- …Ты думаешь, дедушка просто так раздухарился? И не удочку он в руках держит, а уд свой показывает: я, мол, хоть и старый конь, но ещё о-го-го! - расставлял акценты Анатолий.
- А мужчине и не обязательно быть красивым, не обезьяна - и ладно, был бы обходительный… и верный.
- Во-во, этой обезьяне в молодости девчата отказывали, а теперь сами как груши под ноги падают!
Что это он так, удивился беглец. Какие-то личные претензии? Но откуда они у шофёра? Да нет, скорей реакция на поддразнивание подруги.
- Тоже скажешь - груши! И пошутила я, пошутила… Прямо и пошутить уже нельзя! - пошла на попятный Дора. - Нужен мне этот лягушонок голый! Веее! - тут же изобразила она отвращение.
Они ещё пикировались, когда новости кончились, пошёл рассказ о погоде. Завтра снова должно быть жарко, хорошо, у него теперь запас воды, вяло подумалось беглецу. И только тут до сознания дошло: о нем не было сказано ни слова. Понятно, информация такого рода не сразу выдаётся в эфир, но прошло уже пять дней, целых пять дней! Ну, и хорошо, ну, и превосходно, и не говорите.
- А что вообще в мире происходит? Я, наверное, что-то пропустил? - дождавшись паузы, весёлым голосом зачем-то спросил он. Вдруг информация сама собой носится в воздухе…
- Да ничего особого, если не считать, шо всё дорожает - кризис, и машины на дорогах бьются. От авария страшенная за Оловянной была, так трасса на полдня встала! Какой-то бухой придурок на "жигулях" бортовой "Урал" подрезал. Ну, водила грузовика успел, дал резко по тормозам, ребра, само собой, поломал, но живой остался… Но в "Урал" "рафик" влетел, да на скаженной скорости! По газам, видно, дать не успел. А в "Урале" баллоны с пропаном были! Так рвануло и взлетело всё на… Короче, от автобуса ничего не осталось. Людей, говорят, в том "рафике" заживо сгорело до чёрта!
- Ой, страсти господни! Это ж како горе родным, како горе, - крестилась Анна Яковлевна.
- А тот, на "жигулях", как же? - посерьёзнела Дора.
- Задержали на посту живого и здорового, и ни одной царапины у гада. Народ хотел отметелить, так менты не дали… А то, говорят, на нас свалите, вроде как мы его отделали…
Беглец ужаснулся нелепости страшной аварии, но не обратил тогда никакого внимания на этот эпизод.
- А кого на станции нашли, не слышал? - припав к плечу друга, спросила Дора.
- Так офицеров каких-то, ничего не соображали, обкуренные, наверно… И автобус не то угнанный, не то… А хрен в этом доме есть или горчица какая?
Нет, это не про тот автобус, определил беглец, хотя и милиционер рассказывал о двух офицерах, и всё совпадёт, кроме одного: вертухаи были мёртвыми. Откуда взялись живые? А если это намеренная дезинформация? Да, да, информацию о пропавшем этапе и погибших офицерах скрывают намеренно. Остается только найти заключённого, и тогда ничего не всплывет наружу.
- Дорка, ты кина смотреть не будешь - како тебе сёдни кино, так выключай-ка телевизор, - потребовала Анна Яковлевна. Видно, долго ждала удобного момента завершить посиделки, а тут Анатолий как раз сосредоточился на горчице. И квартирант поднялся с табуретки: действительно, пора закругляться. Остановил голос хозяйки: "Куды подхватился? Сиди ещё, сиди, не гимизись!" И тут же стала отдавать распоряжения Анатолию:
- Ты, батюшко, завтра в дорогу ладися, так и Николаю тожеть надо ехать. Так ты отвези, отвези нашего инженера.
- А куда надо? - задержал взгляд на инженере шофёр. - Токо я рано выезжаю. Встаём в шесть, и по холодку, по холодку. Стольник кинешь?
- Разумеется, - согласился инженер. Ну, Анна Яковлевна, и удружила!
- А то и до Могойтуя могу довезти.
- Нет, нет, до Могойтуя мне не надо.
- А ты что же, не сразу в Читу? - повернулась от кухонного стола Дора.
- Не, дела ещё кой-какие есть, - успокоил её дружок и, достав сигареты, предложил:
- А давай, Коля, перекурим это дело! - "Не курю", - отказался тот и удивился трезвому и внимательному шофёрскому взгляду.
- Ты, значит, и не пьёшь, и не куришь? И куда Дорка смотрит? - рассмеялся шофёр и, развернувшись, толкнул дверь в коридор. И не успела она захлопнуться, как Дора быстро зашептала:
- Вы последнюю ночь поспите в пристройке, ну, я показывала вам, там дверь в коридоре! - А его как кольнуло: последнюю ночь. Но он послушно закивал головой: хорошо, хорошо. Вполне возможно, что ночь, действительно, будет последней. И застолье это будет, что называется, last meal. Вот-вот, последним ужином приговоренного.
- Спасибо, накормили. Сколько я должен вам за приют…
- За приют? - Дора привычно рассмеялась. - Да сколько не жалко! - собирала она со стола посуду…
- Да есть ли у тебя деньги, батюшко? - вступила тут Анна Яковлевна.
- Есть, вы же видели…
- Ну, утром и отдашь, на ночь глядя долги не отдают. С утра и отдашь… Иди, отдыхай. Постель-то заправлена? - повернулась она к внучке.
- Там только ты на покрывале лежала, а больше никто. Да и спать он будет в трениках…
- Ты как ночью выходить будешь, крючок не забудь накинуть, - идя следом за постояльцем в коридор, наказывала Анна Яковлевна. И, включив свет в чулане, осмотрела топчан.
- Ну, и ладно, ну, и добром. А как замёрзнешь, так куртёки бери, - показала она на стену, где висела одежда, прикрытая линялой занавеской.
И не успела старушка выйти, как в каморку, потирая озябшие плечи, протиснулся Анатолий и, оглядевшись, насмешливо процедил:
- Дааа! Шо ж это бабы такому квартиранту места получше не нашли?
- Меня всё устраивает!
- Ну, понятно! Лучшее место в задней кладовке, - хмыкнул шофёр. Он что-то хотел сказать ещё, но зазвонил мобильник, и Анатолий, чертыхнувшись, поспешил закрыть за собой дверь. А беглец зачем-то принялся вспоминать, где он слышал эту фразу про место в задней кладовке, определённо, слышал. Странный парень! Такое впечатление, будто этот весёлый шоферюга что-то знает. Что он может знать? Но держаться от него лучше подальше. Для него любой человек опасен, а проницательный - вдвойне. Этот Анатолий, если и не проницательный, то бывалый. Шофёры - народ ушлый и информированный, многое видят, многое слышат… И ни на какую станцию, тем более с ним, он не поедет. Вот у кого не просил бы помощи, так это у этого пижона.
Ничего, ничего, он и сам выберется! Если его расчёты верны, то дальше на восток должны пойти такие места, где от селения до селения огромные расстояния. Эх, раздобыть бы карту! А что, если выйти к этому городку, как его там, Ба… Бадей, кажется, или Балей? Точно Балей! До него, как он слышал, совсем недалеко, там и карту купит. Вот и все планы на ближайшее время, прорабатывать детали не имеет смысла. А то задумаешь на стайерскую дистанцию, а остановят, не дав пробежать и стометровку. Ну, если оценивать в таких категориях, то стометровку он пробежал. Или нет? Жаль, часы потерялись, а то бы завёл будильник. Встать надо как можно раньше, а лучше совсем не спать и уйти незаметно. Это нехорошо, но другого выхода нет.
Вот только, как перемогаться до утра? На топчане и покрывало несвежее, и наволочка с отчётливым жёлтым следом, кто только не лежал на этой подушке! На другой стороне подушка была почище. И, не раздеваясь, он лежал так, боясь заснуть. Было тревожно и душно, и старыми перьями пахла подушка, и от одеяла несло какой-то кислятиной. Нет, так можно задохнуться! - кинулся он к окну и стал искать задвижку, но рама оказалась глухая. И тогда пришлось осторожно открыть дверь чулана и ощупью, чётко помня: справа лавка с ведрами, а слева какая-то бочка, добраться до входной двери.
И не успел он присесть на ступеньки, как почувствовал у ноги что-то живое и лохматое - хозяйская собака. И попробовал погладить её, собака не возражала, только тыкалась влажным носом в ладонь. Так и сидели рядом в темноте. А в ней, непроглядной, утонуло всё: избы, водокачки, деревья, сопки, машина у ворот. Было так тихо, что казалось, никого и ничего вокруг, кроме беглеца и собаки, на всём белом свете и нет. И если действительность дана нам только в ощущениях, то так оно и было.
Все ночи в заключении были чёрными и беспросветными, даже когда круглосуточно горел свет в камере. И ночная тоска была такой сильной, что казалась и впрямь смертной, и точно была тяжелее горячей полыни. Этими ночами он и сожалел, что не баловал жену, нет, не баловал. Всё боялся испортить! Всё старался приучить к мысли: громадное состояние - не может быть достоянием одной семьи, придёт время, и деньги пойдут на благие цели. Благие? Или цель - только удовлетворение собственных амбиций? Что, манила слава великого филантропа и мецената? Может быть, может быть… И получалось, выстраивал семью для себя, в ней укрывался от внешнего мира, а Лина… Он не дал ей доучиться, запер в доме, часто оставлял одну… Сколько было за те годы ненужных встреч и поездок! Тогда, на воле, казалось, разлуки необходимы, полезны, живительны для любовных отношений. Если бы знать, если бы знать… В первое тюремное время он ещё строил планы, как всё исправит, как переформатировать, как переиначит жизнь… Теперь же только и остается, что травить себя сожалением, ревностью, тоской. И мечтать не о возвращении домой - это за пределами желаний, мечтать о крохах - свиданиях!
И с каким нетерпением и страхом, да, и со страхом, ждал он первого свидания под стражей после ареста, следствия, долгого суда, этапа, а потом карантина. Три дня наедине, целых три дня! Нет, нет, это был не только страх, это было более сложное чувство. Он боялся, что жена окажется чужой женщиной, совершенно чужой. Но нестерпимее всего была мысль: Лина обязательно заметит и его детскую потерянность, и звериную тоску, и беспредельную усталость. И боялся показаться загнанным, смирившимся, навсегда побеждённым.
И знал, он не сможет контролировать себя каждую минуту, каждую секунду. При ней не сможет. Ему казалось, он утратил права на эту женщину, она все эти годы была где-то там, за железными дверями, сетками, воротами и превратилась в некий символ. А тут живая, тёплая, душистая и рядом. Как бы он ни хорохорился, ни сучил ножками и ручками, как бы ни изображал спокойствие, но с ней, он знал, обязательно расслабится.
В ожидании той встречи он долго мылся, выбрил всё, что можно и необязательно, тщательно стриг ногти, тёр пемзой ставшие шершавыми пятки, перебрал несколько пар носков. А то показалось, у дезодоранта слишком резкий запах, и пришлось заново вымыться и сменить футболку. Личный вертухай на пару с дневальным с любопытством наблюдали за его приготовлениями и, оставив тумбочку, ходили за ним то в каптёрку, то к умывальнику, то…
Нет, он всё перепутал! На первое свидание в декабре его выдернули неожиданно, он только и успел, что вымыть руки. И Лина бросила всё в гостинице - не надеялась так быстро получить разрешение на встречу - и не стала возвращаться за гостинцами. Тогда он шёл рядом с конвоиром через плац и нервничал так, как никогда в жизни. Ему казалось, что волнение было сильнее, чем в день вынесения приговора. Только тогда он не понимал, что приговорили и близких, теперь же это мучило всё сильней и сильней. И все эти годы кололо иголкой: выдержат ли они этот срок? И каждое свидание они будто знакомились заново, каждый раз боясь увидеть в другом невидимые до норы разрушения, что со всей беспощадностью наносили годы в разлуке.
А тогда, прежде чем вывести из локалки, его долго обыскивали, и долго вели по территории, и у каждой разделительной железной сетки стояли чёрные фигуры, все в лагере знали: к миллиардеру женщина приехала! Идти под конвоем на свидание с женой - ещё то ощущение. И его так пробило, что он еле справился с собой перед последней дверью, за которой… Господи, как он тогда стеснялся своего зековского прикида - ватника, ушанки, ботинок прощай молодость, запахов дезинфекции и пота… Он мало что из того первого свидания помнил, три дня показались мигом. Помнит только, как плавился от нежности, жалости к Лине, к себе. Он никогда так не целовал её, как тогда…
На втором свидании он уже держался свободней, привыкаешь и к тому, к чему привыкнуть нельзя. Тогда приехала мать, и пришлось много говорить, ей хотелось знать подробности. И, боясь огорчить, на все расспросы он старался молоть что-то бодрое: зачем и жене и матери знать правду? Но делать вид, будто в их жизни, в его жизни ничего не случилось, у всех получалось плохо. Мать то плакала, то весёлым голосом задавала вопросы, но, не дослушав ответа, задавала новые, что-то рассказывала о доме, об отце, о долгой дороге. В эти рассказы Лина вставляла оживлённым голосом несколько слов, но больше молчала, слушала, смотрела.
А он в нетерпении ждал, когда уйдёт мать и мучился этим своим нетерпением. И когда кончились несколько часов, и она, перекрестив его, закрыла за собой дверь, он тут же у двери обнял Лину так яростно, так пылко, что та, задыхаясь, еле выговорила: "Сумасшедший!" Потом Лина достала привезённые с собой икеевские простыни, одну большую, жёлтую, они повесили на окно. Казенные занавески были такими куцыми, что пропускали и дневной свет, и свет фонарный, а ещё там, за окном, мерно прохаживался часовой, и они, как могли тогда, отгораживались от действительности.
Нет, косточки он чуть не сломал ей на первом свидании. И тогда ни разу не вспомнил о прослушке, знал: комната случайна, если и хотели, то не успели оборудовать ничем пишущим. Это уже потом, когда их селили в отремонтированных номерах, он нервничал и всё пытался вычислить, где может быть видеокамера или просто микрофон - для этого ведь и делался ремонт. Каких усилий стоило тогда сдержаться, лучше не вспоминать. Да просто давил второй этаж, там, наверху, как раз располагалась оперативная часть, тот самый абвер Чугреева. Чёрт с ней, с прослушкой, но любить женщину под наблюдением - и где? Более оскорбительного места и не придумать… Впрочем, увидев Лину, он забыл обо всём и глаз, если и натыкался на какую-то примету места и времени, то сознание отсеивало, зачёркивало как ненужное…
А в первый раз они так и просидели рядом на кровати до вечера, сидели, не зажигая света. Из коридора доносились громкие голоса, за стенкой справа крутили магнитофон, слева ругались. Кто-то постучал в дверь, они не откликнулись, но им напомнили, где они, когда через полчаса уже застучали кулаком: "Откройте! Дежурный!" Они встретили его стоя, держась за руки, как школьники, ненароком застигнутые родителями. Контролёр задал совершенно бессмысленный вопрос: "Всё в порядке?", и растерявшаяся Лина принялась уверять: да, да, всё в порядке. А тот, в форме и при оружии, не спускал с неё глаз, и всё бубнил насчёт бытовых удобств, мол, понимаете, и кухня общая, и душ тоже…
И как только за охранником закрылась дверь, Лина вытащила спрятанную за поясом маленькую плоскую фляжку "Мартеля".
- Маленькая хулиганка! Не делай так больше никогда, слышишь!
- А им что, можно? - показала Лина на стенку. Там, за стеной, нетрезвый голос пел что-то жалостливое.
- Им - можно, нельзя - нам! - И он попытался объяснить ей, что не обыскали её в этот раз случайно. А если бы нашли эту чёртову бутылочку, то потом стали бы обыскивать каждый раз и до свидания, и после, обыскивать грубо, без объяснений, извинений. Могли не разрешить свидание, могли без объяснений и прервать его…
А тогда они долго сидели рядом, стесняясь вот так сразу приступить к физическому проявлению чувств. И где? На этих простынях? Ему казалось, он утратил все права на эту женщину и не смеет к ней прикасаться. Было много ещё чего, но Лина что-то такое почувствовала и будничным голосом сказала: не могу замок на свитере расстегнуть, помоги… Ты, оказывается, такая тоненькая… Ну, вот, наконец, рассмотрел… Я так отвык от твоего запаха… А мы закрыли дверь?.. Закрыли, закрыли, иди сюда… Родненький, не могу поверить, что ты рядом… Слушай, я забыл, как это делается… Ну, так давай вспоминать вместе…
Сколько всего было таких свиданий? Пять, шесть? И значит, вместе за эти годы они были не больше двадцати дней. А сколько из этих часов он проспал! Спал, как сукин сын, спал под защитой, а, просыпаясь, молча обнимал и целовал. Целовал глаза, ушки, пальчики. Тогда и понял смысл слова - ненаглядная. А в последнее утро проснулся раньше Лины. Она лежала лицом к нему, сложив кулачки у подбородка, только тогда он заметил на этих тонких руках вспухшие голубые жилки. Он разглядывал-гладил её утреннее лицо, эти бровки, эти реснички, этот маленький носик. И, заметив капельку слюны в уголке рта, осторожно её промокнул губами. И когда вышло время, он будто не женщину, а часть себя оторвал с кровью…
Нет, не всегда их встречи состояли только из трепета и восторга. Он стал замечать у жены нотки усталости, и не удивился, ждал этого. Но, отмечая изменения в ней, он видел эти изменения и у себя. И отнюдь не в лучшую сторону, он и сам это понимал. Всё труднее было притворяться, делать вид, что всё хорошо. Всё было не хорошо. Он помнит, как однажды его кольнул её свежий загар. Помнил, как под душем она, розовая, в белой пене, вдруг заплакала. И объяснила - это мыло попало в глаза. Какое там мыло! Если бы он знал тогда, но это было последнее свидание. Скоро его закрыли в изоляторе. И там были эти пыточные свидания через стол. А потом в Москве и вовсе поставили такую заслонку, что ни насмотреться, ни дотронуться, ни, ни, ни…
И казалось, новое дело было затеяно только для того, чтобы он не мог встречаться с семьёй вот на этих трёхдневных свиданиях, от которых вертухаи как могли, отщипывали минуты, а то и часы. Но так ещё можно было жить, считая дни от встречи до встречи. Они все смирились, понимали, что так придётся жить годы. И вот тогда кто-то решил: нет, так слишком хорошо. И тут этот гад сумел устроиться! Ты смотри, и журналистам не отбило охоту высаживаться десантом в далеком даурском городке. Жена, значит, ублажает, писаки, стараются, живописуют страдания безвинно осуждённого. А переведем-ка на тюремный режим, тогда и посмотрим, насколько его хватит…
Он и сам не знал, насколько его хватит, но чувствовал, ещё немного - и порвутся все нити и ниточки, что связывали его с волей. И всё чаще и чаще задавался вопросом: зачем он держит женщину на привязи столько лет? У неё уходят молодость, надежды и, жертвуя собой, она не помогает ему, а вызывает ещё большее чувство вины. Надо было сразу сказать: ты свободна, устраивай свою личную жизнь. Не сказал.
Управление Федеральной службы исполнения наказаний по Забайкальскому краю отказывается предоставлять прессе информацию о бывшем главе компании "ЮНИС". Высокопоставленный чиновник этого ведомства, не пожелавший назвать своё имя, прокомментировал эту ситуацию так: "Всё это не более чем пиар-акция окружения миллиардера для того, чтобы снова поднять волну вокруг его имени. Он сам уже никого в России не интересует. Не интересуются этой персоной и на Западе. Иностранные журналисты несколько лет не появлялись в Красноозёрске, нет их и теперь".
Граждане Забайкалья добровольно выдали милиционерам две ручных гранаты и ружьё. 30-летний житель Петровского завода выдал сотрудникам вневедомственной охраны гранату Ф-1 без запала. В селе Улятуй женщина выдала сотруднику милиции не зарегистрированное охотничье ружьё 12-го калибра. А в посёлке Оловянная местный житель добровольно отдал сотрудникам ГАИ гранату РГД-5 тоже без запала.
Управление внутренних дел напоминает забайкальцам о том, что, согласно примечанию к статье 222 Уголовного кодекса России, лицо, добровольно сдавшее огнестрельное оружие, взрывчатые вещества, а также взрывные устройства, освобождается от уголовной ответственности за их незаконное хранение…