Надежду Прохоровну поразило, что среди нарушителей порядка оказался тихий мальчик с ангельским личиком, комсорг класса, Валерик Попов. Как он-то попал в эту компанию? Похоже, Прибаукин скоро всех подомнет под себя?..
Опережая возможные вопросы, Виктория Петровна молча передала Надежде Прохоровне еще один листок бумаги, на котором уже рукою завуча было написано: "Акт совершения недостойного поступка обсужден на классном собрании совместно с родителями. Проведена беседа директора лично с каждым учеником. Закреплено шефство учителей за данными учениками персонально".
Надежда Прохоровна недоуменно посмотрела на завуча.
- Что вас тревожит? - не поняла Виктория Петровна. - Совершенные злодеяния или указанные здесь меры по их искоренению? Обещания мы исполним, чуть позже, а реагировать обязаны немедленно!
"Тоже мне словесник! - разозлилась Надежда Прохоровна, - Как пишет, как говорит! И что говорит?!"
Но самое ужасное для директора школы заключалось в том, что она наверняка знала: никуда ей не деться от предложения завуча.
Со старательностью прилежной ученицы усвоила Виктория Петровна правила игры. Надежда Прохоровна понимала, что и она не посмеет отступить от этих правил, с той лишь разницей, что посердится на себя и на всех, помучается и все же подпишет бумагу.
Второй день в ее сейфе лежало письмо, которое переслали из редакции молодежной газеты. Никогда прежде, во всяком случае сколько она помнила, школьники не писали таких писем о своих учителях. Долго созревал нарыв, теперь он готов прорваться. И никто не подскажет ей, никто и не знает, как не допустить общего заражения крови…
Чувствуя безнадежность хоть что-то изменить во вращающем ее с невероятной силой круговороте жизни, Надежда Прохоровна все более ожесточалась.
Что же делать, если так положено?! Она будет реагировать, немедленно! Напишет в редакцию, что меры приняты. С учителями и завучем проведены беседы. И она, директор, персонально прикрепила себя к завучу для нормализации обстановки в школе. Каково?! Но в редакции, пожалуй, обрадуются. Получат ответ, и вроде бы разбираться незачем. И они играют все по тем же правилам. Кому охота обременять себя лишними хлопотами?! Таких теперь не сыщешь… Да и что можно понять, несколько раз появившись в школе? Шумит листва, а корни глубоко, их с поверхности не разглядишь…
В дверь снова постучали. На пороге появился Анатолий Алексеевич, и Виктория Петровна обрадованно вскочила ему навстречу, немало удивив Надежду Прохоровну. Директору школы казалось, что завуч давно ушла, так непривычно тихо она сидела, но выходит, исподтишка наблюдала за ней?.. Остался неприятный осадок…
- Ну? Как дела? Что эти изверги говорят? Чем мотивируют? - атаковала завуч молодого учителя.
Нетерпеливое любопытство, бесцеремонность, с которой Виктория Петровна и в кабинете директора ощущала себя основным действующим лицом, раздражали Надежду Прохоровну, но она никак не показывала этого. Спросила только:
- Может, и меня посвятите в свои секреты?
- Какие секреты?! - возмутилась Виктория Петровна. - В школе ни у кого от нас с вами не должно быть секретов! Этот молодой человек ходит в любимчиках, я и попросила его разведать, за что все-таки наши голубчики угодили в милицию? Милиция сигнализирует, что они хулиганили в подъезде!..
- Я думаю, это не совсем так, Виктория Петровна, и я прошу вас больше не давать мне таких поручений… посреднических, извините, это как-то неловко… - Несмотря на решительность, звучавшую в голосе, Анатолий Алексеевич совсем по-ученически топтался возле завуча. - У них было важное дело. Они хотели его обсудить. Шел дождь. Пришлось забежать в подъезд. Поднялись на второй этаж и громко спорили. Жиличка с этого этажа, как они говорят, оказалась слабонервной. Позвонила в милицию. Сейчас же все боятся подростков. Никто не хочет их выслушать. А их надо послушать! - твердо произнес Анатолий Алексеевич и с надеждой посмотрел на директора.
- Их послушать - волосы дыбом встанут, - мрачно проговорила Виктория Петровна, пристально изучая своих коллег. - Если им во всем потакать, завтра они и этого любимчика, своего избранника, тоже свергнут. В школе непозволительна анархия, в школе необходим порядок! И все обязаны ему подчиняться!
- А я согласна их выслушать, - коротко сказала Надежда Прохоровна. - И я прошу вас, Анатолий Алексеевич, взять классное руководство над нашими бунтарями. Я верю, вы сумеете найти с ними общий язык. Если не возражаете, я сегодня же издам приказ. Надеюсь, Виктория Петровна поддержит меня?!
Тяжело ступая, завуч направилась к двери. Анатолий Алексеевич смущенно развел руками, пробормотал что-то несвязное: "Благодарю… Подумаю… Но…" - и тоже попятился к выходу.
Оставшись наконец одна, Надежда Прохоровна вынула из сейфа письмо и еще раз внимательно прочитала его.
"Здравствуй, дорогая редакция!
Я пишу в редакцию первый раз и не знаю, как надо писать. Поэтому начинаю с самого для меня главного. Нашего завуча мы боимся как злого волшебника. Некоторые храбрятся: "Что мне сделают?" - а сами, завидя завуча, идущего по коридору, стараются незаметно улизнуть или опрометью бросаются наутек. Не хотят попадаться на глаза.
Маленьких детей пугают завучем, словно бабой-ягой. У ребенка душа в пятки: еще не знает всех школьных законов, а его уже спешат запугать. Я считаю это неправильным. Учителя нельзя бояться. Слово "учитель" должно звучать гуманно, а не запугивающе. Иногда так хочется поговорить с учителем по душам, поспорить, доказать свою точку зрения. Но спора не получается, потому что учитель всегда прав. Он переспорит тебя не вескими доводами и примерами, а силою власти.
В нашей показательной, вернее, показушной школе учителя не дают нам высказаться - а ученик тоже человек и имеет право на свое мнение! Очень плохо, что учителя не позволяют этому мнению развиться. Могут вырасти люди без мнения, без инициативы, безответные и безответственные люди, которые способны поступать только по чьей-то указке.
Пусть бы в педагогических институтах, когда берут студентов, смотрели не только на знания, но и на человеческие возможности. В учителя надо пускать тех, кто умеет детей любить и терпеть от них. Может, я не права? Но думаю, что права. Помогите нам.
С уважением
Мария Клубничкина".
"Не боится, - с горечью подумала Надежда Прохоровна. - Высказала все, что думает, и полным именем подписалась. Ничего они, теперешние, не боятся. А мы привыкли бояться…"
В том, что происходило со старшеклассниками, прямой вины Надежды Прохоровны не было. В школе она недавно, а наследие ей от предшественницы досталось нелегкое. Но все равно, если вмешается газета и об этом станет известно в районе, в городе, виноватой окажется она, провинциалка, не сумевшая справиться с детьми в доверенном ей высокопоставленном учебном заведении. Не по ее зубам орешек! Пиррова получалась у нее победа!..
Надежда Прохоровна не любила правдоискателей. Немало она их повидала, и ей казалось, что правдоискатели, как черные кошки, несут беду. Разве правда сама по себе, не подкрепленная делом, может что-то изменить, улучшить?.. Нет, она ни за что не покажет письмо Клубничкиной Виктории Петровне. Сердце у нее больное, а характер крутой, чем все это обернется?..
Но сама забыть о письме она не могла. То, что писала Клубничкина, было понятно ей, созвучно ее отчаянию… безысходности… боли… Девочка не жаловалась, она молила о помощи. И будто знала или интуитивно догадывалась, что помощь не придет. Кто услышит крик больной души, когда все вокруг притерпелись к боли?
4
Отслужив в армии положенный срок, Анатолий Алексеевич вернулся в педагогический институт, только на вечернее отделение. Мама, которая никогда не болела, внезапно умерла от инфаркта, и он вынужден был самостоятельно зарабатывать на жизнь. Он устроился в школу замещать лечившего свои старые раны преподавателя начальной военной подготовки.
Этой осенью, уже с дипломом историка, Анатолий Алексеевич начал вести и свой любимый предмет, и его уроки нравились ученикам. Он чувствовал, что ребята тянутся к нему, старался не избегать их испытующих взглядов и острых вопросов, которые нередко и его самого ставили в тупик. Тогда он честно признавался им в этом, как советовала ему мама, тоже учитель истории…
Согласившись на классное руководство, Анатолий Алексеевич лишился свободного времени и покоя. Он старался теперь подолгу оставаться с ребятами, иначе как бы он мог понять их? А ему прежде всего хотелось понять…
Он обещал им в дни Ноябрьских праздников пойти в поход. Договорился с шефами, молодыми сотрудниками научно-исследовательского института, что они проведут в школе дискотеку, даже с диск-жокеем. Ребята обрадовались, вроде бы успокоились, а на следующий день ушли с уроков.
Виктория Петровна, как всегда, первой узнала о том, что класс в полном составе исчез с занятий, и бушевала в кабинете директора:
- Вы только подумайте, уйти с двух математик, физики и биологии! Когда это было? А я предупреждала: попустительство к добру не приведет! Их надо наказать! Я настаиваю! Никаких вечеров! Никакой распущенности с диск-жокеями!..
Анатолию Алексеевичу показалось, что Надежда Прохоровна растеряна и колеблется.
- Я помню, в нашем небольшом городке, - неторопливо начала она рассказывать, - показывали трофейную картину. Были послевоенные годы, заграничных фильмов мы раньше не видели, и народ валил в кино. На вечерние сеансы билеты достать было невозможно, мы удрали с урока, с последнего, конечно. Директор школы в наказание послала наш класс разгружать машину дров, которые завезли на зиму. Мы без звука дрова перетаскали, да еще напилили и накололи. Все было справедливо, мы оставались друзьями. А тут мы по одну сторону забора, они - по другую. Как перебраться?
- Давайте поговорим с ними, - робко попросил Анатолий Алексеевич.
- Уже говорили, - отрезала завуч. - Даже совместно с родителями. Второй раз этой корриды мое сердце не выдержит!
- Ну, вы можете не участвовать в разговоре, - мягко посоветовала Надежда Прохоровна, - а нам с Анатолием Алексеевичем все же необходимо понять, что происходит…
- Я не привыкла не участвовать, - обиженно и в то же время надменно заявила Виктория Петровна. - Наше поколение не пугалось трудностей. Но потакать им я не намерена!..
Надежда Прохоровна попыталась уговорить:
- Может, вам все-таки поберечь сердце?
- Я не могу уберечь свое сердце, - с отчаянной гордостью произнесла Виктория Петровна, - от главного дела своей жизни!..
- Ну, хорошо, тогда я прошу вас, Анатолий Алексеевич, привести их всех ко мне, как только вернутся в школу. Я думаю, к вашему уроку они вернутся. Он последний? - Директор просматривала таблицу расписания, которая лежала у нее на столе, под стеклом. - Значит, после урока я жду вас с ребятами.
Надежда Прохоровна не ошиблась: они пришли на историю.
- Где вы заблудились? - попытался пошутить Анатолий Алексеевич, от растерянности не зная, как себя вести.
- В Бермудском треугольнике, - ничуть не смущаясь, отвечали они, словно бегство с двух математик, физики и биологии было делом вполне привычным.
Анатолий Алексеевич знал, что Бермудским треугольником именуется у них пространство между универмагом, универсамом и "Детским миром", и, поразившись откровенной наглости ответа, сказал с обидой:
- Вы, ребята, уж совсем зарвались!..
А они ему в ответ, так по-свойски, с дружеским доверием:
- Приходится рваться. Свободно же не дают.
Оказалось, они стояли в очереди за кроссовками. Пока ждали, успели съездить к родителям, к знакомым за деньгами - наврали, что "Детский мир" приехал в школу на распродажу. И совершенно не испытывали вины. Виноватой они считали промышленность, которая не поспевает за спросом. И учителей, на уроках которых скучно.
К директору они тащились нехотя. В директорском кабинете, падая на стулья, расшвыривали по полу потрепанные портфели и сумки.
- Итак, мы снова все вместе, - сказала Надежда Прохоровна приподнято-торжественным тоном, приветливо улыбаясь.
- Команда знатоков против команды любителей, - в тон ей сразу же бросил вызов сутуловатый сумрачный Слава Кустов.
Все довольно, ободряюще заулыбались.
- Вы и на сей раз ни в чем не виноваты?.. - не обращая внимания ни на реплику, ни на улыбки, спросила Надежда Прохоровна.
- Ну почему же? - живо откликнулся теперь уже Пирогов, высокий красивый подросток с умным, чуть надменным лицом. - У вашего вопроса, уважаемая Надежда Прохоровна, есть, как минимум, два аспекта. (Сегодня он захватил инициативу в разговоре.) С одной стороны, сложности нашей жизни: ну, там всякие трудности с экономикой, которая должна быть экономной, но не хочет, потом происки империалистов, вынужденные расходы на вооружение, помощь развивающимся странам… - перечисляя, он загибал пальцы, - что еще? Мы все это понимаем. И не в обиде. Три часа, заметьте, безропотно стояли в очереди… С другой стороны, нехорошо, конечно, уходить с уроков, тем более надолго. Но… - Он нарочно помолчал. - Но если честно или, как вы справедливо настаивали на собрании с родителями, доверительно, то нам на уроки являться не хочется. - И он посмотрел на директора таким наивно-честным взглядом.
Надежда Прохоровна на этот раз держалась абсолютно спокойно. Интонацией подражая оратору, она спросила с иронией:
- Не будешь ли ты, Пирогов, так любезен, объяснить, что вас не устраивает?
- Отчего же… - нисколько не затрудняясь, согласился Пирогов. - Научимся наконец быть деловыми людьми и скажем кратко: "Всё".
На голове у "делового человека" красовался венок из серовато-блестящих вертушечек с детской игрушки - флюгера. Он, по всей видимости, олицетворял терновый венец или, как сказал поэт, "белый венчик из роз", в котором "впереди - Иисус Христос". Пирогов не посчитал необходимым снять свой венец перед появлением в кабинете директора.
- Не хочется вводить вас в заблуждение, - продолжал он, позируя, - сегодня с утра я немного задержался. Войдя в класс, я почувствовал, что обстановка накалена до предела и наша уважаемая Антонина Кузьминична готова впасть в истерику. Допустить такое было бы весьма прискорбно. Я незаметно вышел, - беззастенчиво докладывал Пирогов, словно находился в компании сверстников, - завел будильник, который случайно оказался в моем портфеле, и поставил у приоткрытой двери. Он зазвонил. Все закричали: "Ура! Звонок!" И Антонина Кузьминична, хотя, как и все, понимала, что звонок не настоящий, уверяю вас, тоже обрадовалась. Ей еще меньше нас хочется присутствовать на собственных уроках. Ну, а дальше, вы уже знаете, мы пошли подышать воздухом свободы, и… тут совсем некстати выбросили кроссовки… Как было не подобрать такую прекрасную кость?..
Виктория Петровна жадно глотнула воздух. Ее тяжелое, неподвижное лицо сделалось влажным от возбуждения. Анатолий Алексеевич поднялся, чтобы подать ей стакан воды. Ребята смотрели равнодушно. Больное сердце Виктории Петровны не вызывало у них сострадания.
- Можно мне сказать? - подняла руку, будто не видела недомогания завуча, Клубничкина, крупная, румяная девочка с копной бронзовых кудрей.
- Ну, говори, Клубничкина, что ты хочешь сказать? - неохотно согласилась Надежда Прохоровна, с тревогой поглядывая на завуча.
- Я хочу сказать, - встала Клубничкина, - что ваши разговоры-уговоры - сплошная демагогия. Вас причины не интересуют, только следствия. Мы же на математике ничего не понимаем! Говорим Антонине, то есть Антонине Кузьминичне: "Бесполезно слушать то, что непонятно". А она: "Не хотите слушать, не приходите на мои уроки, сдавайте зачеты!" Мы согласились. Перестали ходить на уроки, так Антонина побежала к вам жаловаться. Натуральная демагогия!
- Ты сама демагогию не разводи! - удивительно быстро справилась с недомоганием несгибаемая Виктория Петровна. - Учись как полагается и будешь все понимать!
- Как учите, так и учимся, - огрызнулась Клубничкина, ожесточаясь. - Прогнали хорошего учителя математики, ко двору не пришлась?!
- Что ты себе позволяешь?! - снова, едва дыша, не жалела себя Виктория Петровна. - Ты становишься просто злом школы!
- Зло школы не я, - грубо отразила удар Клубничкина, - и все тут, кроме вас, это понимают. А позволяю я себе не так уж много. Надежда Прохоровна спрашивает, я ей отвечаю. Если вы снова согнали нас сюда каяться, то и незачем было. Достаточно нас унижали на собрании с родителями. - И, больше не замечая Викторию Петровну, она обращалась только к Надежде Прохоровне: - Нужны хорошие учителя. И специализация. Зачем мне математика, если в жизни она не пригодится?
- Тебе могут пригодиться только кавалеры! - никак не могла успокоиться Виктория Петровна.
Клубничкина, не удостоив ее вниманием, продолжала:
- А тем, кому без математики не обойтись, нужно преподавать ее всерьез. Не как в трехстах километрах от железной дороги…
- Маша Клубничкина! - подал сигнал длинный, длинноволосый Прибаукин.
- Да! Да! Да! - немедленно подхватил хор.
- Ты что-то хотел добавить к сказанному, Вениамин? Слушаем.
Вениамин Прибаукин не спеша встал, постоял молча и вдруг пробасил:
- На физику тоже приходить не будем. Аленке… - Поправился: - Ольге Яковлевне… учить противопоказано, - и сел. Уже сидя, добавил: - Двуличная она. Но вы, - сказал он, указывая пальцем на Викторию Петровну, - этого не поймете. Вам тоже в школе трудно.
- Хорошо, что сознаете, как с вами трудно, - ловко вывернулась Виктория Петровна.
Прибаукин тихо хохотнул и стал смотреть в окно.
- Ну, если уж пошел столь откровенный разговор, - старалась из последних сил держаться Надежда Прохоровна, - то давайте разберемся, какие трудности с биологией?
- Кожаева! Мария! - скомандовал Прибаукин. - На выход! Твой номер!
Тоненькая, бледнолицая девочка с глубоко посаженными глазами, скептически взирающими на мир, застенчиво сказала:
- На уроках биологии и географии скучно. Учительница биологии заменяет себя телевизором, а географ на каждом уроке показывает учебные фильмы…
- Что же в этом предосудительного? - то и дело вытирая платком вспотевшее лицо, все же вмешалась Виктория Петровна. - Все это предусмотрено программой.
- Да нет, предосудительного, наверное, нет, - вяло отбилась Кожаева, - только телевизор и кино можно смотреть и без учителя. Общения не хватает. Компьютер и тот способен взаимодействовать, отвечать на вопросы…
- А какие у тебя вопросы? - Надежда Прохоровна решила выяснить все до конца.
- Вопросы?.. - переспросила девочка. - Всякие. Можно ли, к примеру, биологической энергией лечить людей? Представляете, сколько семей сохранилось бы, если вылечивали алкоголиков?!