- Надо тебе с ним встречаться, - настойчиво заметил губернатор. - И безотлагательно. Предложи ему какой-нибудь проект. Заинтересуй. Ты же умеешь. Необходимо отсекать от них Ефима. Чтобы они вообще перестали его принимать. Ты когда к Вихрову летишь? В пятницу? Вот на пятницу и планируй. А я уж договорюсь, чтобы Либерман выбрал для тебя время. Связи у него огромные. Ему такой вопрос решить - раз плюнуть.
- Хорошо, - пообещал Храповицкий.
- Как у нас там, кстати, с конкурсом? - вновь сменил тему Лисецкий. - Все в порядке? А то меня мой Мышонок уже затерзал. Ну хочется ей быть первой красавицей области. Сам понимаешь, женщины...
- Двадцать девятого, как вы и назначили.
- А Кривоносова с Пажовым точно приедут? - Губернатор спрашивал про известных эстрадных певцов, чье выступление на конкурсе по просьбе Мышонка должен был обеспечить Храповицкий.
- Договор их директор уже подписал. Деньги мы заплатили. Такие цены, между прочим, ломят!
Храповицкий искоса глянул на губернатора, но тот не отреагировал
- Постараемся организовать все в лучшем виде, - завершил Храповицкий бодро.
Хотя он и не выдавал своих эмоций, эгоизм губернатора выводил его из себя. Он считал, что Лисецкий ведет себя неприлично. Что в такую трудную для него, Храповицкого, минуту губернатор мог бы и не дергать его по пустякам.
- Это хорошо, - Лисецкий потер руки. - А про призы? Про призы не забыл? Тот список, что я тебе давал? А то ей больно машину хочется. И шубу из белой норки. Глупенькая еще. Что с нее возьмешь!
- Уже купили, - коротко откликнулся Храповицкий сквозь зубы.
Лисецкий откинулся на диване, мечтательно посмотрел в потолок и погладил себя по животу.
- Славная девчушка, - томно проговорил он, вспоминая что-то свое. - А Лихачева мы дожмем, - спохватился он. - Ты не переживай. Больно много о себе возомнил. Пора его по носу щелкнуть. Сначала его. А потом и за Ефима возьмемся.
6
Обычно после тренировки губернатор отпускал служебную машину, и Храповицкий подвозил его до дома. Так было и на этот раз. Он доставил губернатора к крыльцу его трехэтажного красивого особняка и отбыл в сопровождении своей многочисленной охраны на трех машинах.
Губернатор вошел в дом и сразу проследовал на кухню, занимавшую метров пятьдесят и соседствовавшую с просторной гостиной. На кухне уже сидела его жена Елена в голубой полосатой пижаме, которую Лисецкий терпеть не мог, считая, что пижамы отбивают всякую охоту к сексу. Он предпочитал прозрачные пеньюары, хотя в глубине души понимал, что даже они не пробудят в нем прежних чувств к жене.
Елена, поставив на стол круглое зеркало, втирала в лицо густой зеленоватый крем. Под маской крема ее тонкие красивые черты были неузнаваемы. Ресницы без туши выглядели белесыми, и все ее лицо со светлыми глазами и ненакрашенными, бесцветными губами напоминало Лисецкому не то какую-то сыворотку, не то простоквашу.
- Что ты со своими мазями вечно на кухне возишься! - не здороваясь, брезгливо поморщился Лисецкий. - Иди вон в спальню, там и делай что хочешь. Дай мне поесть что-нибудь. Я только что с тренировки.
- С ума сошел! - невозмутимо отозвалась она, не оборачиваясь и не двигаясь с места. - Посмотри на себя. Брюхо уже висит. В тебе килограммов пятнадцать лишних. А ты на ночь есть собрался. Бери пример с Храповицкого. Молодец парень! Сидит на диете, зато как выглядит!
Губернатор не любил, когда ему ставили кого-нибудь в пример. Особенно если его укоряли людьми, которые от него зависели и которых он поэтому считал ниже себя. Слова жены были ему вдвойне неприятны, поскольку она была младше его десятью годами. А Храповицкий еще моложе. Получалось, что она исподволь напоминала Лисецкому о существующей разнице в их возрасте. Губернатор почувствовал ревнивый укол.
Елена вообще только тем и занималась, что говорила ему гадости. Возможно, она делала это бессознательно, но, по мнению губернатора, это происходило обдуманно. Для себя он объяснял ее язвительную манеру разговора женской агрессией, возникшей в результате страха перед наступающим климаксом. Он где-то читал об этом. То, что до климакса Елене было еще довольно далеко, его не смущало.
- Не знаю, как там выглядит Храповицкий, - проворчал он. - Я мужчинами, знаешь ли, не интересуюсь. А только в теннис я его под орех разделал. Только перья летели. Да и в парилке он язык на плечо высунул.
Лисецкий прошел к холодильнику, порывшись на полках, достал сыр, решил, что это действительно будет слишком тяжело на ночь, вздохнул и, отставив сыр в сторону, взялся за индюшку.
- Да он тебе просто поддавался, - усмехнулась Елена. - Он же умница. Ловкач.
Лисецкий и без нее знал, что во всех играх подчиненные стараются ему поддаться. И он считал это справедливым. Но он не любил, когда ему напоминали об этом. И сердито хмыкнул.
- Вилку бы хоть взял! - снова сказала она. - Что ж ты руками ешь, как свинья!
- Не учи меня! - огрызнулся он с набитым ртом. - Лучше лицо вытри. А то сидит, как Фантомас, да еще таращится.
- Да где бы ты был, если бы я тебя не учила, - ответила она, повторяя свою излюбленную присказку. - Так бы и протирал штаны в своей лаборатории.
Теперь Лисецкий разозлился не на шутку. Елена действительно в свое время заставила его бросить прежнюю профессию и избрать политическую стезю. Но каждый раз попрекать его этим было с ее стороны хамством. Тем более что в последнее время она все чаще говорила об этом на людях.
Он хотел было прикрикнуть на жену, но передумал. За годы правления областью у него выработалась привычка ничего не предпринимать сразу и особенно тщательно готовить планы мести. Он дожевал индюшку и повернулся к жене.
- Храповицкий ежегодный конкурс красавиц проводит, - заметил он как бы между прочим. - В конце октября. Ты пойдешь?
Это был двойной удар. Во-первых, таким образом он давал ей понять, что сколько бы она ни молодилась и ни прихорашивалась, в конкурсах губернских красавиц она может участвовать только на правах жены губернатора. Во-вторых, и это было еще обиднее, в этих конкурсах всегда участвовали его молодые любовницы, о чем ей регулярно доносили.
У Елены сразу вытянулось лицо. Глаза под маской беспомощно заморгали.
- Новую крысу себе нашел? - спросила она упавшим голосом.
- Ну почему же крысу? - жеманно ответил Лисецкий, поджимая губы и мгновенно приходя в хорошее настроение. - А может быть, юную, интеллигентную девушку?
- Ага! - раздраженно ответила она. - Нужен ты им, интеллигентным девушкам! За тобой только твари и ползают.
- Нравлюсь я женщинам, - кокетливо подтвердил Лисецкий и даже заглянул в зеркало через ее плечо.
- Не ты им нравишься, а твои деньги! - взорвалась Елена. - Вы думаете, почему они возле вас трутся? Да они денег ваших хотят! А сами потом смеются над вами, старыми дураками, вместе со своими молодыми любовниками!
Лисецкий с минуту любовался на ее искаженное яростью и обезображенное кремом лицо.
- Как хорошо, что у тебя нет молодого любовника, - едко парировал он. - Что вышла ты уже из этого возраста. А то вот бы ты надо мной смеялась! Ведь больше, чем на тебя, я ни на одну крысу не трачу!
И чрезвычайно гордый тем, что сумел поставить жену на место, он, немузыкально насвистывая, удалился с кухни.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Когда я был бедным и честным, правоохранительные органы мною не интересовались. Мое существование тогда, надо признать, вообще мало кого волновало. Зато как только я перестал быть и тем и другим, интерес ко мне начали проявлять все. В том числе и правоохранительные органы.
Лишь за последний год меня по нескольку раз допрашивали в городских и областных прокуратурах, милиции и отделе по борьбе с экономическими преступлениями. В целом я ничего не имею против общения со следователями, мне лишь не нравится, когда очередной вопрос дознавателя сопровождается ударом дубинки по голове. Это мешает мне сосредоточиться.
Впрочем, так со мной обращались лишь однажды, в отделе по борьбе с организованной преступностью, куда мы с Храповицким залетели по недоразумению. Или, если угодно, по пьянке. Что, в общем-то, одно и то же.
Так что, подъезжая в четверг в десять утра к налоговой полиции, я не очень опасался того, что здесь меня с порога закуют в наручники и примутся дубасить. Но настроение все равно было мерзкое.
Налоговая полиция размещалась в здании бывшего детского сада, обнесенного высоким ржавым забором. Во двор мои машины не пустили, и я демократично шел пешком по уличной грязи, как и подобает рядовому гражданину, подозреваемому в совершении особо тяжких преступлений. Мошенничестве, хищении и сокрытии налогов. Все, заметим, в особо крупных размерах.
Утро выдалось под стать моему настроению. Пасмурное, мрачное и сырое. То и дело начинал накрапывать дождь. Небо было обложено беспросветными тяжелыми тучами. Моя неоднократно травмированная голова побаливала, ломило виски. Сопровождал меня хмурый Гоша, разделявший народную неприязнь к такого рода учреждениям, равно как и убеждение в том, что без мошенничества, хищений и сокрытия налогов в России не проживет даже святой.
Напротив налоговой полиции, через дорогу находился кинотеатр. Огромная цветная афиша, неуместно яркая посреди осклизлого осеннего свинца, гласила, что в прокате идет комедия "Семь лет без права переписки". Был изображен веселый усатый грузин за решеткой и толпа простирающих к нему руки рыдающих женщин.
Мы с Гошей прочли афишу и переглянулись.
- Не смешно, - решил Гоша.
- Глупо, - подтвердил я.
Я отдал свою повестку дежурному на проходной, он велел мне подождать и куда-то позвонил. Минут пятнадцать я мерил шагами коридор, потом по лестнице спустился толстый мужчина в штатском и, подойдя ко мне, внушительно произнес:
- Майор собственной безопасности Кожемякин. Следуйте за мной, я вас проведу.
- Ухты! - восхитился я непривычным для меня словосочетанием. - Значит, вы отвечаете за свою собственную безопасность?
- Ну да, - удивился он. - А за чью же еще?
- А кто же тогда отвечает за безопасность Родины? - поинтересовался я.
- Есть кому отвечать, - туманно ответил он.
По коридорам и лестницам он отвел меня на третий этаж и постучал дверь одного из кабинетов. Нам открыл майор Тухватулин, тот самый, который проводил обыск в кабинете Храповицкого. При виде меня его узкие азиатские глаза округлились от изумления.
- Я же Решетова вызывал, - пробормотал он озадаченно.
- Здравствуйте, - любезно произнес я, желая произвести на него благоприятное впечатление своей обходительностью.
У меня не получилось.
- А Решетов-то где? - рявкнул Тухватулин майору безопасности, игнорируя мое приветствие.
- Вот этот и есть, - растерянно развел руками тот. - Решетов-то. А никого другого и не было.
- Он же говорил, что он Лисецкий?
- Кому говорил? - не понял безопасный майор.
- Да зачем вам Лисецкий, - вмешался я в их диалог, - если вы Решетова вызывали?
- Наврал, значит! - догадался Тухватулин. И зловеще добавил, переходя на "ты": - Обманул органы! Плохо ты кончишь, Решетов, с такими шутками. Свернут тебе шею.
- Скорее бы уж, - заметил я, проходя в тесный кабинет с казенной мебелью. - А то все только обещают.
Я не успел сесть на стул, как у него зазвонил телефон. Он сорвал трубку.
- Да. У меня. Так точно, - отрывисто говорил он, косясь в мою сторону. - Есть.
- Пойдем. - Это уже предназначалось мне. - Генерал лично будет разговаривать с тобой.
В его тоне звучала явственная ревнивая неприязнь. Наверное, будучи усердным карьеристом, он полагал, что генералу было бы полезнее провести время в беседе с ним, Тухватулиным, чем с законченным лгуном и аферистом вроде меня.
Меня вновь повели подлинным узким коридорам. Мы вошли в приемную, где возле телефонных аппаратов дежурил высокий прилизанный парень в форме, исполнявший обязанности адъютанта генерала и его же секретаря. И наконец оказались в кабинете Лихачева.
2
Генерал сидел за письменным столом и, водрузив на кончик носа узкие очки в прямоугольной металлической оправе, просматривал какие-то документы. Это был высокий сухощавый блондин лет пятидесяти или около того. Его правильные черты, голубые глаза и прямой нос напоминали о тех давно ушедших временах, когда при приеме в КГБ, где генерал прослужил более двадцати лет, предпочтение отдавалось обладателям славянской внешности.
- Разрешите войти? - гаркнул с порога Тухватулин, выкатывая впалую грудь.
- Входи, - охотно отозвался Лихачев, переводя насмешливый взгляд с меня на своего подчиненного.
Держался Лихачев всегда запросто, без начальственного апломба и, несмотря на то что мундир был ему к лицу, чаще носил цивильные костюмы и светлые рубашки без галстука.
- Вот, привел, товарищ генерал, - отрапортовал Тухватулин. - Это он тогда себя за губернаторского сына выдавал. Этот Решетов. Раскрутил я его. Сам признался. Можно протокол оформлять. Дело заводить за дачу заведомо ложных показаний и препятствие следствию.
Генерал снял очки и поднялся из-за стола.
- Правда, что ли? - спросил он с искренним любопытством, подходя ко мне и пожимая мне руку.
- Ну, не вашим же сыном мне было представляться, - ответил я с достоинством.
- Наглец, - сказал генерал беззлобно. И дружелюбно хлопнул меня по плечу.
У Тухватулина отвисла челюсть. О наших прежних отношениях с Лихачевым он, разумеется, не знал.
- Ты иди, - кивнул Лихачев Тухватулину. - Займись чем-нибудь. Рапорт какой-нибудь напиши. Мы тут вдвоем поговорим. Только повестку ему не забудь отметить, а то его не выпустят.
Тот попятился и исчез за дверью.
- Садись, - пригласил генерал. - Закуривай, если хочешь.
Я сделал и то и другое. Лихачев опустился в кресло напротив меня, тоже взял сигарету, пару раз коротко затянулся и раздавил окурок в пепельнице. Сегодня в его порывистых движениях чувствовалось скрытое возбуждение. Я догадался, что он пребывал в охотничьем азарте.
- Ну что? - спросил генерал, подмигивая. - Удивляешься? Дескать, как же так? Вроде дружили мы с твоим шефом. Обнимались-целовались. На губернаторском балу танцевали, как шерочка с машерочкой. И вдруг на тебе! Прошла любовь.
Я промолчал. Возможно, он ощущал некоторую неловкость и хотел ее преодолеть, придав нашему разговору прежний дружеский характер. Вообще-то он любил подурачиться и подурачить. Но в этой ситуации помогать ему я не собирался. Мы были по разные стороны баррикад, и я ему не доверял. Да и шутливость его в сложившихся обстоятельствах казалась мне довольно искусственной.
- Вот и он не понимает, - продолжал генерал в том же тоне. - Друг-то мой закадычный, Владимир Леонидович. Терзается сомнениями. Отчего я его разлюбил? Что не так? - Генерал скорбно покивал. - А я ведь его не разлюбил. Ни в коем разе! Наоборот! Я его, кстати, видел на днях, - перебил сам себя Лихачев. - В Москву меня вызывали. Приезжаю в аэропорт, прохожу через ВИП-зал, мне по штату так положено. Билеты мне выписывают на первый ряд. Заметь, я не просил. Мне без разницы, где в самолете мучиться. Меня хоть в багажное отделение помести, только в газету не заворачивай. А летел я этой "тушкой" маленькой, в которых бизнес-класса нет. Ну, ладно. Иду в самолет, сажусь на свое место. Подходит стюардесса, девчонка лет двадцати, и мне писклявым голосом сообщает: на этих местах сидеть нельзя! Постойте, говорю, как нельзя? У меня же в билете указано. Заметь, я в мундире. При погонах. Начальство московское требует, чтоб при полном параде мы туда являлись. Генерал-лейтенант как-никак. А она: на этих местах сидит Владимир Леонидович. И второй ряд не занимайте. Там его охрана располагается. Я, знаешь, перепугался весь!
Генерал схватился за голову и съежился, показывая, как он перепугался.
- Заметался! Простите, говорю, великодушно, что рылом не вышел. Зарвался, говорю. Собрался с охраной своего друга рядышком побыть. На одной скамеечке. Про него-то самого уж я, конечно, не мечтаю. Но с охраной, думал, мне можно. Хорошо, что вы меня одернули. Спасибо вам. Извините, говорю. Погорячился. Не знал, что тут такие важные люди. Сам Владимир Леонидович! Да!..
Ну, засунула она меня подальше. И тут подъезжают черные "мерседесы". Штуки две или три. Гордо так. Прямо к трапу. И выходит мой товарищ, Владимир Леонидович Храповицкий. Собственной персоной. С девушкой. За ним толпа его нукеров. Плывут, значит, они по проходу, так вразвалочку. Владимир Леонидович и красавица ни на кого, естественно, не смотрят. А на кого глядеть-то? Если всего два человека приличных во всем самолете. Он да она. А остальные - шушера. Вроде меня. Охрана - та, конечно, рыскает глазками. Подозрительно. Как бы кто не умыслил их великого начальника обидеть. Пихнуть, например, его или его девушке свой телефончик незаметно сунуть. Дескать, полюбил вас вмиг, терпежу нет, звоните если что. Но я - нет. Не сую телефончика. Хотя, конечно, охота мне. Но скремнился. Место свое знаю. И сижу себе скромно так. Газетку читаю.
Генерал откинулся в кресле и притворно потупился, изображая чтение газеты. Он наслаждался представлением.
- И кто-то из нукеров меня, надо думать, заметил. И шепнул ему, что я в самолете. Ну, друг-то мой - сама любезность. Что-что, а этого у него не отнимешь. Знаешь же его. Весь в заботе о людях. Подошел сам. Не стал за мной посылать. Расшаркался. Дескать, Валентин Сергеевич, что ж вы здесь, на задворках отираетесь? Пойдемте ко мне. Ко мне, слышишь? - не вытерпев, фыркнул он. - А самому-то невдомек, что мое место занял.
- Вы пошли? - спросил я с любопытством.