Вы знаете, что такое индейская война? Представьте себе, что вы вечером только что сели за стол и готовитесь приналечь на бобовую похлёбку, как вдруг в окно влетает стрела и вонзается прямо в стол. И тут же за бревенчатой стеной вашего дома раздаётся индейский боевой клич, от которого кровь стынет в жилах. Вы-то знаете об этом, наверно, только из книг, а мы, поселенцы из Иллинойса, испытали это на своей шкуре! Мы, конечно, индейцев не милуем, но и они не милуют нас. Уж так повелось с тех пор, как наши предки высадились на восточном берегу Америки с палубы корабля "Майский цветок".
Так вот, Эйб Линкольн был капитаном милиции штата Иллинойс в войне против Чёрного Ястреба. По правде сказать, ему ни разу не пришлось увидеть хотя бы одного индейца. Он сам говорил, что единственная кровь, которую он пролил на войне, была кровь от укусов комаров. Да и сам-то он, капитан, не очень был силён в военном деле. Раз ему нужно было провести свою роту строем через узкие ворота, и он не знал, как скомандовать. И вдруг его осенило:
- Рота временно распускается, - закричал он, - приказываю стрелкам через две минуты собраться по другую сторону ворот и ждать дальнейших приказаний начальства!
Никак не скажешь, что у нас в Нью-Сэлеме не уважали Эйба Линкольна. Все знали, что он парень умный и никакой работы не боится. Вдобавок он прочитал не меньше полусотни самых трудных книг и мог поговорить на любую тему не хуже самого школьного учителя. У него в голове было полно идей. Например, он говорил нам, что любой из нас, простых деревенских парней, ничем не хуже богатых, образованных джентльменов из восточных штатов, потому что дело вовсе не в богатстве.
- Вы живёте в стране, где все люди равны, - говорил он, - и каждый человек может занять любой пост, например стать членом конгресса или законодательного собрания штата. В этом смысл нашей жизни. А если б это было не так, то незачем было нашим отцам сражаться за свободу и равенство в великой войне за Независимость.
- Ну знаешь ли, любезный! - возражал ему Джо Кэмрон с лесопилки. - Этак ты ещё выставишь кандидатом в законодательное собрание Джека Ке́лсо!
Тут поднялся хохот. Этот Джек Келсо был что называется… маленько "вывихнутый". Волосы у него были до плеч, взгляд мутный, речь важная. Он мог в любой момент откатать наизусть длинный монолог из Шекспира без малейшей запинки, и так взволнованно, будто он сам и был принц датский Гамлет или мисс Дездемона… извините, забыл её фамилию.
Так вот, это и был лучший друг Эйба.
Джек Келсо любил уходить далеко вверх по реке Санга́мо. Он искал хорошие места для рыбной ловли. Эйб шёл за ним, а я за Эйбом. В этом нет ничего удивительного, потому что я раньше служил вместе с Эйбом в лавке мистера Оффата, где Эйб был продавцом, а я его помощником.
Джек Келсо устанавливал на берегу свои удочки, и тут они с Эйбом начинали разговаривать, словно два сенатора. Честное слово, из их разговоров нельзя было понять и пятой части. Слова такие важные, длинные, мудрёные!
- Я думаю, - говорил Эйб, - что в Америке наступают новые времена. Чем больше железных дорог, пароходов и всякой этой цивилизации, тем большее значение приобретает наш Запад. Возьмём, например, почтенный городок Нью-Сэлем. Когда я закрываю глаза, уважаемые господа и дамы…
Ни одной дамы в окрестностях не было, а уж нас с Джеком никак не назовёшь "уважаемыми господами", но Эйб всегда разговаривал как заправский оратор.
- Когда я закрываю глаза, я вижу будущий Нью-Сэлем, господа и дамы! Река Сангамо будет углублена и расширена. Пароходы и баржи будут подходить к городу. Фермеры будут продавать муку, зерно и свинину для вывоза в далёкие штаты. Таким образом они разбогатеют, а когда у населения графства будут деньги, появятся и школы. Представьте себе, господа и дамы, что каждый житель этого графства получит образование и будет знать историю своей страны и других стран. Это поможет ему оценить всю важность и значение наших свободных учреждений!
- Эйб, - сказал я, - ты говоришь не хуже, чем какой-нибудь проповедник на митинге. На твоём месте я пошёл бы в священники.
- Ну, нет, - заметил Келсо, - Эйбу не место среди долгополых святош.
- Не перебивайте меня, господа и дамы, - продолжал Эйб, - ибо я ещё не кончил. Кому по справедливости надлежит быть нашим законодателем? Тому человеку из народа, который всем обязан самому себе! Ибо он на собственном опыте изучил нужды народа. Не благовоспитанному джентльмену из богатого дома, а простому человеку из лесов и степей Иллинойса надлежит быть руководителем свободных американцев. И поэтому я беру на себя смелость выставить кандидатом в законодательное собрание нашего штата мистера Келсо, находящегося перед вами!
- Ты сошёл с ума, Эйб Линкольн! - сказал Джек. - Я и политика… нет!
И он сделал такой презрительный жест, точно ему предлагали стать не законодателем, а сторожем при тюрьме для беглых негров.
- Джек, - сказал Эйб, - ты напоминаешь мне погонщика скота, которого пригласили на свадьбу. "Что вы, ребята, - сказал он, - у вас в зале места не хватит для всех моих бычков!" Никто не мешает тебе читать Шекспира и быть политиком.
- Нет, - решительно сказал Джек, - не мне ораторствовать на митингах и призывать людей раскрыть глаза на "обиды бич и посмеянье века". Это будет сделано без меня. А с меня хватит шёпота листвы и сладкого журчания ручейков. Ты говоришь - пароходы? Ты скажешь ещё - паровозы! А чем плох этот край с его рощами, лугами и широкой прерией? Чем плох этот чистый воздух, этот птичий щебет, эта мудрая тишина лесов? Паровозы! "Метеоры", "Ракеты", "Тигры", "Циклопы" и "Пушечные ядра"! Паровозы! Дым, грязь и грохот! Нет, господа и дамы, я снимаю свою кандидатуру!
Тут он ухватился руками за грудь и начал читать монолог Гамлета. Читал Келсо так, что слеза могла прошибить самого толстокожего слушателя.
- Джек, - сказал Эйб, когда монолог кончился, - подумай хорошенько о своих словах. Перед тобой открывается дорога в жизнь. Как сказано у Шекспира: "На свете много есть такого, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам"…
- Нет, - отвечал Джек, - этого не будет. И перестаньте кричать, а то распугаете всю рыбу.
Так мы и пошли с Эйбом восвояси, оставив мистера Келсо наедине со своими удочками и Шекспиром.
- Видишь, как он не любит паровозы? - сказал Эйб. - Это всё потому, что он поэт.
- А ты любишь паровозы, Эйб? - спросил я.
Эйб долго молчал.
- Трудно мне объяснить это, Билли, - проговорил он. - Я всё вспоминаю тысяча восемьсот тридцатый год, когда наша семья переехала сюда, в Иллинойс… Много дней шли мы на запад без дороги. Наш фургон скрипел и качался, как корабль на бурном море. И в запряжке были не лошади, а быки. Представляешь себе, какая это скорость? Мы успевали верхом ускакать на милю, пока длиннорогие тащили фургон с женщинами и детьми. Мы рубили кусты, раскладывали костры по ночам, уходили на охоту в лес. Кругом ни живой души, только рыси да медведи. Наконец нашли участок, и отец приказал разгружаться. Построили хижину, очистили несколько акров, посеяли кукурузу…
- К чему ты это говоришь, Эйб?
- Подожди, Билли, не перебивай меня. Я никогда не забуду эту зиму - тяжёлая была зима. Снег повалил на рождество. Намело сугробы по пятнадцать футов вышиной. Нашего забора из жердей и кольев вовсе не было видно, он скрылся под снегом. Ручей замёрз. Каждый день мы с отцом рубили лёд, чтобы добыть воду. Дальше чем на полмили от нашей хижины нельзя было отойти. Женщины ругали этот проклятый Иллинойс с его морозами и метелями. Но я молчал. Это была борьба - борьба с природой, и мне даже было приятно сражаться с ней. Она отступала перед людьми. Вот наше поле, отвоёванное у леса, вот наш дом, где раньше был пустырь, вот хлев, где раньше лежал глубокий снег. Когда мне приходилось рубить сосны и тесать доски, я думал. "Вот, думаю, пройдёт несколько лет, и в этих местах будет селение. Потом оно разрастётся, и будет городок. Пройдёт железная дорога, загудят паровозы, вырастут здания. Будут почта, школа и больница. Будут лавки, мастерские, книготорговля, пожарная бригада…" Знаешь, как я думал назвать этот город?
- Я бы назвал его в твою честь "Линкольнвилль", - сказал я.
- Нет, Билли, я решил назвать его "Либертивилль", "город свободы". В этом городе не будет ни рабов, ни рабовладельцев. В нём свободные люди будут трудиться и пожинать плоды своих трудов. И в нём вырастет племя людей-братьев, которые не будут притеснять друг друга…
Несколько минут мы шли в полном молчании. Эйб иногда погружался в такое глубокое раздумье, что, кажется, ударь его кулаком в бок, он и то не очнётся. По-моему, это оттого, что он прочёл уж очень много книг.
Так, ничего не замечая, прошли мы с Эйбом мимо бакалейной лавки Клери и столкнулись носом к носу с Джеком Армстронгом.
Джек был один. Его молодцы, вероятно, тянули виски в лавке, но Джек не был пьян. У него было противное, неподвижное, спокойное лицо. В руке он держал глиняную трубку.
- Послушай, Эйб, - сказал он, - ты слишком уж много о себе возмечтал.
- Это не имеет значения, - задумчиво произнёс Эйб, глядя в сторону.
- Ты боишься посмотреть мне в лицо? - спросил Джек.
Эйб посмотрел на него так, как будто в первый раз его увидел.
- Что тебе нужно, Джек Армстронг? - спросил он.
- Сбить с тебя спесь, Эйб Линкольн, - отвечал Джек.
- Дай нам пройти, - невозмутимо сказал Эйб.
- Ты хочешь подраться, Эйб?
- Я не люблю драться, - сказал Эйб, - но, если ты будешь приставать ко мне, мне придётся дать тебе урок.
- Не задирайся, Эйб, - наставительно сказал Джек. - Не было ещё парня в этом месте, который позволил бы себе вольничать с ребятами из лавки Клери. Я слышал, что ты собираешься выставить кандидатом на выборах своего дружка Келсо?
- Это моё право, - ответил Эйб, - как и любого свободного американца.
- Не читай мне проповедь, учёный, - продолжал Джек, - и слушай внимательно, что я тебе скажу. Если ты будешь изображать в Нью-Сэлеме начальника или законодателя, Джек Армстронг укажет тебе твоё место. Я тоже не люблю драться. Я тебя предупреждаю по-честному. Это относится также к твоим дружкам, то есть к мистеру Келсо и к этому сопляку.
Тут он затянулся из трубки и выпустил клуб табачного дыма мне в лицо, да так, что я чуть не поперхнулся.
Я было стал засучивать рукава, но Эйб удержал меня. Джек улыбнулся, выколотил трубку о голенище своего высокого сапога и удалился торжественным шагом.
- Эйб, - сказал я, - нас оскорбили, и мы должны вызвать этих парней на бой.
- Молчи, - сказал Эйб, - я знаю, что делать.
- Что тут ещё можно сделать? Ты и в самом деле собираешься выставить Келсо кандидатом на выборах?
- Нет, - ответил Эйб, - я собираюсь выставить самого себя.
Так он и сделал. Как сейчас помню его фигуру на рынке, когда он взгромоздился на помост в ужасно коротких штанах из парусины, ситцевой рубашке, грубых башмаках, толстых синих носках, со старой соломенной шляпой на голове и поднял руку перед тем, как начать речь.
Надо вам сказать, что Эйб Линкольн был необыкновенно высокого роста. Он возвышался над любой толпой, как колодезный журавель, а тут, на платформе, он и вовсе выглядел чудищем.
- Эй ты, почтенный! - крикнул кто-то в толпе. - Глянь-ка за море, не собираются ли англичане на нас напасть!
- Что ты, сосед, - сказал другой, - лучше пусть поглядит за Миссисипи: не идут ли на нас индейцы?
- Сограждане! - начал Эйб.
Голос его потонул в буре криков.
- Слушайте! Он сейчас скажет нам, какая погода в Нью-Йорке!
- Дружок, тебе не холодно там, в облаках?
- Не шутите! Знаменитый учёный мистер Линкольн хочет прочитать нам стихи своего друга Шекспира!
- Где кандидат в законодатели мистер Келсо? Ты спрятал его за пазухой? Покажи его нам, если он не пьян!
- Не мешайте этому парню! У него нет никакого занятия, и он с горя решил стать оратором.
Кричали и улюлюкали изо всех сил приятели Джека Армстронга. Один из них даже запустил в Эйба початком кукурузы.
Тут Эйб, не говоря ни слова, спустился с помоста. Я думал, что он сцепится с теми, кто кричал, но он подошёл к Джеку Армстронгу, который, улыбаясь, сидел на перевёрнутом бочонке. Джек встал и засунул трубку за голенище. Я думал, что сейчас начнётся драка, но произошло нечто неожиданное. Эйб ухватил дюжего Джека одной рукой за воротник, другой за штаны, поднял в воздух и отбросил, честное слово, этак футов на двенадцать! Джек перекувырнулся, распластался в пыли, полежал с минуту, потом поднялся и тихонечко пошёл прочь…
Мы все охнули. Так кончилась слава Джека Армстронга, предводителя кучки нахалов из лавки Клери! Его приятели стали уходить один за другим, а Эйб, нисколько не смущаясь, поднялся опять на помост, пригладил вихры, которые торчали во все стороны, сложил на животе свои огромные шершавые кисти, прочистил горло и начал сначала:
- Сограждане! Я думаю, что вы хорошо знаете, кто я такой, - я бедный Авраам Линкольн. Мои друзья хотят, чтоб я стал кандидатом в законодательное собрание. Моя политика коротка и проста, как старая колыбельная песня. Я стою за национальный банк, за внутренние усовершенствования и за высокие пошлины на ввоз. Таковы мои убеждения. Если вы меня выберете, я буду вам благодарен; если нет - мне всё равно.
Речь Эйба сопровождалась непрестанным мычанием коров, пением петухов, блеянием коз и лаем собак. Как я уже говорил, день был базарный.
Перед Эйбом лежал в лучах летнего солнца маленький Нью-Сэлем с его бревенчатыми, грубо отёсанными домами, раскиданными среди рощ и полей. Мерно стучала лесопилка на серебряной речке. За деревьями начиналась широкая степь-прерия, и ветер свободно гулял по ней. Долговязый Эйб возвышался над площадью, как мачта. Его большие ноги словно вросли в землю. Руки, похожие на лопаты, были широко расставлены. Голос у него был высокий, не очень сильный, но каждое слово было слышно вдалеке. Недаром Эйб был лесорубом, в нём что-то было от леса и от деревьев. Казалось, налети сейчас буря, она повалит заборы, сорвёт дранку с крыш, опрокинет фургоны, но Эйб останется стоять посреди площади, как дуб с глубокими корнями. Его удержит земля.
Не хочу утомлять вас длинным рассказом. Эйба не выбрали. Но он нисколько не обиделся.
- Демократия в том и состоит, - сказал он солидно, - что народ выбирает, кого он хочет. Если тебя не выбрали, не сердись, может быть, выберут в другой раз. А пока что надо работать и учиться!
И он поступил на почту. В те времена у почтмейстера было немного работы. Он подсчитывал, сколько миль прошло письмо, и брал плату с того, кому оно было адресовано. Кто получил письмо издалека, тот больше и платил. А если вы не желаете платить, то не узнаете, что написано в письме. Конечно, каждого разбирает любопытство, что такое происходит на свете - а вдруг кто-нибудь родился, или помер, или получил наследство, - так что люди охотно платят.
Вот и всё, что я хотел рассказать вам. Будьте здоровы и не сердитесь, если у меня сюжет не слишком интересный, или если я скомкал конец, или если вы уже что-то подобное где-то читали. Ведь я человек немудрёный, зовут меня Билли Грин, по прозвищу "Ловкий Билли", из Нью-Сэлема, в штате Иллинойс.
И всё-таки как хотите, а этот Эйб Линкольн был престранный парень! Не правда ли?
Харчевня в снегах
Снег в сумерках казался синим. Ветер завывал, поднимал порошу, крутил её и разбрасывал по степи колючим, леденящим облаком. В такую погоду трудно было встретить кого-нибудь на дороге. Да и самой дороги не было видно. Ничего не стоило сбиться с пути и заблудиться на однообразной равнине, где только отдельные рощицы чернели мутными пятнами на косогорах.
Человек с палкой остановился, пощупал вокруг себя снег и выругался.
- Тут и сам архангел Гавриил не разберёт, где гостиница Чарли Тэ́ррента, - пробурчал он. - И хоть бы живая душа высунула кончик носа за дверь. Забились в своё логово, как медведи! Будь проклят этот Иллинойс со всеми его…
Путник внезапно замолчал.
- Кто это там, человек или привидение?
По степи медленно двигалась странная фигура. Это был верховой. Лошадь у него была низкорослая, но сам он был необыкловенно высок. Казалось, что его длинные ноги достают почти до земли, а туловище покачивается над крупом коня, как жердь, привязанная к седлу верёвками. На голове у всадника был нахлобучен цилиндр, с которого свисали сосульки. Узкие плечи этого странного путешественника были плотно обмотаны домотканым фермерским пледом василькового цвета; а из-под цилиндра глядело худое лицо с очень глубоко сидящими глазами и длинным подбородком.
- Эй вы, послушайте! - сказал человек с палкой.
Всадник остановил лошадь.
- Вы не знаете, где тут дорога?
- Добрый вечер! - добродушно отозвался всадник. - Это напоминает мне историю про старого возчика, который выпил лишнее и на обратном пути из харчевни заблудился в лесу. "Честное слово, - сказал он в отчаянии, - если б я в молодости знал, что в этом лесу такие путаные дороги, я не стал бы возчиком, а открыл бы харчевню".
- Какое мне дело до ваших историй! - сердито сказал человек с палкой. - Я ищу именно харчевню или, вернее сказать, гостиницу. Вы слышали про Чарли Тэррента?
- Ещё бы! - отвечал всадник. - Я как раз к нему и еду.
- А сами кто вы такой?
- Рад с вами познакомиться, - сказал всадник, - я адвокат, меня зовут Авраам Линкольн.
- Линкольн? Это у вас контора в Спрингфилде?
- Совершенно верно. "Линкольн в Хэ́рндон", с прошлого года такова надпись на вывеске.
- Не люблю адвокатов, - сердито сказал человек с палкой.
- Это ваше право, - невозмутимо ответил всадник, - но в таком случае пусть дорога в гостиницу сама разыскивает вас, а я поеду…
- Постойте! Неужели вы бросите меня в этой проклятой степи, где не отличишь одного сугроба от другого?
- Вы же сами не хотите иметь дело с адвокатами!
- Ладно, всё-таки лучше адвокат, чем мороз.
- А ещё лучше добрый очаг Чарли Тэррента, - улыбаясь, сказал Линкольн. - Итак, мы попутчики поневоле.
Он поехал шагом. Человек с палкой пошёл рядом.
- Вы сильно пострадали от адвокатов, мой друг? - спросил Линкольн.
- Могу сказать, порядочно. Я дважды платил адвокатам за проигранные дела.
- Это напоминает мне тяжелобольного, который перед смертью сказал врачу: "С какой же стати я стану платить вам за лечение, если мне предстоит ещё расход на похороны?"
- Вы, видать, большой мастер рассказывать разные побасёнки, - проворчал человек с палкой. - А дорогу-то вы знаете?
- Нет, - сознался Линкольн, - я полагаюсь на мою лошадь. Она никогда не собьётся с пути, когда путь ведёт в гостиницу.
- Я гораздо больше доверился бы магнитной стрелке, - сказал пешеход.
- У вас есть компас?
- Компас или астролябия, - со вздохом отвечал пешеход, - то-то и беда, что их нет. Я нашёл бы дорогу в два счёта, если б знал, где север…
- Вы умеете обращаться с астролябией? - спросил Линкольн.
Человек с палкой презрительно посмотрел на адвоката и процедил сквозь зубы: