- Я уже все придумала. Я как тебя увидела, так сразу и придумала. Тебя мои родители знают и очень хорошо к тебе относятся. Так что идем сейчас ко мне. Они, как тебя увидят, так сразу и успокоятся. А ты скажешь, что у тебя неожиданно был день рождения и ты меня неожиданно пригласил.
- Как это день рождения может быть неожиданно?
- Ну скажешь, там, не собирался, мол, справлять, потом собрался. Да наври что-нибудь. Какая разница. Главное, чтоб я с тобой пришла. Понимаешь?
- А где ты была-то?
- Где, где… Не все ли равно. У подруги задержалась. Ну договорились?
Совсем мне не хотелось идти сейчас к Олиным родителям и врать про какой-то день рождения. Просто бы так посидеть с ней на лавочке, поговорить. Но отказать Оле я не мог.
- Ладно, - сказал я. - Придумаем что-нибудь.
- Тогда пошли? Или, хочешь, посидим пять минуточек? Теперь уже не страшно.
- А что? Можно и посидеть, - сказал я равнодушным голосом. - Я не тороплюсь.
Мы сели на скамейку - я на краешек, Оля посередине. Она зябко поежилась и сказала:
- Только дай мне свою курточку, а то я замерзла ужасно.
- Конечно, возьми, - сказал я, поспешно стягивая с себя куртку и передавая ее Оле.
- Ну накинь. Видишь, я рук не могу оторвать: холодно.
Я встал и, шагнув к Оле, набросил куртку ей на плечи.
- У-у, хорошо! Тепленькая какая. Ну сядь, что ты встал столбом.
Я сел. Теперь уже совсем близко. Вцепившись в край скамейки, я боялся пошевелиться. Мне хотелось сказать Оле и про портрет в музее, и про то, что недавно видел ее во сне - будто она в зоопарке стоит возле белого медведя и кормит его из рук апельсинами. Я еще много всего хотел ей сказать, но слова застряли в горле, и я молчал, как истукан.
Оля поежилась, поплотней завернулась в куртку и сказала:
- Как ты сегодня музей разбомбил - потрясающе! У меня прямо все внутри похолодело. Вообще, знаешь, я страшно люблю такие острые ощущения. Вот чтоб по самому краешку… чтоб дух захватывало! Иногда я себе представляю, что несусь на мотоцикле где-нибудь в горах, а из-под колес камни стреляют и прямо в пропасть!.. Однажды меня мать в универсам послала. Ну положила я в корзину все, что она просила, а потом взяла банку селедки и в карман. Стою в кассе, расплачиваюсь, а у самой сердце так и бухает: ну как кассирша спросит, что у тебя, девочка, в кармане. И жутко, и хорошо.
- Так ты что же, украла? - спросил я.
- Глупый ты какой, - обиженно ответила Оля. - Нужна мне эта селедка! Я когда из универсама вышла, то выбросила ее в урну. Я риск люблю, понимаешь. Когда я рискую, тогда только и живу по-настоящему. А так - скука.
- Оль, - сказал я, - а я сегодня в музее один портрет старинной девушки видел, так на тебя похожа - ну просто очень.
- Не может быть.
- Ну честное слово. Я даже обалдел, когда увидел. Сам не мог поверить.
- Здорово, если не врешь. А какая она, красивая?
- Ну вообще-то да, ничего…
- А кто она? Наверное, царица какая-нибудь? Или княгиня?
- Нет, просто девочка, крестьянка.
- Крестьянка - это хуже. Но все равно приятно. А одета как?
- Да никак.
- То есть как "никак"? Голая, что ли?
- Нет, там, понимаешь, голова только нарисована. В таком полосатом платке.
- Платок-то хоть приличный?
- Платок? Приличный. Яркий такой, нарядный. Да на словах трудно объяснить. Давай лучше как-нибудь сходим, посмотрим. Хочешь?
- Обязательно сходим. Ты меня заинтриговал. Ну все, посидели, теперь пошли.
Оля позвонила в дверь своей квартиры, а сама за мою спину встала и легонько подталкивает:
- Ты вперед, вперед иди. Главное, чтоб они тебя сразу увидели.
На пороге возникли встревоженные лица Олиных родителей. Не успели они и рта раскрыть, как я торопливо затараторил:
- Здрасьте, Сергей Анатольевич, здрасьте, Любовь Васильевна! Вы, пожалуйста, Олю не ругайте, это я во всем виноват. Это из-за меня. Я, понимаете, Олю пригласил к себе в гости, вот мы и задержались. У меня…
- У тебя? - недоверчиво спросил Сергей Анатольевич.
- Ага, у меня. В гостях. Мы, понимаете, такой… э-э-э… арбалет делали. Я прут можжевеловый достал. Зверь, а не прут. Как стальной…
- Правда, папа, как стальной, - подала из-за моего плеча голос Оля. - Вообще у Андрея умелые руки. Он так пилит, так это, крутит… То есть сверлит. Я просто не могла глаз оторвать. Как в кино.
- Ну хорошо, он крутит, а ты-то что делала? - с не меньшим недоверием спросила Любовь Васильевна.
- Как что? Помогала. И потом, знаешь, мамочка, надо было кое-что на машинке швейной прострочить. Андрей на машинке не умеет. А вообще, папочка, у Андрея золотые руки. Он в кружок ходит. Андрей, в какой ты кружок ходишь?
- Да, я хожу… - сказал я, несколько сбившись.
- Вот видите, он ходит.
Почему-то слово "кружок" подействовало на Олиных родителей магическим образом. Лица у них смягчились, подобрели, и они даже заулыбались.
- Кружок - это замечательно, - сказала Любовь Васильевна. - Но, Андрюша, ты же серьезный мальчик. И папа у тебя такой интеллигентный человек. Ты мог нам позвонить. Ведь эта бессовестная девчонка не понимает, что родители волнуются, нервничают. Отец уже собирался в милицию звонить. Сейчас так много всяких хулиганов…
- Да, да, вы абсолютно правы, Любовь Васильевна, - сказал я. - Надо было позвонить. Это я виноват. В следующий раз мы обязательно позвоним.
- Ну хорошо, - сказал Сергей Анатольевич. - Ольга, попрощайся с Андреем и немедленно в кровать.
- Ты к нам, Андрюша, приходи почаще, - сказала Любовь Васильевна. - Мы тебе всегда рады. Не то что некоторым Олечкиным подругам.
Родители ушли в комнату, а Оля выскочила со мной на площадку и прикрыла дверь.
- Ну спасибо, спасибо, Андрюшка. Ты настоящий друг.
Она быстро притянула меня к себе и поцеловала. Наверное, она хотела поцеловать меня в щеку, но я трусливо дернулся, и поцелуй пришелся прямо в глаз. Оля засмеялась и исчезла за дверью.
Не успел я даже еще ни о чем подумать, как дверь снова распахнулась, и в проеме появилось смеющееся Олино лицо. Она поманила меня к себе и шепотом спросила:
- Андрей, а что такое арбалет?
А где же памятник?
- Мне скучно, - сказала Оля и скомкала рыжий кленовый лист, который вертела в руках. - Послушай, Андрей, у тебя случайно нет яду?
- Цианистого калия? - спросил я.
- Все равно. Лишь бы быстро. И, знаешь, чтобы обязательно рядом рояль стоял. Большой, белый…
- А рояль зачем?
- Ну, чтоб красиво было. Представляешь, я падаю на ковер… нет, на леопардовые шкуры, а рядом рояль. И музыка играет.
- Тяжелый рок.
- Ммм, нет. Рок для этого не подходит. Что-нибудь заунывное. Классика какая-нибудь.
Мы сидели на скамейке неподалеку от школы в маленьком сквере, с трех сторон окруженном желтыми облупленными стенами домов. Было тихо и тепло. Солнце коснулось куполов церкви Святого Владимира, устроив в верхних этажах близлежащих зданий настоящее пекло.
- Оль, а давай в музей сходим, - сказал я. - Посмотрим тот портрет, про который я тебе говорил. Хочешь?
- Ну-у, в музей… - сморщив нос, протянула Оля. - Ты бы меня еще в библиотеку пригласил. Вот если бы ты тот портрет мне подарил и я б его у себя на стенке повесила - это было б здорово.
Тут бы мне пошутить, сострить как-нибудь весело, но мозги у меня, словно склеились. Вообще я заметил, что в Олином присутствии я дико тупею, становлюсь скучным и занудным. Вот и сейчас, помолчав, я спросил глупо и бездарно:
- Да как же я тебе его подарю?
- Как, как. Придешь в музей, заплатишь миллион и подаришь. А если не продадут, подъедешь на черном "кадиллаке", перестреляешь охрану из автомата и возьмешь портрет. Все-то тебя учить надо. Ты только в классе умный - диспуты с Зинаидой устраивать. Расскажи лучше что-нибудь смешное.
- Сейчас, сейчас, - отозвался я, изо всех сил напрягая извилины. - Значит, так… О! Хочешь расскажу, как в средние века проверяли: колдун ты или нет?
- Ну давай про колдунов.
- Значит, так. Поймают какого-нибудь типа, который им подозрительным показался. Привяжут руки к ступням и в воду бросят. Если не потонет - значит колдун. Ну а потонет - ошибочка вышла.
- Угу, - сказала Оля сонным голосом. - Это смешно.
В это время на противоположной стороне улицы появилась фигура моего забытого друга. Фигура покрутила всклокоченной головой и, заметив нас, перебежала дорогу.
- А-а, вот ты где, - сказал Петя, делая вид, что я тут совершенно один. Впрочем, и Оля не очень-то обрадовалась Петькиному появлению. Она намеренно отвернулась и замурлыкала себе что-то под нос. - А я тебя везде ищу, звоню. Ну так чего, идем на свалку?
- Правильно, мальчики, сходите на свалку, - сказала Оля.
- Да не знаю, Петя. Чего-то не хочется, - сказал я. - Может, завтра сходим?
В этот момент дикий рев мотоцикла без глушака рубанул по перепонкам. Из подворотни на "Яве" вылетел Генка Борода. Прямо на голое тело у него была надета кожаная куртка в заклепках. На голове - глухой шлем с львиной мордой на затылке.
Генка учился в нашей же школе в восьмом классе и жил в соседнем, почтовом, доме. Ни усы, ни борода у Генки еще не росли, но фамилия у него была Бородин.
- Мужики, Борьку Кузнецова не видели? - спросил Генка. - Он тут на своей "макаке" не рулил?
- Я видел, - сказал Петя. - Они по набережной к Тучкову гнали. Человек пять.
Вдруг Оля встала и подбежала к мотоциклу:
- Гена, прокати.
- Залазь, - сказал Генка. - Только предупреждаю: не пищать.
Оля впрыгнула на сиденье, Генка вывернул газ, переднее колесо вздыбилось, мотоцикл рванулся и исчез в подворотне. Как в преисподней. Будто его и не было. Только вонь от выхлопных газов фиолетовым облаком застыла над садиком.
- Зря ты с ней рассиживаешь, - мрачно сказал Петя. - Ты думаешь, я так говорю, потому что мне без тебя скучно. Ну вроде как ревную. Ничего подобного. Просто она, ну… нехорошая. Я, Андрюха, в людях разбираюсь. Ты мне поверь.
- Да что ты все каркаешь, как старая карга! - обозлился я. - Нехорошая, недобрая… Заладил! Откуда ты ее знаешь? Тебе, что, с белым бантиком надо? С нотной папкой под мышкой? Ты ее не знаешь совсем, а каркаешь, каркаешь!
- Ладно, Андрюха, не заводись, - вздохнув, сказал Петя. - Дело твое. Я тебе больше ничего не скажу. Ну так пойдем на свалку-то?
- Пойдем. Куда деваться.
Петя присмотрел эту свалку несколько дней назад. Собственно, это и не свалка была, а какой-то склад или хозяйственный двор. У нас ведь никогда склад от свалки не отличишь. Там и гараж был, и мастерская, и еще какие-то сарайчики и постройки. А во дворе куча всяких железок, проволоки, разных испорченных деталей, приборов, сгоревших конденсаторов. В общем, райское место. Мы с Петей хотели поискать там медные трубки, да, может, и чего другое интересное попадется.
Идти было недалеко. А если проходными дворами, а потом через парк наискосок - так и совсем близко.
Ворота склада на сей раз были закрыты, но тут же рядом в заборе зияла такая дыра, что через нее можно было наш "Буран" вывести.
Мы вошли в дыру, перелезли через штабеля гнилых досок и оказались на заветном дворе. В углу двора прямо на ржавых дисках стояли останки грузовика "ЗИС-5". Такие машины, я знал по книгам, были у нас еще до войны. По ледовой дороге в блокаду тоже "ЗИСы" ходили.
- Во, гляди, рессора, - сказал Петя, разгребая палкой металлические стружки. - Может, для вашего "Бурана" сгодится?
- Да ты что! Это, небось, от "КамАЗа" или от "ЗИЛа". А это что такое? Манометр вроде. Надо взять, показать папе…
Мы уже набрали кой-какой мелочишки, попадались нам и разные металлические трубки, но медных что-то не было видно.
- Пойду за грузовиком посмотрю, - сказал Петя. - Там тоже хламу полно.
Я разглядывал найденный манометр, тряс его, пытаясь определить, исправный он или нет.
- Андрюха, иди сюда! - закричал Петя.
- Нашел трубки?
- Да нет, тут другое…
Я обогнул останки "ЗИСа" и в самом углу, под дырявым навесом, увидел массивный гранитный постамент черного цвета, обросший по углам зеленым мхом. На граните со следами золотой краски была высечена надпись:
ПЕТРЪ АРКАДЬЕВИЧЪ СТОЛЫПИНЪ
1862–1911
- Подставка какая-то для памятника, - сказал Петя.
- Сам ты "подставка", - сказал я. - Это пьедестал. Или постамент - как хочешь.
- А где сам памятник?
- Это науке не известно. Кстати, не знаешь, кто такой Столыпин?
- Понятия не имею.
- Это что у меня здесь еще за экскурсия, - послышался позади нас незлобивый старческий голос.
Мы обернулись. Перед нами стоял сторож в замызганном темно-синем ватнике и в светлой летней шляпе "в дырочку".
- Да мы так, ничего… - сказал Петя. - Мы сейчас уйдем.
- Мы медные трубочки хотели на вашей свалке посмотреть, - сказал я.
- Ну, ну, трубочки можно, - охотно разрешил сторож. - Только чтобы ничего не поджигать. Ни-ни!
- Что вы, что вы, мы и не собирались.
- Это хорошо, что не собирались. Дайте-ка мне, кстати, огонька. Забыл, понимаешь, дома спички. А каждый раз от рефлектора прикуривать - всю бороду спалишь.
- А у нас нет спичек, - сказал я.
- Мы некурящие, - добавил Петя.
- Вот те на! Пионеры - и без спичек. Чудеса.
- А что это у вас тут за постамент стоит? - спросил Петя. - То есть пьедестал.
- Стоит, - согласился старик. - Давно уже. Может, с войны, а может, и раньше. Я тут, почитай, двадцать лет работаю, а камень так и стоит, мохом оброс.
- А кто такой Столыпин? - спросил я.
- Министр был такой до революции.
- Все ясно, - сказал Петя. - Царский сатрап.
- Почему сатрап? Говорят, умный был мужик, деловой. Сам царь его побаивался. Шлепнули его.
- А кто шлепнул? Царь?
- Да нет, не царь. Террористы вроде какие. Эсеры, что ли.
- Значит, он за нас был? За революцию?
- Эк, у вас все просто: если не сатрап, то непременно революционер: "Ура! Долой самодержавие!" Нет, сыночки, революционером Столыпин не был. Но и худого России тоже не желал. А революции-то он как раз не хотел. В общем, сложный был министр.
- А где же сам памятник? - спросил я. - Интересно бы посмотреть.
- Чего не знаю, того не знаю. Может, в революцию спихнули, а может, вообще не успели сделать. Столыпина, стало быть, в одиннадцатом годе убили, а в четырнадцатом война началась, первая мировая. Тут уж не до памятников было… Н-да. Значит, нет у вас спичек. Пойду рефлектор включать, бороду палить.
Вечером за ужином я спросил:
- Папа, ты знаешь, кто такой был Столыпин?
- Столыпин? Конечно, знаю. При Николае Втором - министр внутренних дел, а потом одновременно и председатель совета министров.
- А кто его убил?
- О-о-о, да ты тоже кое-что знаешь. Так вот, убил его некий Богров. Он был агентом царской охранки и в то же время социал-революционером - "эсером". Проще говоря, провокатор. А почему ты вдруг об этом заговорил?
- Мы с Петей на свалке постамент нашли от памятника. А на нем написано: "Столыпин".
- Вот как? Интересно. А что же, там только постамент?
- Да, каменный такой.
- Надо же. Я не знал о памятнике Столыпину в Петербурге. Выходит, был. Покажешь мне как-нибудь?
Просто Боря и еще кое-что
Я в машинах неплохо разбираюсь. Во-первых, мы журнал "За рулем" выписываем, во-вторых, дома у нас есть несколько книг по истории автомобилей, ну и папа, конечно, много рассказывает, мы с ним вместе "Буран" чиним. Так что, когда к нашему подъезду подкатил огромный иностранный автомобиль-пикап голубого цвета, я сразу определил: "вольво".
Номер на подъехавшей машине был наш, но это меня нисколько не удивило. Сейчас в городе полно иностранных машин с нашими номерами. Удивило меня другое - из открывшейся дверцы вышла моя мама. Она тоже сразу меня увидела, поманила пальцем, а потом снова нагнулась в салон и что-то сказала водителю.
Из машины вылез коренастый, лысеющий мужчина с круглым лицом, в очках с большими стеклами в тонкой металлической оправе.
- Вот посмотри. Боря, на это чудо в перьях, - сказала мама, кладя мне руку на плечо.
Мужчина зацокал языком, как китайский болванчик, замотал головой из стороны в сторону и даже, кажется, собрался потрогать меня толстыми, волосатыми пальцами.
- Ну везет, везет же тебе, Семенова, - сказал он, называя мамину девичью фамилию. - Такой мужик, такой большой мужик вымахал. Орел, орел! И всегда-то тебе везло. Я, бывало, на экзаменах со шпаргалкой три балла в поту зарабатываю, а она приходит гордая и бледная - и вытаскивает самый легкий первый билет.
- На этом мое везение и закончилось, - сказала мама и, подтолкнув меня, добавила: - Андрей, познакомься с дядей Борей.
- Ну здравствуй, здравствуй, наследник, - сказал мужчина и ухватил меня сразу за две руки.
- Здрасьте, - сказал я. - А вы мамин брат?
- Брат? Почему брат? Ты мне льстишь. Аня, он мне льстит. Неужели я старый, лысый мужик с длинным носом похож на твою молодую, красивую маму.
- Но она же сказала, что вы дядя.
- Андрей, прекрати свои дурацкие шутки!
- Стоп, стоп, стоп! Он прав. Ребенок прав. Что это еще за дяди Бори, тети Маши. Меня зовут… А знаешь что, зови меня просто Боря. Терпеть не могу, когда меня по имени-отчеству называют. Сразу кажется, что мне сто лет. Да, да, да, просто Боря. И можешь даже на ты. Договорились? Ну орел, орел! Такой огромный. Посмотри, Аня, он выше меня ростом! Спортсмен он, наверное, у тебя, спортсмен.
"Сейчас небось спросит, не играю ли я в теннис", - подумал я. И ведь надо же! Как в воду глядел:
- Ты в теннис не играешь? В большой, конечно: матч-бол, Уимблдон, Джимми Конорс…
Я уже хотел сказать какую-нибудь гадость, но мама меня опередила:
- У него любимый вид спорта - с отцом под машиной лежать.
- Это неплохо, это неплохо. Глядишь, к восемнадцати права получит. Купит себе "роллс-ройс". А теннисом займись. Советую. Игра богов.
- И джентльменов, - добавил я.
- Точно! Ну все понимает! В мать, мать пошел… Ну, Анн, мне пора. Страшно рад был тебя встретить.
- Может, все-таки зайдешь? - спросила мама.
- Нет, нет, сегодня никак. Дела. Но зайду непременно. Раз обещал - все, кремень. Ты меня знаешь. Ну-ка, спортсмен, погоди… - Он нырнул в машину и вытащил оттуда пачку американской жевательной резинки "Джуси-фрут". - На, держи. Жевать можно. Пить, курить - ни-ни.
Дома мама, даже не обратив внимания на отсутствие тапок в прихожей, сразу пошла в атаку на папу:
- Представляешь, встретила Борю Фоменко. Мы с ним на одном курсе учились. Иду по Садовой, вдруг останавливается такой роскошный "форд", и из него Фоменко вылезает.
У мамы все роскошные иностранные машины - "форды". Но я не стал ее поправлять. "Форд" так "форд" - наплевать.
- Знаю, знаю, что дальше будет, - сказал папа, - Наверняка твой Фоменко бросил свою контору или какой-нибудь там НИИ и подался в кооператоры.