- Без вас этих вопросов не решат! - не унималась Виктория Петровна, - Лучше бы в учебник почаще заглядывали, чем развлекаться антинаучными бреднями!..
- Вот так не надо, - забеспокоилась девочка. Щеки ее разрумянились, глаза оживились, - Кибернетику тоже считали лженаукой. На десятилетия задержали развитие генетики. Разве можно повторять ошибки прошлого?!
- Но сейчас мы говорим об ошибках настоящего. О ваших ошибках!
Тут у Надежды Прохоровны терпение лопнуло. Она строго, осуждающе посмотрела на завуча, хотела что-то сказать, но Холодова, снова Холодова, вскочила, схватила с пола портфель:
- С меня хватит! У меня нет времени на пустые разговоры. Как там, у Овечкина, в записных книжках: "Я не могу уже выносить ни одной глупости. Некогда". Извините, я пошла. - И она направилась к выходу.
- Холодова! Вернись! - Эта девочка как-то особенно действовала на Надежду Прохоровну, да и устала она одновременно справляться и с ребятами, и с Викторией Петровной. - Ты что, Холодова, больше всех занята?
- Я не знаю, как все, - без всякого выражения ответила Холодова, - но у меня столько тележек, что их трудно везти. Сегодня у меня занятия в школе юных журналистов, репетиция во Дворце пионеров - на Ноябрьские праздники наш ансамбль выступает перед ветеранами. Извините, мне еще и за младшей сестренкой надо поспеть в садик. А тут пустое, мы идем в никуда… - И она с силой рванула на себя дверь, зная, что ее обязательно попытаются задержать.
Пирогов поправил венец из детских вертушек и тоже наклонился за портфелем. Привстал, перехватил недобрый взгляд завуча и, обращаясь непосредственно к ней, спросил:
- Кстати, вы не знаете, что означает нимб на иконах святых и самого Христа? Может, это свечение? Невидимая глазу биологическая энергия? Может, Христос обладал способностями сенса?..
- До чего договорились? До чего договорились?! - запричитала Виктория Петровна, но ее никто не слушал. Все расходились, без спросу, без разрешения.
- Ребята! - попытался остановить их Анатолий Алексеевич, молчавший во время разговора, но и его не услышали.
Задержалась только Киссицкая. Жеманясь, она попыталась сгладить впечатление:
- Простите великодушно… Все устали… - Она делала доброе дело: защищала товарищей, успокаивала учителей, - и все же что-то отталкивало от нее и тех, и других.
"Хочет со всеми сохранять добрые отношения, - едва сдерживалась Надежда Прохоровна. - И вся она такая мягонькая, ласковая, кошечка. Недаром ее Кисей зовут. Но добрых отношений у нее не получается… Хотя так ли это на самом деле?.."
- Оставьте меня, пожалуйста, одну, - жестко попросила Надежда Прохоровна.
Киссицкая тут же исчезла, а Виктория Петровна собралась еще что-то сказать, но директор резко остановила ее:
- Вы мне сегодня очень мешали, Виктория Петровна. Мне надо подумать… Не только мне. Нам всем…
5
Жалил мелкий, колючий дождик. Дул порывистый ветер. Анатолий Алексеевич уходил из школы домой с тревогой. Его мучило собственное бессилие, и от этого на душе, как никогда, было мерзко. Он поднял воротник пальто, натянул берет на уши, а подбородок спрятал в теплом, еще мамой связанном шарфе и пошел вдоль школьного двора, загребая ногами мокрые опавшие листья.
И вдруг он увидел их. Они сидели на здоровенном деревянном ящике, непонятно как попавшем за школьную ограду, и молча жались спинами друг к другу, напоминая стайку потрепанных осенними невзгодами воробьишек. Лица у всех потерянные, каждый замкнулся в себе.
Маша Клубничкина, накинув полы своей яркой оранжевой курточки, похожей на парашют, на голову и плечи рядом сидящей подружки, будто отгородила ее от тягот внешнего мира. Услышав приветствие, Машина подружка вздрогнула, высвободила лицо, и Анатолий Алексеевич ужаснулся ему.
Девочку звали Олей Дубининой, Олесей. При первом же знакомстве с классом Анатолий Алексеевич сразу выделил ее среди других: "Самая красивая девочка в школе".
У нее были длинные золотистые волосы, темные грустные глаза и неторопливые, плавные движения. Теперь ее лицо померкло, сделалось плоским, глаза опустели.
Хотелось спросить: "Что случилось?", но Анатолий Алексеевич не решился. Да и, только он приблизился, ребята вспорхнули и разлетелись. Дубинина, на ходу бросив Клубничкиной: "Пойду умоюсь", побрела в школу. Маша, поколебавшись, осталась.
- Маша, - тихо спросил Анатолий Алексеевич, - чем я могу помочь?
Клубничкина слабо, но доброжелательно улыбнулась:
- Расцепите нас! Мы устали. Они, наверное, тоже… - Она просительно заглянула в глаза Анатолию Алексеевичу и, приблизившись, совсем по-детски, словно договаривалась с подружкой хранить "страшный секрет", зашептала: - Я написала в редакцию. Ведь тонущие корабли имеют право подавать сигнал SOS. Кто-то должен спасти наши души? - В глазах мелькнула растерянность. Вдруг она порывисто отодвинулась, и лицо ее неожиданно приняло независимое и отчужденное выражение: - Думаете, дурочка? Наивная? Пусть! Но кто-то же должен… - И сама себе ответила: - В том-то и беда, что никто, ничего, никому не должен! Я дала себе слово, клятву… Вырасту, не забуду, как была девчонкой, подростком, кто я сейчас?..
- Маша, - отважился спросить Анатолий Алексеевич, - почему у Олеси такое лицо?
Маша пристально посмотрела на классного руководителя, определяя возможную для себя откровенность.
- Сегодня год, как погиб Олесин мальчик, Судаков Сережа. Вы же помните этот ужас? Олесе не хотелось идти в школу, в такие дни все особенно напоминает о Сереже. Мы с ней побродили по улицам, а потом испугались скандала и пошли на уроки. И натолкнулись на Викторию. Как только она поспевает повсюду?! Ну, она на нас за всех и отыгралась: "Безобразие! Ищите любую причину, чтобы прогулять!" Ничего себе любая причина! Обидно же… Олеся заплакала, я и ляпнула кое-что. Виктория пообещала, что меня из школы выгонят, она давно на меня зуб точит. Но мы еще посмотрим, кто кого… Пусть теперь ею займется редакция!..
- Маша, - сказал Анатолий Алексеевич, - мне кажется, ты потом будешь жалеть. У Виктории Петровны больное сердце… Она учила тебя и хочет тебе добра. Человек она сложный, ее методы устарели, но и твои, знаешь, не лучше… Она пугает, и ты хочешь, чтоб она боялась, и тоже "сигнализируешь". Чем же ты лучше? И стоит ли, выясняя отношения, стремиться уничтожить? Не благородно это. Даже ради того, чтобы отстоять свои принципы… Ты подумай…
- Подумаю, - пообещала Маша.
Тут из школы выбежала Олеся, пролетела мимо Анатолия Алексеевича и Клубничкиной, не видя их, ничего не различая перед собою. Маша бросилась за нею, догнала, обняла крепко, спросила:
- Виктория?
Олеся кивнула.
- Гадина! Гадина! - отчаянно закричала Клубничкина. - Ненавижу! - И горько заплакала.
Анатолий Алексеевич растерялся, потом сказал:
- Поехали ко мне, посидим, поговорим, чаю попьем. Мама варила много варенья. Ее уже нет, а варенье осталось.
Он думал, они откажутся, а они обрадовались. Им некуда было идти, не с кем поговорить. И он вдруг осознал: их не как-нибудь надо выслушать, а так, как это делали старые доктора, прикладывая ухо к самой груди.
6
Дома у Анатолия Алексеевича было тепло. Попыхивал электрический самовар. Мягкий, неяркий свет электрических свечек на стене над столиком, где они устроились пить чай, казалось, согревает. Девчонки успокоились, растаяли в мягких креслах.
Клубничкина спросила:
- Это ваша комната?
- Это комната моей мамы, - ответил Анатолий Алексеевич, - она тоже преподавала историю, и ее ученики любили собираться за этим столом.
- Странно, - сказала Маша, оглядываясь по сторонам, - Слишком уж молодежная комната… - Перехватив недоуменный взгляд учителя, пояснила: - Все живое… Книги, раскрытые на письменном столе, даже с закладками. Пластинка на проигрывателе… Значки…
- Я все тут оставил, как было при маме, - с грустью пояснил Анатолий Алексеевич.
- Да я не об этом. - Клубничкина не понимала бестактности своего поведения. - Я не видела у взрослых таких живых комнат. Большинство покупает книги для интерьера. Стерео, чтоб не хуже, чем у других… Я спрашивала их, чем отличается джаз от рока, а рок от диско? Не знают. Но заявляют, что современная музыка им не нравится. "Горлопанит"! Мешает. А они хотят покоя! Чтобы их не трогали. Это главное. Их ничто уже не волнует!.. Ну, а значки у взрослого?.. Как-то не укладывается…
- Мама собирала их всю жизнь. Особенно те, что имели отношение к детству, к образованию, к пионерской организации. Получилась коллекция…
- Извините, - опомнилась Маша.
- Чем же, по-твоему, живут взрослые? - задал вопрос Анатолий Алексеевич.
- Господи, да они и не живут вовсе, - безразлично пожала плечами Клубничкина. - Делают вид, что живут. Видимость жизни. - Глаза ее сузились, презрительная улыбка искривила рот, - Будто работают. Будто веселятся. Будто стремятся к чему-то. А сами безрадостные… Показуха! Везде одна показуха!.. И знаете, когда некоторые взрослые слишком уж налетаются перед носом, да еще норовят на нос сесть, приходится отмахиваться.
Она говорила грубо, с вызовом, и у Анатолия Алексеевича испортилось настроение. Дубинина сразу почувствовала это.
- Машка, ты чудовище, - сказала она тихо, мягко, но ее слова отрезвили Клубничкину. Она сразу стушевалась, опустила голову.
Олеся как бы извинилась за подругу:
- Вы на нее не обижайтесь, Анатолий Алексеевич. Она человек-репейник. Прицепится, уколет и торчит. К ней надо привыкнуть. Сережка легкий был человек и то иногда обижался… - Глаза ее стали наполняться слезами.
Анатолий Алексеевич помнил, как оглушила, раздавила и ребят и взрослых гибель Судакова.
…Сергей отправился с мальчишками-"фанатами" на матч "Спартака". "Спартак" в тот день играл неудачно, но перед финальным свистком неожиданно забил гол. Все, кто уже устремился с трибун к выходу, задержались, остановились, образовалась давка.
Мальчишки пытались прорваться к своей команде на поле и прыгали через ряды сидений, расталкивая возбужденных победой болельщиков. Кто-то отпихнул Сергея, кто-то наступил на его длинный, размотавшийся в толчее красно-белый шарф. Сергей не удержался, упал под ноги мечущихся людей…
Тягостная атмосфера, которая к тому времени сложилась в школе, стала и вовсе невыносимой. Родители забирали детей, жаловались районному начальству, обращались и в самые высокие инстанции. Директора школы освободили "за ослабление воспитательного процесса", как было сказано в приказе. Ребята же, наслушавшись взрослых разговоров, со свойственной им прямолинейностью, говорили: "Поперли директрису, потому что турнули на пенсию ее министра. А пока он властвовал, "госпоже министерше" все позволялось и школа считалась образцовой".
До конца года исполняла обязанности директора Виктория Петровна. Трудное пережили время…
- Сережка был умный, веселый, с чувством юмора, - сказала Маша и посмотрела на подругу. - Забежит на перемене к нам в класс, пошутит: "Ну, гномы, как тут моя Белоснежка? Не забывайте, гномы, что я старший и самый неотразимый!" Он же старше нас был на год. До сих пор не верится, что больше не придет, не споет: "Главное, ребята, что? Сердцем не стареть!.."
Анатолий Алексеевич с тревогой посмотрел на Олесю. Она сидела с отсутствующим видом, и все, что происходило внутри ее, оставалось скрытым от посторонних глаз.
- Вы говорите, Сергей умный, с чувством юмора, зачем же ему фанатизм? Он увлекался спортом?
Маша не сразу отозвалась:
- Это сложно. Хотя что сложного? Понимаете, Пирогов интересуется экономикой, историей, искусством, его друг, Кустов, - информатикой, языками. У Кожаевой - биология, у Холодовой - школа юных журналистов, балалайка… Но есть же и такие, кто не определил еще пока своего интереса… А выделиться чем-то среди других всем хочется…
- Ну, а Сережа?
- Сережа?.. - Олеся будто пробудилась, на ее лице появилось заинтересованное выражение. - Сережу замучили родители. Отец заявил, что гуманитарные науки у нас бесправны и хватит того, что на это ушла его жизнь. Настраивал Сережу на естествознание, для которого вроде теперь дорога открыта, а у Сергея с математикой нелады. Какая ж химия или биология без математики? Стали родители завлекать Сергея археологией, посылали в экспедицию с приятелем. Вернулся он оттуда злой. Распевал: "Главное сердцем не стареть!" - но я чувствовала, что человек потерялся. И родительские подсказки не по нему, и самостоятельно ему думать мешают… "Фанской" жизнью он себя обманывал. Вроде дело есть и друзья рядом. В куче легче. Самому с собой страшнее…
- Может, я не понимаю чего-то, - спросил Анатолий Алексеевич, - но разве так уж интересно взрослым ребятам из года в год заниматься одним и тем же: собирать фотографии спортсменов, вырезки из газет и журналов с сообщениями о матчах, орать: "В Союзе нет еще пока…"? Чушь какая-то…
- Но зато всем доступно. И всегда можешь рассчитывать на поддержку своих, - убежденно сказала Маша. - А это важно. Комсомольцам, случись что, на тебя наплевать. Киссицкой какой-нибудь разве до других есть дело? А тут, хоть ночью тебе позвонят, ты побежишь и, если надо, будешь своих отбивать от "фанов" другой команды. Но и к тебе, стоит позвать, прибегут свои. И ты живешь уверенно, знаешь, что тебя защитят и поймут. И это многих устраивает.
- Ну, а на уроке зачем вы кричите: "В Союзе нет еще пока", красно-белыми шарфами обматываетесь, вы что, тоже "фанаты"?
- Да это так, игра, - смутилась Дубинина. - От учителей отбиваемся…
- А Прибаукин? Он тоже играет?
- У Прибаукина свои заботы, - уклончиво ответила Олеся.
Анатолий Алексеевич уже знал, как только заходит речь о ком-нибудь из их товарищей, они становятся неприступными крепостями. Штурмовать ему не хотелось.
Ни о чем серьезном в тот вечер больше не говорили. Пили чай с вареньем и слушали музыку. А когда девчонки совсем собрались уходить, Маша вдруг сказала:
- Вам не нравятся наши игры? А ваши игры вам нравятся? Правила, по-моему, одни и те же.
- Какие правила? - Анатолию Алексеевичу стало не по себе.
- Будто не знаете? - недоверчиво покосилась на него Клубничкина и снисходительно улыбнулась, - Убегать, чтоб не осалили…
Ночью Анатолий Алексеевич не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, слушал, как мечется за окном ветер, и пытался представить себе, что посоветовала бы ему мама? Вспомнил, как она пришла однажды из школы, потрясенная жестокостью своего ученика, долго не могла успокоиться и говорила, что дети становятся жестокими и неуправляемыми, когда теряют веру во взрослых, уважение к их словам и поступкам.
Он спросил тогда, как же поступать в такой момент? И мама не задумываясь ответила: "Только не выяснять отношений. Бесполезно. Влиять в такой момент бесполезно". Улыбнулась и добавила: "Поступать надо как труднее всего - лечить терпением, ждать и надеяться. Если не на полное выздоровление, то хотя бы на улучшение душевного самочувствия…"
Анатолию Алексеевичу казалось, что он и теперь слышит голос мамы. Вероятно, он все-таки задремал и уже в дреме думал о том, что ни разу после смерти матери не видел так явственно ее лицо, глаза, улыбку…
Утром он проснулся с уверенностью, что ему открылась истина, совсем простая, и удивлялся, как раньше не пришло в голову поговорить со всеми, кто учит его ребят, попросить, чтобы временно его класс оставили в покое. Не кричали, не требовали, не замечали…
Не сомневаясь в успехе, он почти бежал в школу. Но после первых же бесед с коллегами у него как бы отдельно от рассудка возникло ощущение, что многие, даже соглашаясь с ним, будут поступать, как привыкли. Такова великая сила инерции. И все пойдет, как и шло. Несуразным, угрожающим чередом. Он перед этим бессилен.
7
Надежда Прохоровна с утра уехала к районному начальству и долго не возвращалась. Не дождавшись директора, Виктория Петровна, которая не терпела беспорядка, в назначенный час собрала учителей и властвовала на педсовете. Совет этот был относительным, потому что говорила только сама Виктория Петровна. С присущей ей страстностью завуч отчитывала учителей точно так же, как и учеников.
- Вы хоть понимаете, голуба моя ненаглядная, - обращала она свой гнев на Ольгу Яковлевну, - как вы виноваты в том, что вас свергли? Не панибратствуйте! Не заигрывайте! А вы еще и покуривали вместе с ними!.. Мне все известно! От меня не скроешься!.. - Она задыхалась от возмущения, - А вы, голубь мой, - перенесла она свой пылающий взор на географа, - что такое вы им говорите? "Без контурных карт на урок не приходите". Так они ж только и ждут этого!..
Она не знала пощады, не церемонилась: