- Ты что, украл её? Это же музейный экспонат!
- Украл? Хорошего ж ты обо мне мнения! Какой экспонат! Там, на столе, этих фоток, знаешь, скоко лежало? И все одинаковые. Я попросил - дали. Ты сначала посмотри, а потом выговаривать будешь!
Пришлось взять в руки цветную фотографию, на ней было нечто непонятное: что это?
- Тут, оказывается, есть это… ну, еврейское кладбище.
- А мне это зачем? - вспыхнул беглец.
- Так это… думал… интересно… ну, тебе интересно, - покраснел Толя. Это было так неожиданно, что при других обстоятельствах растерянность непробиваемого вертолётчика здорово позабавила бы, но не теперь…
- Ты чуткий товарищ! Кладбища сейчас меня особенно интересуют!
И что за дурацкая манера лезть, куда не просят! И туда, куда деликатные люди без спроса не ходят, злился беглец. И уже хотел сунуть фотографию вертолётчику обратно, но тот отошёл как отпрыгнул. Пришлось засунуть совершенно ненужный снимок в карман сумки, но дальше что? А дальше стало неловко от с собственной несдержанности. Нет, но Толя тоже хорош… И почему это он отвернулся и молчит? Стоит, делает вид, будто рассматривает что-то, насвистывает. Свистун! Он что, обиделся? Это ещё кто кого обидел, - мялся он за Толиной спиной. И, не выдержав, толкнул компаньона: извини! А тот будто этого ждал, с готовностью дал сдачи - хлопнул по плечу: ладно, проехали! И показал на тот берег, там от моста вдоль сопки медленно двигался тепловоз.
И уже без лишних слов они сбежали к воде, и стали вертеть головами: где же лодки? Моторная посудина вынырнула будто ниоткуда, и Толя замахал руками: сюда, сюда! И лодка, выплеснув волну к ногам, с готовностью подставила синий крашеный бок. И только загрузив пассажиров, пожилой лодочник поинтересовался:
- Вам куды? В Затон?.. Не, рули, шеф, на ту сторону! Не знаешь, когда дизель отойдёт?.. Если по расписанию, так вечером должен пойти. А пойдёт ли? Как в обед пришёл вчера, так и до сих пор и стоит… А что случилось?.. Говорят, сломался. Но раз дизель подали, то, может, и пойдёт, - утешил напоследок мужичок.
Беглец беспомощно оглянулся на товарища: что делать будем? А вертолётчик сделал вид, что не понимает этого беспокойства: кто захотел на поезде? Ну, и на черта нам поезд! Зараз узнаем, шо там с расписанием, и если всё глухо - выйдем к мосту и остановим какую-нибудь лайбу! Но говорить об этом пока не будем, нехаи Колюня трошки помучается… Не, он шо, серьёзно обиделся за кладбище? И на гада я ту фотку брал…
От речки они вышли к синему с жёлтым декором зданьицу, где значилось "Станция Сретенск Забайкальской железной дороги". Вывеска была серьёзной, а домик таким домашним, с тюлевыми занавесками и геранью на окнах. И люди у входа сидели на лавочках, будто соседи по маленькой деревенской улице. Тревожил только застывший неподалёку недлинный состав, он не подавал никаких признаков жизни, даже с тепловозом. Но женское лицо во всё окошко кассы успокоило: "Что вы всё спрашиваете, да спрашиваете, сказала же, скоро пойдёт! Погуляйте пока".
Места для гуляний на этой стороне было много. Дошли до заброшенного здания из красного кирпича, закопчённого ещё паровозами, дальше было ещё одно сооружение с огромными чёрными проёмами ворот, до половины заколоченных досками, и, точно такое же, но побелённое и весёленькое. На маленькой зелёной вывеске читалось: "Оборотное депо". Пока они проходили длинную стену, Толя всё сокрушался: "Надо же, какая недвижимость… Эх, такой бы ангарчик в Читу! Классный гараж бы получился, а тут пропадает…"
- Ты можешь себе представить, что в этом городишке было 105 торговых фирм, целых три пароходные компании, несколько банков… Вот здесь были портовые склады, видишь, - показал беглец на вытянутую идеально ровную площадку между рельсами и рекой. - А сейчас ничего, даже щепки не осталось! Ничего!
- А ты откуда знаешь? - обернулся Толя.
- Так я ведь полезным делом был занят, экспонаты изучал…
- Ага, вот таких всезнаек… - начал вертолётчик и запнулся. Не мог же он сказать: "Таких всезнаек первыми и убивают!"
А беглецу всё не давала покоя судьба городка. Неужели, и правда, когда-то по реке ходили, гудели пароходы, баржи, по мосткам сновали грузчики с бочками, с мешками на спинах… И вот уже много лет никаких дебаркадеров, никаких пароходов и барж, никаких банков и рестораций. И нет больше тех отважных, шалых людей. И ведь не то обидно, что жизнь стала другой, сама жизнь утекла, как песок сквозь божьи пальцы. И история здесь - всё, закончилась! Нет уже никакого Сретенска, а то, что ещё есть - только мираж. А лет через десять не будет и этого…
- Ты особо не переживай! Айда за мной! - двинулся Толя по шпалам, мелко перебирая длинными ногами, а, оглянувшись и увидев, что компаньон стоит на месте, самым убедительным тоном позвал: - Давай, давай! Шось интересное покажу!
И они пошли в обратную сторону к вокзалу, потом дальше, дальше. И вот уже видно, как на пути железной дороги встала сопка. Странно, зачем довели эту нитку до горы и бросили? Рельсы давно сняли, виднелись лишь шпалы, засыпанные землей и проросшие скудной травой. Они были так стары, что даже в этот жаркий день не пахли креозотом. А может, это сопка обвалилась на стальные рельсы, перегородила, завалила дорогу. Вот обрушится такая глыба на человека, и перережет пополам, и покорёжит и превратит в прах всю жизнь…
Сколько бы он стоял у последней, еле видной шпалы, у этого зримого тупика и беспросветности, неизвестно. Вывел его из ступора голос компаньона: "Очнись, посадка началась!" И они бросились к вокзалу, а там уже всё ожило, зашевелилось, откуда-то и беспокойный народ набежал. И открылись двери вагонов, и втянули пассажиров, и заклубилась жизнь, она ведь в движении или хотя бы в ожидании оного…
- Вот, а ты говорил: не пойдёть, не пойдёть! - балагурил Толя, сходу по-хозяйски обживая выбранное место в середине вагона: отбросил ногой пустую пластиковую бутылку, смел шелуху с лавки, открыл верхушку рамы.
- Садись, шо ты раздумываешь? Грязно? Не бери в голову!
И беглец, прислонившись головой к давно немытому окну, с тоской выдохнул: "Далеко ехать?"
- Ты поездом захотел? Теперь не спрашивай. Давай покемарим, а? Я вторую ночь не досыпаю, - закрыв глаза, зевнул вертолётчик. И, подложив под голову сумку, вытянулся на лавке так, что ногами перекрыл проход. А скоро и состав, постояв-постояв, дёрнулся раз-другой, проверяясь, крепко ли стоит на колёсах, и поехал строго по рельсам. А рельсы из кабины тепловоза кажутся такими тоненькими…
И поплыл за окном, за речкой разноцветный Сретенск, а потом и мост, а потом и просто холмы, холмы. И, сложив на груди руки, мерно покачивался Толя, и лицо его с закрытыми глазами было каким-то отрешённым. Так быстро заснул? И вдруг пришло в голову: "Ему что, разговаривать со мной неинтересно? А тебя это обстоятельство задевает? Хотел кандалами потрясти? Да, подсел ты на интерес к себе, подсел! Думал, тебя рвать на части будут, а тут такой облом. Так ведь это и хорошо. Не лезет человек в душу, не топчется там, а тебе из себя ничего изображать не надо. Особенно, когда вопросы задавались только для того, чтобы выпотрошить, вывернуть наизнанку, а потом решить на сколько тебя хватит… Так ведь и не хватило, взорвалось что-то внутри, вот и побежал…"
Он много чего надумал бы тогда и о себе, и о вертолётчике, когда вдруг спохватился: "Осёл ты, братец! И совершенный эгоист! Сам выспался, а теперь требуешь: разговаривайте со мной, разговаривайте! А человек устал, пусть поспит…"
И глаз невольно задержался на лице вертолётчика, на широких бровях, неожиданно тёмных ресницах, на твёрдом подбородке, на продольных морщинах у резко очерченного рта. Оказывается, он седой, в пепельной гриве не сразу и разглядишь седые пряди! И тут же поймал себя на мысли: неприлично так рассматривать спящего, беззащитного. Интересен человек, но неприлично…
Пришлось достать фотографию и долго вглядываться. И нельзя было понять, что в ней зацепило. Какие-то старые памятники на фоне тёмной зелени, и никаких могильных холмиков, у самого края высохшее, совсем белое дерево… Какое дерево - это и есть памятник! Белый мрамор искусно изображал мощный ствол, вот и кора видна, и корни. И этот мраморный ствол был безжалостно срезан, срезаны были и боковые ветви… Что означала эта аллегория? Личную катастрофу, семейную трагедию или безжалостность самой жизни? И кто покоится под этим надгробием? Банкир? Пароходчик? Последний представитель династии? Надо же, какой многозначный памятник… Такой мог стоять и в любом другом месте… Там, где всё обрублено, разграблено, уничтожено… Вопросы роились и роились, но кто ему мог ответить…
Стучали колеса, бормотали старухи поблизости, в дальнем конце вагона вскрикивали картежники, мерно дышал Толя, и незаметно для себя он тоже задремал. Но сразу же подхватился, когда поезд притормозил у какой-то станции. В вагон ввалилась компания молодёжи, всего человек пять, но сразу стало шумно, как на площади. И хотя никто не сел рядом, он насторожился и, надвинув кепку до самых очков, отодвинулся от окна: на перроне было слишком людно. Зашевелился и Толя и, приоткрыв один глаз, сонно предупредил: "Это Матакан. Следующая - наша". Ну, и хорошо: сейчас снова застучат колёса, закачает вагон, останется преодолеть только один перегон - и они на месте. Но поезд всё стоял и стоял. И вот уже зароптали пассажиры, и пробежал по вагону кто-то железнодорожный и обеспокоенный и, потягиваясь, поднялся Толя. И, выглянув в окно, что-то спросил у людей на перроне, и ему что-то ответили…
- Всё нормально, - обернулся он от окна. - Скоро поедем. Курить будешь? - и протянул сигаретную пачку компаньону. Тот помотал головой: нет, не хочу. И сдвинулся ещё подальше от окна - пусть курит. Новая задержка напрягла, и он принялся гадать: техническая ли она? А Толя, согнувшись и выставив наружу руки, спокойно курил, выпуская наружу длинные струйки дыма. И вдруг, замерев на секунду, обернулся веселым лицом:
- Хочешь знать, какой ты будешь в старости? - хихикнул он. - Тогда глянь сюда. Глянь, глянь…
И пришлось придвинуться и выглянуть в окно: какая там ещё старость? На перроне, прямо напротив окна, стоял пожилой господин, сверху видна была обширная плешь в курчавых тёмных волосах. Ничего себя дядечка, аккуратный, с большим горбатым носом, в очках и с папкой под мышкой, видно, какой-то начальничек. Всё бы ничего, но короткие серые брючки, но коричневые носки, но явственный пенсионерский живот, пуговицы полосатой рубашки готовы лопнуть под его напором, вот и ремень сбежал далеко вниз. А ведь таким или похожим он будет очень скоро. Будет толстым, неряшливым, со слезящимися глазами, будет хватать первого попавшегося за рукав и, захлёбываясь, рассказывать о своих злоключениях… Но вот, поблёскивая очками, дядечка вытащил аккуратно сложенный носовой платок и, трубно высморкавшись, стал рассматривать содержимое. Пришлось отвернуться. А Толик рассмеялся и стал теребить: "Ну, как, как?"
- Как? Сейчас я тебе тебя найду, тогда и посмотрим - как! - сгоряча пообещал он и, приник к окну, и стал рыскать глазами. Ничего интересного: какая-то семья с маленькими детьми на лавочке, две молодые женщины, потом ещё старушки с корзинами, подростки пробежали мимо, а мужчин не было - как выбило. Тот, в очках и с плешью, не в счёт. И уже пришло беспокойство: поезд тронется, а он не успеет, не найдёт, не предъявит.
Но, когда от нетерпения он уже стал пританцовывать у окна, из вокзальчика, пошатываясь, показалась высокая фигура. Старик был таким сутулым и тощим, что, казалось, он вот-вот сложится пополам, его маленькая лысая головка с запавшим беззубым ртом болталась на тонкой шее из стороны в сторону, тёмная рубаха расстёгнута и в прорехе виден впалый серый живот. Жаль, не было у старика в руках авоськи с пустыми бутылками, только свёрнутая в трубочку газета. Зачем авоська! Газеткой старичок игриво хлопнул по заду какую-то тётушку. Вот она какая вертолетная старость! И он тут же азартно потребовал:
- Смотри, смотри быстрее!
Толя, вытянув шею, коротко взглянул и, откинувшись на перегородку, отчего-то грустно улыбнулся: дожить бы!
- Нет, скажи, как тебе экземпляр?
- А нехай будет один - один! А хочешь, так и ноль - один в твою пользу, - прикрыв глаза, играл в поддавки компаньон. И что он с ним как с ребёнком? Но разве он сам с удовольствием не впал в детство? Вот-вот стукнет полтинник, а всё туда же, мальчишку изображает.
А тут и поезд дёрнулся, будто только и ждал, когда два пассажира немного позабавятся. И заскользил, набирая ход, покатил дальше, и проплыло мимо вагонного окна их будущее: и господин с папочкой, и тот длинный с газеткой. А с ними заодно и бабы с корзинами, и две черноволосые красавицы в белых маечках, и подростки на велосипедах, и вся станция Матакан. Когда состав притормозил в следующий раз, вагон встал как раз напротив зелёного деревянного вокзальчика с красной железной крышей. На самом верху чёрным по белому было выведено вкусное название: "Кокуй".
Вдоль перрона сновал разнообразный народ, на низком бетонном заборчике сидели голенастые подростки и Толя уселся на загородку в конце перрона, и долго разминал сигаретку. Вид у него отчего-то сделался задумчивым, и тут же пришло беспокойство: какой сюрприз на этот раз?
- Тут такое дело… Я про деда тебе говорил, так этот дед - батько Сашка - моего друга лепшего. Вместе служили когда-то, я демобилизовался, а он ещё лётал, токо после первой чеченской с армией завязал. А год назад Сашка похоронили…
- А что с ним случилось?
- Как говорится, свёл счёты с жизнью. Закрылся в машине, НУ, и… Вот тут сидит занозой, - положил Толя ладонь на грудь. - До сих пор не могу понять, шо его на это дело толкнуло! И перед Дедом неудобно. Дед на похороны в Читу приехал, и я ему обещал: мол, заезжать буду. Дед один живёт, понимаешь? Ну, а после похорон всё так закрутилось… Короче, я так ни разу в этот Кокуй и не вырвался. А обещал! Ну, звонил, само собой, а месяца три, как и звонить перестал. Веришь, нет, а стыдно… Вот Приду, а дед скажет: дитынах, Толик! И правильно сделает! На глаза не показывался, а тут приспичило: здрасте, я ваша тётя, приехала до вас из Киева, буду отуточки жить. Такая от захавыка! Так шо, если пошлёт и на порог не пустит, ты не удивляйся - я заслужил, - затянулся сигаретой вертолётчик.
- Так, может, не надо было приезжать сюда? - Разумеется, не надо было. Ведь на этом поезде можно доехать до станции на Транссибе, а теперь неизвестно зачем надо тащиться в чужой дом. Вертолётчик с ним что, как с чемоданом без ручки?
- Как не надо? Надо! И мы уже в Кокуе! Пошли, пошли, - подхватил он обе сумки. Ну, и ладно, ну, и пусть несёт. Но когда они вышли в посёлок, компаньон стал растерянно крутить головой, видно, не зная, в какую сторону идти. "Да помнит ли он адрес отца своего друга?"
- Я ж, понимаешь, всегда на машине и на машине, а зараз с земли и не пойму, в какую сторону двигать. Обзор не тот…
Пришлось ещё немного покружить по городку, по его улочкам, где вперемежку с пятиэтажками своей жизнью жили ещё деревянные избы с огородами. Бетонные коробки были поставлены вкривь и вкось, без всякой системы, и оттого было особенно жалко порушенной жизни частных усадеб. И скоро Толя вспомнил важную подробность: его знакомец живёт у реки. И как только они вступили на приречную улочку, то ещё издали он увидел то, что искал.
- От той дом, забор высокий, и гараж на улицу, бачишь, ворота красные! Теперь, главное, шоб дед живой был.
- Да помнит ли он тебя?
- Помнит, как не помнить! - стал уверять вертолётчик. - Но за это время могут быть перемены. У него года большие, совсем старый…
Улочка была недлинной, и скоро они стояли у глухого забора. С улицы двор не просматривался. Но и оттуда не слышалось никаких звуков, даже после того, как Толя сначала осторожно, а потом настойчиво стал стучать в калитку, из дома никто не вышел. Тогда, зыркнув по сторонам, он вплотную подошёл к забору и с высоты своего роста оглядел двор.
- Собаки нэма и никого нэма.
- Может, в доме никто не живёт? - томился в сторонке беглец.
- Живут-живут… На крыльце тапки стоят, и шо-то на верёвке сохнет. Придётся ждать.
Сначала переминались на ногах, потом присели на лавочку у калитки. Толя, прислонившись спиной к забору, примеривался: может, у соседей поспрашивать? Но на улице было безлюдно, пока не появился вихрастый мальчик на велосипеде.
- Стой, пацан! Ты деда Макушкина знаешь?
- Ну, знаю. Так он в магазин почапал…
И парнишка не спеша проехал мимо, и ещё долго был слышен визгливый скрежет колёс старенького велосипеда. Потом показалась женская фшура. Заметив её, Толя тут же настроился на свой вертолётный лад.
- Ты смотри, какая кралечка идёт. Идёт, как пишет… А ножки, ножки, и грудочки… а грудочки у нас пятый размер, - присмотревшись, опытным взглядом определил он. Женщина была ладная, смуглая, в открытом ярком сарафане: по голубому полю красные маки, на крепких ногах красные туфельки. Она шла посредине улицы, но, завидев чужаков, будто споткнулась и сдвинулась вправо. И, приняв меры предосторожности, продолжала идти с независимым видом, стараясь прямо.
- И кто это заставляет такую красоту носить тяжести? - подхватился Толя, готовый по первому сигналу не только сумку донести, но и саму женщину. Красавица ответом не удостоила, только, проходя мимо, взглянула на мужчин с понимающей полуулыбкой.
- Тебе носовой платок не нужен? - полюбопытствовал компаньон.
- Платок? Зачем? - рассеянно пробормотал вертолётчик, провожая взглядом незнакомку.
- Как зачем? Утереться…
- Не, ты мне всё больше и больше нравишься! То всё ходил, шатался, ножки заплетались, голосок был такой…
- …тихий, тихий. Ты это уже говорил. Так! Стой, стой, где стоишь! - выставил руки беглец. - Здесь подушек нет, что будешь бросать? Толя! Толя! А не твой ли знакомый идёт? - показал он рукой вправо.
В том конце улицы и в самом деле показался какой-то человек. А скоро уже можно было ясно различить старика, опирающегося на палку. Он был весь какой-то отрешённый, будто пригибал его к земле не видневшийся за его плечами рюкзачок, а нечто другое, совсем неподъёмное. Вертолётчик всмотрелся и подтвердил: он!
- Деда, привет! - бодрым голосом выкрикнул он ещё издали. Старик, не поднимая голову, продолжал идти, будто и не слышал. И Толя, бросившись навстречу, осёкся и опустил раскрытые для объятий длинные руки, будто крылья сложил.
- Василий Матвеевич! - снова позвал он, присмиревший. И старик приостановился, и с трудом поднял голову, пытаясь рассмотреть вставшего на дороге человека и того, кто был у ворот.
- Што кричишь, паря? Не глухой я… Кто будете?
- Так Толик я, Толик Саенко, - растерявшимся голосом бормотал вертолётчик. А старик, сделав шажок, замер и радостно выдохнул:
- Толька! Неужли ты, чертяка! А ты никак ещё подрос? Иль это меня книзу тянет?
- Деда, от бачишь, от я и приехал… А это мой товарищ… кхм… компаньон, так сказать… зовут Николаем. Мы это… по делу к тебе!