинул ее ближе к краю арбы.
- Встретимся за городом, у рисовых складов… - быстро сказал продавец бан-кыма, взял корзину с взрывчаткой, подвесил ее на коромысло и зашагал дальше, громко расхваливая свой товар и весело улыбаясь покупателям.
Хун-Петушок долго смотрел ему вслед восхищенным взглядом и думал о том, что непременно сам будет таким же смелым, отважным и находчивым, как этот неизвестный ему человек-патриот.
А через час арба, запряженная буйволом, медленно двигалась по дороге на север.
ЧИНЬ БАН МОЛИТСЯ
В селении Долга все говорили о письме, которое было наклеено на воротах помещика Чинь Вана.
В письме, вызвавшем страх и растерянность помещика, было написано:
"Гражданин Чинь Баи! За бесчисленные преступления, совершенные тобой перед народом, ты присужден к смертной казни.
Народный суд".
Все мысли Чинь Вана кружились теперь только вокруг этого письма. Он обратился за помощью к полковнику Фуше, но тот пытался успокоить помещика, говоря, что все это пустые угрозы.
Чинь Бан жалел, что в эти тревожные дни не было рядом его младшего брата, Чинь Данга. Джунгли словно проглотили его вместе с Менье и их отрядом. Брат лучше, чем кто-либо, мог ему помочь, посоветовать, что делать.
Чинь Бан потерял покой. По ночам он просыпался от кошмарных сновидений и хватался за пистолет, с которым теперь не расставался ни днем, ни ночыо.
Помещик развернул кипучую деятельность по превращению своей усадьбы в неприступную крепость. Он поручил батракам и некоторым арендаторам укрепить ограду, углубить ров. Свою спальню Чинь Баи перенес в комнату, окна которой глядели на ворота первого двора. У ворот по ночам он заставил дежурить с ружьем батрака Ло, силача, а стены спальни увешал оружием. Кроме того, помещик приказал забить решетками все окна и поставить на дверях новые запоры. Во все жилые комнаты дома была проведена своеобразная сигнализация - проволока с подвешенными к ней бронзовыми колокольчиками.
Двери дома помещика теперь и днем запирались на засовы. Сам Чинь Бан почти не выходил из своей усадьбы, а если появлялся днем в деревне, то не иначе, как в сопровождении вооруженной охраны из своих слуг и батраков.
Лежа в постели, помещик сегодня особенно мучился от бессонницы.
Почему такое несчастье свалилось на егo голову? Не наказание ли это свыше? Не прогневил ли Чинь Бан духов своих предков? Он теперь так часто забывает зажигать поминальные свечи перед табличками предков.
От этой мысли помещику стало даже чуть легче. Ведь духов предков можно умилостивить, попросить у них прощения! Они ему не чужие, не то, что этот дьявол Беловолосый… Почему только Чинь Бан не догадался об этом раньше? Он тут же поднялся с постели и направился в комнату, где находился домашний алтарь.
За окнами стояла глухая, беззвездная ночь. Висящий на позолоченных цепочках фонарь был обтянут красным шелком, и в комнате царил таинственный полумрак. Золотой павлин, нарисованный на красном лаке сундучка, казалось, ожил и предостерегающе поглядывал на помещика. Насторожились, будто к чему-то прислушиваясь, вышитые на ширме драконы…
Помещичий дом - старый, большой - был на три четверти пуст. В нем, кроме Чинь Вана, жили лишь его сестра, старуха родственница да несколько слуг. Бесшумно пробираясь по дому, Чинь Бан поминутно вздрагивал от каждого шороха, от шелеста деревьев за стенами, от поскрипывания пола под ногами.