Но Транзя хихикнул, вышел из кустов и с открытого места показал им дулю – с болтиком вместо большого пальца. Таня потемневшими глазами глянула на Максима.
– Давай догоним и налупим!
– Попробуй налупи, – беспомощно сказал Максим. – Нам же и попадет. Скажут, на школьный патруль порядка напали.
Таня промолчала и отвернулась. И Максим понял, что она догадалась про его страх. Он стал растирать руку: Транзя чуть не вывернул ее из сустава.
– Пойдем тогда... – тихо сказала Таня. И они пошли, и Максим все тер и тер руку, хотя она уже почти не болела.
– Мне домой надо, – вдруг сказала Таня. – Я пойду.
Максим растерянно остановился.
– А может... в тир?
– Нет, дома забеспокоятся, если я долго...
– Пойдем вместе.
– Тебе же нельзя. Вожатая заругает.
Это была правда.
И Максим не знал, что делать.
– Ну, пойду. До свиданья, – сказала Таня.
– До свиданья... – потерянно сказал Максим. Она повернулась и тихо пошла, не оглядываясь, с опущенной головой. И свернула за зеленый павильон, где была комната смеха.
Вертелись карусели-зонтики. Шум и смех были кругом. И солнце было такое же яркое, как раньше. Но сразу все стало плохо. Будто Максим потерял что-то очень хорошее или обманул кого-то. А что же, так и есть! И обманул, и потерял.
Ощущение потери мучило еще и потому, что не было болтика. Максим за день так привык к нему, что порой забывал: носил в кулаке и не думал о нем. Но сейчас рука не чувствовала привычной тяжести. Потерял...
Максим брел боковой аллеей. Видеть никого не хотелось, а уйти далеко от ребят было нельзя: вдруг всех позовут. Он шел и все думал, как уходила Таня – печальная, с опущенной головой. Из-за него... И как теперь с ней встретишься, что скажешь? Она даже не напомнила, чтобы приходил завтра...
А Транзя, словно нарочно, решил попадаться на пути Максима! Теперь он опять был не один. Трое их было. Сбоку от аллеи на песчаном пятачке они стояли на коленках и что-то разглядывали на земле, сдвинув головы. Низко-низко наклонились и толкали друг друга плечами и локтями.
А рядом стоял мальчишка-первоклассник в голубой матроске. Он со слезами повторял:
– Ну отдайте! Отдайте!
Максиму было так горько, что он уже почти не боялся. Пускай Транзя опять привяжется, если охота. Максиму все равно. Он подошел совсем близко и увидел, что Транзя с приятелями гоняет по песку черного рогатого жука. Мальчишки подталкивали жука лучинками, а Транзя – Максимкиным болтиком.
– Отдайте... – безнадежно повторил первоклассник и посмотрел на Максима. От слез его коричневые глаза были как за стеклышками.
Транзя с друзьями не видел Максима. Они спиной к нему были повернуты и видели только жука.
– Не ваш же жук!– сказал первоклассник.
– И не твой "жежук". Общественный, – ответил Транзя. – Он в парке живет, значит, государственный. А ты поймал и мучаешь.
– Это вы мучаете! А я домой возьму, он у меня жить будет!
– Значит, ты браконьер, – сказал Транзя и хихикнул. Потом он так щелкнул по жуку, что бедный рогач отлетел на полметра.
Максим опять посмотрел на блестящие глаза первоклассника, потом на Транзю. Он видел его спину с шевелящимися под рубашкой лопатками и туго натянутые джинсы с задним карманом. На кармане была клеенчатая нашивка в виде футбольного мяча.
Транзя прицелился и занес над жуком болтик – словно печать, которую хотел пришлепнуть с размаху.
В Максиме, видно, сгорел предохранитель. Ужасаясь тому, что делает, он отвел назад ногу и врезал сандалией по карману.
Транзя икнул и ткнулся головой в песок. Максим прыгнул ему на спину и замолотил кулаками по шее! За себя, за Таню, за жука, за первоклассника! За болтик! За страх и слезы!
Это было всего секунду. Потом все замелькало, перевернулось, и Максим оказался припечатанным к песку. От сильного удара почти онемело плечо, а Транзя навалился и кормил, кормил его песком... И улыбался.
Но он сбоку навалился, и ноги у Максима были свободны. Максим отчаянно рванул вверх правую ногу – трахнул врага коленом. По носу.
Колено было твердое, а нос мягкий. Транзя пискнул. Максим изловчился и трахнул снова. На этот раз попал Транзе по скуле. На колено ему упали теплые тяжелые капли. Транзя отвалился в сторону.
Максим вскочил. Первое, что он увидел, – жука и болтик. Жук был живой: лежал на спине и дрыгал лапками. Первоклассник схватил его и побежал по аллее.
А Максим схватил болтик и приготовился отбиваться от разъяренного Транзи.
Но Транзя поднимался медленно. Из носа у него текли две тёмнокрасных струйки, а скула была голубая.
– Эт-то что?
По аллее спешила Римма Васильевна.
– Эт-то кто?
– Это он, – размазывая кровь по щекам, простонал Транзистор и локтем показал на Максима: – Псих! Кинулся со спины как бешеный...
– Та-ак! – сказала Римма Васильевна. – Рыбкин!
– Чего? – плюясь песком, дерзко сказал Максим. Он пучком травы оттер с колена красные Транзины капли. Потом выпрямился, отряхнул и надел пилотку. Он был победитель. Он все отстоял: и "Гнездо ласточ– ки", и болтик, и себя самого. А Транзя – гад, это все знают. И первоклассник в матроске подтвердит.
– Это ты устроил драку? – замороженным голосом спросила Римма Васильевна.
– Я! – сказал Максим. – Потому что он сам! Он ко всем первый лезет! Еще патруль...
– Я лез? – яростно крикнул Транзя.
– Он не лез! – сказали хором его приятели. Они наконец пришли в себя.
Сбегались на шум ребята. Подошла Роза Михаиловна.
– Не думала я, что Рыбкин такой фрукт, – сказала Римма Васильевна. И велела приятелям Транзи: – Отведите Витю, пусть умоется.
Транзя, шмыгая носом, пошел. Но через два шага оглянулся.
– Он железкой дрался! Поглядите у него в кулаке!
– Врешь! – крикнул Максим.
Римма Васильевна крепкими пальцами разжала его кулак и взяла болтик.
– Ах, вот оно что, Рыбкин...
– Но он врет! Он его сам отобрал! – отчаянно сказал Максим.
– А почему ты кричишь? Что это за разговор?! Что он у тебя отобрал? Ты до крови избил железным винтом члена нашего школьного патруля.
– Да неправда!
– Что еще неправда? Ладно, в школе разберемся.
Роза Михаиловна взяла вожатую под руку:
– Знаете, этот Транзин тоже не сахар...
– Разберемся, разберемся...
Они отошли на несколько метров, но Максим услышал, как вожатая говорит:
– Я с таким трудом привлекла Транзина к общественной работе, и если сейчас...
Максима обступили ребята.
– Он теперь тебе проходу не даст, – сообщил Мишка Стременко. Вера Ковальчук сказала:
– У тебя песок на спине. Постой, отряхну.
Тыликов пообещал:
– Я Ваське, брату своему, скажу. Если Траизя еще полезет, он ему вделает.
– У меня тоже есть брат, – сказал Максим. – Да я и сам, если один на один... Подумаешь, Транзя...
Римма Васильевна встала поодаль.
– Все сюда! Все ко мне! Едем домой! – громко восклицала она и хлопала над головой ладонями. Хлопки звучали, как выстрелы пистонного пистолета. На локте у вожатой висела желтая сумочка.
В ней лежал Максимкин болтик.
Бой. Продолжение
Когда автобус остановился у школы и третьеклассники высыпали на тротуар, Римма Васильевна велела встать в круг.
– В школу никто не заходит! Там идут занятия, нечего шуметь! Все отправляются по домам. Не забывайте, что послезавтра сбор! Особенно те, кого принимают в пионеры! Готовьтесь! Имейте в виду: у кого не будет белых гольфов и синих пилоток, на сбор может не приходить. Все разошлись! Рыбкин – за мной!
У Максима защемило сердце. Послезавтра – сбор. Все у него готово, и отглаженный галстук висит на специальных плечиках с круглой перекладинкой, чтобы не осталось складок. Да все это, видно, зря.
Вожатая маршировала по притихшим коридорам, а Максим с повисшей головой двигался следом. Они вошли в пионерскую комнату. Там было очень солнечно. Светился желтый лакированный стол, сверкали на тумбочке фанфары, сияли обручи на барабанах. Горячая искра горела на остром наконечнике знамени. Огненным светом полыхало это знамя и отрядные флажки. Настоящий праздник солнца и пламени!
Но это был не его, не Максимкин праздник. И Максим остановился в дверях, тоскливо обводя глазами солнечные стены.
Римма Васильевна дернула от стены пластмассовую табуретку и села у блестящего стола, спиной к окну. Положила перед собой сумочку.
– Что встал в дверях? Иди ближе.
Максим сделал несколько шагов.
– Не отворачивайся и смотри мне в лицо, когда я с тобой разговариваю.
Максим, чувствуя близкие слезы, поднял глаза. Он все-таки поднял. Но лица Риммы Васильевны не увидел. На фоне горящего солнцем окошка лишь темнел силуэт ее головы с кудряшками и острой пилоткой. А маленькие уши просвечивали темно-розовой краской.
– Я жду! – сказала Римма Васильевна.
– Что? – сипловато от подступивших слез спросил Максим.
– Ах, что! Ты не знаешь? Я жду целых пять минут, когда ты соизволишь объяснить свою дикую выходку.
– Он же первый полез, честное слово, – сказал Максим кудряшкам и прозрачным ушам.
– Не лги! Все видели, как ты петухом налетел на него! Сзади!
– Он тоже всегда сзади... Вы ведь самого начала не видели... Спросите у ребят.
– Ты меня не учи! Мне известно, кого и как спрашивать, и я спрашиваю тебя. А за ребят нечего пря...
В этот миг стукнула дверь, и в комнату из-за спины Максима шагнул учитель.
Максим знал, что это учитель физики, а имени его не знал. Он только слышал от Андрея, что это хороший учитель – веселый и справедливый. Но Андрей дома называл его просто "Физик".
Физик был молодой, коренастый, светловолосый. Максиму казалось почему-то, что раньше этот учитель служил на флоте. Ему очень подошла бы штормовая куртка с тельняшкой вместо серого костюма и галсту– ка. Правда, ходил Физик без морской раскачки, прямо и легко, даже строго как-то. Но лицо его, скуластое и толстогубое, никогда не было строгим.
Итак, учитель физики шагнул в комнату и встал сбоку от стола. А на стол мягко положил большую блестящую пластину.
– Добрый день, уважаемая Римма Васильевна.
– Что это? – слегка удивилась Римма Васильевна, отразившись, как в зеркале, в никелированной жести.
– Это от глянцевателя, – вкрадчиво сказал Физик. – Полюбуйтесь, что сделали ваши "фотографы" из штаба друзей природы, которых, по вашей просьбе, я пустил в фотолабораторию.
– Что именно? – недовольно поинтересовалась Римма Васильевна.
– Они изуродовали поверхность. Как прикажете глянцевать на этих царапинах и вмятинах? Кроме того, они сожгли лампу в увеличителе и уронили в фиксаж запасной объектив.
– Куда уронили?
– В раствор гипосульфита. Выражаясь популярнее, в закрепитель.
– Можно с этим чуть позже? Сейчас я закончу один разбор...
– Угу. Я подожду, – сказал Физик и отошел к боковому окну. Там он неожиданно повернулся и внимательно глянул на Максима.
– А это что за юноша в блистательном вицмундире? Это у ваших горнистов и барабанщиков такая форма?
– Не знаю, что за форма, – раздраженно откликнулась Римма Васильевна. – А этот "симпатичный юноша" сейчас в парке устроил безобразную драку с командиром поста порядка.
– Да неужели? – усмехнулся Физик. И кажется, не поверил. – А на вид вполне воспитанное дитя, только слегка помятое.
– Это "воспитанное дитя", к вашему сведению, избило одного пятиклассника железным винтом...– Она со стуком выложила из сумочки болтик.
– Я не бил его винтом, – тихонько сказал Максим и ощутил пустоту и безнадежность. Потому что ничего нельзя было доказать. Но он все-таки попытался еще раз: – Я не бил. Это у него был винт. Он у меня его отобрал.
– Совершенно верно! А почему отобрал?
– Ну спросите у него! Я-то при чем? – сказал Максим так отчаянно, что это было похоже на негромкий крик.
– А ну-ка... Ну-ка веди себя прилично, – с тихой угрозой произнесла Римма Васильевна. – Это что такое? – И вдруг крикнула: – Ты как разговариваешь!
Максим вздрогнул. И скорее от испуга, чем от желания спорить, громко сказал в ответ:
– А вы как? Говорили "разберемся", а сами только кричите.
– Ух ты... – удивилась Римма Васильевна. – А ты, оказывается, орешек... – Она повернулась к физику: – Видите? А мы говорим: "трудные, трудные"... Самые трудные – не те, кто в туалете курит и с уро– ков сбегает, а вот такие. Благополучненькие с виду. У них уже язык подвешен, умеют со старшими спорить по всем правилам. Рассуждают!.. А еще собирался в пионеры!
– А может быть, сначала... – заговорил Физик, но вожатая торопливо сказала:
– Хорошо, хорошо. Сейчас разберусь с этим субъектом, и поговорим.
– Поговорим, – согласился Физик и стал лицом к окну. Римма Васильевна отчетливо сказала Максиму:
– Отвечай, почему затеял драку.
Отвечать было трудно: слезы скребли горло и вертелись в уголках глаз. Максим прошептал:
– Потому что он всегда лезет. И болтик отобрал.
– Почему ты не мог сказать учительнице или мне? Из-за какого-то паршивого болтика бросился избивать товарища!
Ну как ей объяснить? Из-за болтика! Как рассказать про Таню, про то, как она уходила из парка? Про борьбу со страхом, про отчаяние? Как?!
– У меня просто лопнуло терпенье... – с трудом сказал Максим.
– Что-о? – тихо протянула Римма Васильевна и часто задышала. – Ах, терпенье... А у меня? У меня оно железное, чтобы выносить ваши ежедневные фокусы? А?! Отвечай!
И она с размаху припечатала свою ладонь к лаковой крышке стола.
Пластина подскочила и дзенькнула.
Этот металлический звук словно толкнул Максимкину память. С таким же звоном сталкивались медные тарелки... Дзенн! И светлый чубчик у маленького музыканта вставал торчком. Дзенн! И ослепительно вспыхивали на тарелках отблески прожекторов. А трубы вели упругую и боевую мелодию марша. Чуть-чуть печальную, но сильную и смелую.
И эта мелодия, вспомнившись, тихо зазвучала в Максиме. И, слыша ее, он стал распрямляться.
Конечно, и до этого он стоял прямо. Но теперь он выше стал держать голову, плечи расправил, перестал суетливо дергать складочки на штанах, спокойно опустил руки. А главное – он распрямился в душе. Словно маленький, но смелый и дружный оркестр стоял сейчас у него за спиной. И слезы начали отступать.
Почему надо бояться, если не виноват? Почему надо плакать, если не боишься? За что на него кричат? За то, что первый раз он победил страх?
– Лучше бы этого Транзина спросили, зачем он приставал, – сказал Максим.
– Ты меня не учи! И не Транзин, а ты собирался вступать в пионеры.
Значит, пока он был трусом, никто не возражал: ни вожатая, ни одноклассники, ни шефы из шестого класса. А сегодня, когда он впервые вел себя как человек, – в пионеры нельзя?
– Я и сейчас собираюсь, – сказал Максим.
– Да? – язвительно спросила Римма Васильевна.
– Да, – упрямо сказал Максим. – На отрядном сборе у шефов уже проголосовали.
– Ну-ну! Ты думаешь, они станут тебя принимать, если я расскажу о твоем поведении? – с усмешкой откликнулась Римма Васильевна.
– Я тоже расскажу, – тихо, но уже бесстрашно сказал Максим. – Я правду расскажу.
– Ты... ты хочешь сказать, что я буду говорить неправду?
Максим не отвел взгляда. Его глаза привыкли, и теперь он видел лицо вожатой. Он смотрел прямо в зрачки Риммы Васильевны.
– Конечно, – все так же тихо, но с силой произнес он. – Вы говорите неправду. Зачем? Вы просто не любите, когда с вами спорят.
– Да! – решительно сказала Римма Васильевна и снова хлопнула по столу. И пластина опять отозвалась дребезжащим звоном. – Да-да-да! Представь себе, не люблю! И никто не любит! Если каждый с такой поры начнет со взрослыми спорить, тогда хоть в петлю лезь! И в пионеры принимают не драчунов, не хулиганов, а послушных учеников!
Пусто и просторно сделалось вокруг Максима. И тихо-тихо. Словно оказался он один в громадном поле. А над полем беззвучно кружил красный самолет. И, помня слова старого летчика. Максим отчетливо сказал в этой тишине:
– Послушными овечки бывают. А за правду надо воевать.
Несколько секунд (а может быть, очень долго) Римма Васильевна сидела, словно не понимая, что случилось. Потом лицо ее вытянулось, выщипанные брови поднялись, а рот приоткрылся, будто она собиралась сказать: "Ах, вот оно что? Тогда все ясно!"
Однако ничего она не сказала. Потому что учитель физики, о котором забыли, не то гр6мко хмыкнул, не то кашлянул. Максим быстро взглянул на него. Физик по-прежнему стоял у окна и старательно смотрел на улицу. Что он там увидел?
Максим опять посмотрел на вожатую. Теперь лицо у нее было скучным и усталым.
– Убирайся, – утомленно произнесла она. – Борец за правду...
Максим круто повернулся на скользких подошвах и зашагал к двери. Он чувствовал, что после таких слов может не говорить "до свидания". Он негромко, но плотно прикрыл за собой дверь. И пошел по тихому пустому коридору.
Максим не боялся. Он понимал, что могут быть большие неприятности, но страха теперь не было. Потому что в пионеры примут. Все равно примут! Если надо, он в самом деле придет на сбор и перед всеми расскажет, как было! Разве можно, чтобы человека ни за что взяли и не приняли?
Конечно, ей спорить проще. Она вожатая, она большая. Крикнула "убирайся!", ладонью трах – и кончен разговор. А если он прав? Он же все равно прав! Справедливость победит, не надо только бояться.
Максим сердито и обиженно щурился, но шагал твердо. И решительно сжимал кулаки. Нет, он правда не боялся. Только смутная тревога слегка грызла его: словно забыл или потерял что-то.
Болтик, вот что!
Максим остановился. Он стоял всего секунду. Потом так же четко зашагал назад. Нельзя сдаваться. Если бросить болтик, это будет предательство. Болтик – как живой, он выручал Максима, а Максим выручал его. А сейчас болтик забросят куда-нибудь, и станет он валяться в мусоре, одинокий и бесполезный.
Неприятно снова оказаться перед разозленной вожатой. Ох и раскричится! Страшновато даже. Но Максим заставил себя вспомнить оркестр, и марш "Морской король" снова зазвучал в нем. Запела труба, и взметнулись блестящие тарелки. И под их звонкий удар Максим толкнул дверь.
Римма Васильевна и Физик о чем-то спорили, стоя у тумбочки с горнами. Они разом замолчали. Лицо у вожатой было обиженным, а учитель сдержанно улыбался.
А болтик лежал по-прежнему на желтом лакированном столе. Максим сделал к столу от двери пять широких шагов. Он не опускал глаз. Вожатая и учитель физики следили за ним с непонятными лицами.
– Здесь остался мой болтик, – громко сказал Максим. – Извините, но он мне нужен.
Максим накрыл болтик левой ладонью и сжал пальцы. Они ощутили привычную ребристую тяжесть. Максим повернулся и пошел. Ему не сказали ни слова. Поэтому он чуть-чуть задержался на пороге. Но так и не дождался ни вопроса, ни упрека. Тогда, не оглянувшись, он негромко сказал:
– До свидания.