- Это мы с тобой знаем! - с досадой поморщился губернатор. - А я тебе про избирателей толкую. Кулаков собрался в губернаторы. И вдруг его зама арестовывают! Вся пресса об этом пишет! Телевидение показывает! Кому Кулаков будет доказывать, что он здесь ни при чем? Простому народу? Да ему ни один бомж не поверит! Ведь если Сырцов в чем-нибудь замешан, то только с ведома своего начальника. Так? А если еще все это подогреть немного, ну, например, через центральные средства массовой информации, то ему сразу конец. Крест на карьере.
Плохиш растерянно посмотрел на губернатора и покрутил головой.
- Да! - неуверенно согласился он. - Круто! Ничего не скажешь. А все же насчет капусты как?
Лисецкий тяжело вздохнул.
- Если бы не Володя! - пробормотал он. - Как тут быть? Ума не приложу!
- Вот я и говорю, серьезная фигня! - с готовностью подхватил Плохиш. - Я сам всю голову сломал.
Губернатор посмотрел на него с некоторым сожалением. Вероятно, он полагал, что Плохиш мог бы и не ломать головы, поскольку достоинства Плохиша заключались отнюдь не в ней.
4
Судья Безверхова позвонила мне вечером, часов в семь, по мобильному телефону. Я сидел у себя в кабинете вместе с Немтышкиным, с которым проводил теперь едва ли не большую часть своего времени.
- Вы можете говорить? - спросила она как-то обидчиво.
- Более или менее, - неопределенно отозвался я, помня наставления Савицкого о необходимости соблюдать сдержанность по телефону.
- Обманули вы меня, Андрей Дмитриевич! - сразу накинулась она на меня с упреками. - Я ведь только после вашего ухода поняла, что обманули!
- То есть как обманул? - опешил я. - В чем?
- Вы мне должны были отдать документы в десяти томах? Так? - наседала она.
- Так, - подтвердил я, вздрагивая от ее неосторожности. - Я же, кажется, все отдал.
- Отдали, - согласилась она неохотно. - Но ведь из них пять томов мне придется вернуть. Что же получается? У меня только пять и останется!
- Не понял, - признался я. - Кому вернуть?
- Ну, другой стороне! - пояснила она, удивляясь моей несообразительности. - Им же нужно вернуть. Раз результат изменился.
- Ну да, - согласился я, все еще в растерянности. - Но разве они не приносили вам свои пять томов?
- Да в том-то и дело, что приносили! - воскликнула она с досадой.
- Ну, так вы их и верните. Десять остается.
- Какой вы умный, Андрей Дмитриевич! - саркастически произнесла он. - Верните! Где ж я их возьму, если у меня их уже нет!
- Как нет? - недоумевал я.
- А так нет! Что ж тут странного? - капризно возразила она. - Все, так сказать, уже использованы. Я же не знала, что у нас с вами по-другому получится.
Я тем более не имел ни малейшего представления о том, что она уже потратила деньги, полученные от Гозданкера, и теперь хотела их возместить за мой счет. В другое время я бы взбесился от такого беспардонного вымогательства. Но сейчас пять тысяч долларов могли решить судьбу Пахом Пахомыча, и я не раздумывал.
- Хорошо, - поспешно ответил я. - Завтра с утра я завезу.
Она сразу оттаяла.
- Да ладно уж, - смилостивилась она. - Других дел, что ли, у вас нет? Немтышкина пришлите. Часам к десяти. Пусть побегает. Хоть какая-то польза от него будет. Ну, удачи вам, Андрей Дмитриевич! - И она повесила трубку.
Я тоже выключил телефон и покачал головой.
- Судья, - пояснил я в ответ на вопросительный взгляд Немтышкина. - Просит еще пятерку.
- Вот свинья жадная! - ахнул он. - Не вздумай давать! Это же шантаж!
- Конечно, шантаж, - усмехнулся я. - Но, согласись, было бы странно, если бы кто-то с учетом наших тяжелых обстоятельств проявил бескорыстие.
- Но я же не требую дополнительной платы! - с пафосом воскликнул Немтышкин.
Я выразительно посмотрел на него, и он сразу осекся. Если бы судья знала, сколько он от нас получает, она бы потребовала как минимум вдвое больше. В конце концов, теперь все решала она.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Иван Вихров сдержал свое слово. То, что казалось совершенно невероятным, все-таки произошло. Причем с поразительной быстротой и легкостью.
В среду утром в Кремле Храповицкий в своих золотых очках дожидался приема у руководителя президентской администрации Юрия Мефодиевича Калошина. Сидя на черном кожаном диване и глядя на строгий некрасивый профиль пожилой вышколенной секретарши, поменявшей ему уже вторую чашку кофе, Храповицкий волновался так, что у него мерзли руки. Он никогда не мечтал о встрече со вторым лицом в стране, а если и мечтал, то уж во всяком случае предпочел бы, чтобы она состоялась в совсем других обстоятельствах. Храповицкий то и дело поправлял галстук и поддергивал манжеты белой рубашки.
Приемная была небольшой и обставлена просто, ничего лишнего здесь не наблюдалось, если не считать старомодной красно-зеленой ковровой дорожки, уходящей в кабинет. Вообще-то вся президентская администрация располагалась в комплексе зданий на Старой площади. Там же у главы администрации был еще один кабинет, гораздо более внушительный. Но поскольку в кремлевских кругах все решала не величина кабинета, а непосредственная близость к президенту, Калошин предпочитал ютиться здесь, в Кремле, дабы иметь возможность появиться перед президентом по первому его требованию.
Кроме Храповицкого, других посетителей не было. То, что ему было назначено в неприемный день, Храповицкого обнадеживало, поскольку свидетельствовало о том, что к просьбам Ивана Вихрова Калошин относился внимательно.
Храповицкий не пытался заранее выработать линию поведения, положившись на интуицию. Тем более что человек, от которого сейчас зависела его судьба, который одним телефонным звонком мог вознести его на новую вершину его карьеры или отправить за решетку, был темной лошадкой.
Все, что удалось Храповицкому выжать из Ивана Вихрова и Лисецкого, известного любителя слухов, сводилось к тому, что Калошин редко повышал голос, чурался роскоши, не имел любовниц и держал свою семью в черном теле. Его жена, когда ей нужно было попасть в театр с подругой, не решаясь беспокоить мужа, вынуждена была тайком обращаться к его секретарям с просьбой о билетах и машине. В бизнесе Калошин не участвовал, деньги принимал только от особо доверенных лиц, а нажитые миллионы хранил на заграничных счетах, причем Иван уверял, что в Прибалтике, где, в отличие от Швейцарии, искать не будут никогда.
Калошин не давал интервью, старательно избегал камер, а когда все-таки случайно попадал в кадр, то выглядел совершенно бесцветным и невыразительным, косил взглядом в пол и говорил очень кратко. Было ли это результатом его сознательных усилий или в нем действительно не было ничего примечательного, Храповицкий не знал.
Вообще, чехарда, которая творилась вокруг больного и сумасбродного Ельцина, не поддавалась ни логике, ни описанию. Его администрация вставляла палки в колеса правительству, ключевые министры не имели реальной власти, силовики подчинялись напрямую президенту, а вернее, самонадеянному и хамоватому шефу его безопасности Коржакову. Десяток крупнейших бизнесменов, наживших миллиардные состояния в последние четыре года и получивших доступ к президентскому телу, грызлись между собой. В дела непрерывно вмешивалась дочь президента и ее фавориты. Важнейшие вопросы решали какие-то непонятные закулисные личности с сомнительной репутацией.
Главой президентской администрации Калошина сделал Березовский, самый богатый и самый проклинаемый человек в России. Березовский боролся за влияние на президента с Коржаковым, перед которым Березовский в недавнем прошлом лебезил и трусил. В этой борьбе он опирался на дочь Ельцина, растравляя ее поздно проснувшуюся жадность к деньгам и жизни.
Калошин долгое время был послушным и невзрачным директором в одном из подразделений Березовского. Враги Березовского даже заводили как-то уголовное дело на Калошина в надежде надавить на его начальника. Но тот держался стойко и показаний против Березовского не дал. Его назначение к президенту Березовский считал своей главной победой, надеясь с ее помощью достичь полного контроля над непредсказуемым Ельциным. Он ошибался.
Преданным исполнителем рискованных планов Бориса Абрамыча Калошин не стал. Войдя в душные от интриг и страстей византийские коридоры Кремля, Калошин с первых же дней принялся маневрировать между всеми: президентом, его дочерью, Коржаковым, Черномырдиным, Березовским и другими олигархами. Попутно он успевал заигрывать с оппозицией, прикармливать бушевавшую прессу, сливая трем-четырем доверенным редакторам не представлявшие опасности секреты, поддакивать свирепым силовикам, то усмиряя их, то исподтишка науськивая друг на друга. При этом он ухитрялся не давать явных поводов для доносов многочисленным кремлевским наушникам. Одним словом, Калошин беспрерывно плел интриги и вел одному ему понятную игру. Впрочем, эта игра с каждым днем его укрепляла.
Храповицкому было назначено на десять тридцать, и в десять тридцать он на непослушных ногах по ковровой дорожке вошел в державный кабинете мебелью темного дерева, российским флагом в углу, огромным портретом президента на одной стене и картой страны - на другой.
Калошин казался гораздо старше своих сорока восьми лет. Это был худощавый высокий человек в скучном черном костюме, с довольно неприятным лицом нездорового желтоватого цвета, скверной кожей и глубоко посаженными темными глазами. Он выглядел бы вполне заурядным чиновником, если бы не жидкая козлиная бородка, придававшая его изможденному лицу со впалыми щеками вызывающую несуразность.
Он окинул Храповицкого стеклянным взглядом и, не поднимаясь из-за своего стола, скрипучим голосом произнес:
- Садитесь.
Храповицкий, имевший огромный опыт руководящей работы, прекрасно знал, что, входя в кабинет начальника, нельзя останавливаться в дверях и садиться поодаль, поскольку подчиненный, поступающий так, не внушает доверия. Но от Калошина веяло таким холодом, что Храповицкий, злясь на себя, все-таки опустился в кресло где-то посередине стола для совещаний, в нескольких метрах от хозяина.
- Слушаю вас, - сухо сказал Калошин. Храповицкий достал из папки заготовленные бумаги, но в следующую минуту передумал, сунул их назад и заговорил, стараясь выдерживать деловую и отрешенную, чуть ироничную манеру.
2
В то время как мой шеф и друг обливался холодным потом в Москве, я, не находя себе места, метался по своему кабинету в ожидании итогов его встречи с Калошиным и решения суда по освобождению Пахом Пахомыча. Я не выпускал из рук телефона и поминутно смотрел на часы. Первым позвонил Немтышкин.
- Я только вышел, - доложил он трагическим шепотом. - Представляешь, эта сука перенесла заседание на завтра. Заявила, что не успела как следует ознакомиться с делом.
Я был поражен.
- Как же так? - только и сумел воскликнуть я. - Она с ума, что ли, сошла?
- Вымогательница проклятая! - выругался Немтышкин. - Ни стыда ни совести! И такие люди правосудие вершат в нашей стране! Я в Китай уеду!
- Но она хоть что-то тебе объяснила? - допытывался я, чувствуя, как меня захлестывает ярость.
- Где там! Даже не приняла! Я предлагаю написать на нее жалобу в областной суд! Немедленно. Ее за такие дела отстранят.
Честно говоря, я предпочел бы применить к ней более радикальные средства, которые с успехом практиковал мой приятель Бык. В эту минуту я готов был лично держать ее за ногу у открытого окна ее кабинета. Но дело было не во мне и не в обидах Немтышкина. Дело было в Пахом Пахомыче, которого я должен был вызволить во что бы то ни стало.
- Погоди! - крикнул я. - Ничего не предпринимай. Я попробую разобраться.
Едва положив трубку, я бросился звонить Безверховой. Ее телефон молчал. Наконец, когда я уже готов был мчаться к ней в суд, она ответила. Голос у нее был на редкость недовольный.
- Что-то случилось, Евгения Ивановна? - еле сдерживаясь, осведомился я.
- Он еще спрашивает! - возмутилась она. - Я же вам русским языком сказала, Андрей Дмитриевич, что мне не хватает доказательств. Вы обещали их прислать...
- Ну! - нетерпеливо перебил я. - Я же вам их в тот же день и отправил.
- Не нукайте! - отрезала она. - Не взнуздали. Ничего я не получала!
- Но я же отдал Немтышкину! - закричал я.
- И не кричите! Говорю вам, не получала! Разбирайтесь со своим жуликом Немтышкиным!
И она бросила трубку.
Я снова набрал Немтышкина.
- Ну что, решил насчет жалобы? - спросил он как ни в чем не бывало.
- Где те документы, что я велел тебе передать?! - заорал я что было сил.
- Как где? - невинно удивился он. - У меня. А за что ей давать, если она ничего еще не сделала? Она вон видишь что творит. Да ей вообще доверять нельзя. Все прикарманит, а сделает наоборот.
Я задохнулся от бешенства. У меня потемнело в глазах.
- Я даю тебе пять минут, - прошипел я вне себя. - Пять минут на то, чтобы ты все уладил! Ты понял меня? И знаешь, гаденыш, что я с тобой сделаю?!
- Я-то при чем? - обиделся он. - Жаба толстая куролесит, а я виноват! Раз ты так настаиваешь, я, конечно, все сделаю. Но я лично против.
Я с такой силой швырнул телефон в угол, что у него отлетела крышка.
3
Между тем, Храповицкий закончил свой рассказ о бесчинствах налоговой полиции, арестах и провокациях. Это заняло у него около пятнадцати минут, после чего он снял мешавшие ему непривычные очки и выжидательно замолчал, глядя на Калошина. Тот пребывал все в той же позе, не шевелясь, не сводя с Храповицкого своего немигающего взгляда. Храповицкий вспомнил, что так смотрят рептилии, и ему стало не по себе.
За все время, пока Храповицкий говорил, Калошин ни разу его не перебил, не улыбнулся и ни одним жестом не выдал своих эмоций. Храповицкий даже не был уверен, слушал ли он его.
Пауза затягивалась.
- Ну, - произнес Калошин все тем же скрипучим голосом, - и чего же вы от меня хотите?
Храповицкий растерялся. Вихров уверял его, что накануне лично все объяснил Калошину, что Калошин, в свою очередь, все понял и обещал помочь, при этом даже не назвал цену вопроса, поскольку дело представлялось ему совершенно пустячным.
- Мне бы хотелось, чтобы вы вмешались, - пробормотал Храповицкий. - Чтобы вы остановили этот произвол.
Это прозвучало довольно беспомощно.
Калошин еще немного помолчал, и вдруг до слуха Храповицкого донеслись какие-то странные звуки, похожие на козлиное блеяние. Храповицкий оторопел. Калошин сидел, не меняясь в лице, не двигаясь, и хихикал.
Каким-то совершенно неприличным смехом. Храповицкий смотрел на Калошина во все глаза.
- Знаете, о чем я думаю? - все еще хихикая, заскрипел Калошин. - Уеду-ка я куда-нибудь в глубинку. От Москвы подальше. Вот как только меня отсюда вышибут, возьму да и уеду. Жду не дождусь. Домик себе куплю. Может, даже живность начну разводить. Честное слово. Люблю я провинциалов. Ничего не могу с собой поделать. Нравятся они мне. Есть в них что-то настоящее. Какая-то, понимаете ли, искренняя убежденность, что они-то и есть центр мироздания. Главные люди. Так сказать, соль земли. Вы, простите, откуда? Я, извините, запамятовал.
Это был явно издевательский вопрос. Калошин не мог забыть, откуда приехал его посетитель. Храповицкий похолодел.
- Я из Уральска, - выдавил он с трудом.
- На карте покажете? - весело попросил Калошин.
Храповицкий послушно поднялся, пристыженно наклонив голову, подошел к большой карте. Границы округов и областей были отмечены на ней красными и синими линиями. Храповицкий ткнул рукой в Уральскую область.
- Вот, - еле слышно произнес он. - Здесь.
- Смотри-ка, действительно крупная губерния! - как будто удивляясь, заметил Калошин. - А всего в России, знаете, сколько таких регионов?
- Знаю, - промямлил Храповицкий. - Восемьдесят девять.
- А вот и неправильно! - радостно сообщил Калошин. - Восемьдесят восемь. Потому что Москва - это отдельная страна. Другая. Другие люди здесь живут. Другие проблемы решают. Но восемьдесят восемь областей - тоже хватает. И везде - сплошной цирк. Клоуны и акробаты. Так сказать, эквилибристы-прыгуны. Куда ни плюнь - или в губернатора попадешь, или в президента. Все шишки. Все хотят царьками быть. Принимают свои собственные законы, противоречащие федеральным. Рвутся отделяться. Требуют суверенитета. За глотку хватают. Подсовывают договора о разграничении полномочий. Хотят быть самостоятельными, и хоть ты их убей! В Совете Европы заседать. В НАТО вступать. Не желают жить в составе России. Только вот одна беда на всех! Денег у них нет. Деньги должны мы давать. Чтобы они поскорее могли от нас отделиться. Мы, конечно, даем. И суверенитет им даем. И денег. Все, что попросят. Пообещал им Борис Николаевич, что сколько они смогут проглотить, столько он и даст. А не подумал, что глотать они готовы до бесконечности. У них глотки бездонные. И жрут, и жрут! И еще требуют. Мы выпрашиваем на Западе кредиты, а они их жрут. А что не успевают проглотить, отправляют обратно на Запад. На свои личные счета. Потому что не верят, что мы долго продержимся. На Кавказе резня. Читали, наверное, в газетах. Шахтеры на рельсы ложатся. Тоже, надеюсь, по телевизору видели. Кругом забастовки. Коммунисты нашей отставки требуют. Словом, разваливается страна. Почти уже развалилась. Чуть-чуть осталось.
Он прервался и осмотрел Храповицкого с ног до головы.
- Вы слушаете меня? - осведомился он. На сей раз строго, без улыбки.
- Слушаю, - поспешно подтвердил Храповицкий.
- Вот и хорошо, - одобрил Калошин. - А летом нам предстоят чудовищно трудные выборы. Рейтинги нашей популярности равны 15 процентам и продолжают падать. Даже самые продажные из социологов предсказывают нам полный провал.
Калошин замолчал, словно ожидая реакции собеседника. Пораженный такой откровенностью, Храповицкий не знал, что ответить. Он готов был провалиться сквозь землю.
- И вот на фоне этой обнадеживающей картинки появляетесь вы. Как вас, кстати, по батюшке?
Это был второй издевательский вопрос. Еще более обидный, чем первый.
- Владимир Леонидович, - промычал Храповицкий.
- Появляетесь вы, Владимир Леонидович, - не спеша продолжил Калошин. - Из обширной Уральской губернии. И со всей вашей очаровательной провинциальной непринужденностью наседаете на меня. Слушай, говорите вы, Юрий Мефодиевич! Что ж ты здесь без дела сидишь? Как тебе не стыдно? Брось-ка ты всей этой ерундой заниматься! Давай-ка лучше мне помоги. У меня тут проблемка небольшая возникла. Я знаешь, государству миллионов десять недоплатил. Ну, из головы вылетело. Запарился. И на меня налоговая полиция насела. Хвост мне прищемила. Ну, государство-то у нас богатое! Что ему сделается? Десять миллионов больше - десять меньше. Не разорится же! Ты уж там войди в мое положение. Осади этих налоговиков. Да поскорее! Прямо сейчас. А то мне некогда. У меня дела. Мило получается, правда?
Храповицкий открыл рот, чтобы возразить, но не нашелся. Вместо этого он лишь втянул воздух и понурил голову. Разговор складывался на редкость скверно. Судя по настрою Калошина, помогать он не собирался. Кажется, он даже собирался сделать нечто совсем иное. Храповицкий почувствовал, как по спине у него забегали мурашки. Все стремительно летело к черту.
- А сколько вы, кстати, мне за мою помощь намерены были предложить? - невозмутимо поинтересовался Калошин. - Миллион? Два?