7
Мы отправились обратно, на родину, так сказать. Когда подъезжали к Болдину, по радио, настроенному на "Европу Плюс", зазвучала очень грустная песня в исполнении Тани Булановой. Правда, название песни полно оптимизма: "Мы будем вместе". Черта с два, подумал я. С человеком, которого люблю больше всего на свете, мне никогда не быть вместе. Я ей не нужен, и она пыталась избавиться от меня примитивно и жестоко, как когда-то Элин дедушка пытался избавиться от своей кошки: топил ее, душил, потчевал дробью из ружья, а под конец долбанул топором по башке. Дедушка - старый, мастер на все руки, гробы с крестами строгает, и от него вполне можно ожидать любой пакости. Но от нее… ласточки моей ненаглядной, кошечки нежной… Представляете? Чего только не перепробовала, пытаясь от меня избавиться. Словно она никогда не целовала меня, не прижималась щекой к моей тощей груди и не говорила что-нибудь хорошее. Да, говорила. Правда, редко. Чаще всего она молчала в минуты близости или, плача, говорила, что "все это было в последний раз". Но иногда, распаленная моими жалкими ласками, становилась совсем другой, и в такие моменты она особенно мне нравилась, потому что требовала новых поцелуев и говорила, что любит меня. Я, дурак, верил всему и молчал, не смел сказать, что тоже люблю ее, черт бы меня побрал, такого скромнягу. Сейчас-то я понимаю, что в такие минуты с ней можно было делать все, наслаждаться разнообразием секса, и все такое, но - поздно, поезд ушел. Теперь она совсем превратилась в тварь вместе со своим торгашом. Пытались от меня избавиться, а я оказался живуч как кошка - осталось угостить зарядом дроби и огреть по башке топором. Не хотелось о них думать, злой был на обоих. Еще до тетиного откровения был злой.
- Роберт, тебе какие женщины больше нравятся? - вдруг спросила Эля.
- Почему ты спрашиваешь об этом?
- Хочу знать.
- Хорошо, - сказал я. - Только ты не обижайся, ладно?
- Ладно.
- Мне нравятся "в годах". Женщины бальзаковского возраста, - сказал я и вспомнил женщину, за которой тащился вчера вечером и от которой пахло духами "Сальвадор Дали". Наверное, если ее раздеть, фигура будет не хуже, чем у Хизер Козар.
- Ну, это не новость! Ты уже говорил, что любишь старушек.
- Чего же еще ты хочешь знать?
- Что тебе нравится вообще. Я хочу понять, чем мне руководствоваться, когда начну перевоплощаться. То есть: или мне стать копией твоей кикиморы, или подстроиться под тот образ, вернее, облик, который ты ценишь и ищешь в других женщинах. В одной, например, может нравиться одно, во второй другое и так далее. Я выберу из каждой понемножку и стану твоим идеалом.
Я улыбнулся. Совсем забыл, что у Эли в пакете помада - тринадцать оттенков - и краска для волос - четыре цвета.
- Если говорить про вообще, мне нравится, когда от женщины пахнет духами "Сальвадор Дали", возле ее глаз - усталые морщинки, а сама она - воплощение материнства. Я хочу сказать, что рядом с ней можно почувствовать себя маленьким мальчиком, которого она не даст в обиду. Понимаешь меня?
- Не совсем, - сказала Эля. - Филиппа Киркорова могу понять, потому что он женился на Пугачихе из-за денег.
- Думаешь, он женился обязательно из-за денег?
- Из-за денег, конечно!
- Не уверен.
- А я уверена! Неужели старуха в постели лучше молоденькой?
- Никто не говорит тебе про древних старух, - возразил я. - А Алла Борисовна еще очень привлекательная женщина, серьезно говорю, и ведь у каждого человека свой вкус, правда?
- Ладно, оставили Филиппа и Пугачиху. Но тебе-то действительно нравятся старухи?
- Я уже сказал, Эль.
- Хорошо, старухи так старухи. Духи я куплю, морщинки, как и родинку, нарисую. Потом скажешь, в какой цвет мне покрасить волосы и губы. Волосы, может быть, придется отрезать. Кстати, когда ты говорил, что готов ради меня отрастить косу и накачать мускулы, я забыла сказать, что это необязательно. Если человек уже мне понравился с первого взгляда, таким, какой он есть, все остальное не имеет значения. А мускулистых дегенератов я вообще терпеть не могу.
Наверное, я снова ослышался. А уж если я действительно такой красавец, может, предложить свои услуги популярным журналам, и мои обольстительные фото украсят свежий номер. Вот Роберт Дезертиро лежит в ванне, задумчиво смотрит в объектив, и весь в хлопьях белоснежной пены. Вот стоит перед большим зеркалом, сам голый, вокруг бедер полотенце, и намыливает пеной для бритья щеки, намереваясь бриться. Вот торопится на свидание, при галстуке и в белой рубашке, смотрит на часы "Омега", боится опоздать. А вот и разглядывает журнал "Плейбой", номер с облизанной на каждой странице Хизер Козар, а в руке у Роберта Дезертиро дымится "Лаки страйк".
Обратно ехали той же дорогой и снова видели на обочине ржавые и пыльные памятники. Снова видели убогие "кадышовские" дачи: камазовские кабины, цистерны с надписью "Молоко", шалаши всякие и этот вертолет, к хвостовой части которого был привязан скворечник. Правда, старика в летчицком шлеме уже не было.
- Вспомнила! - вдруг сказала Эля. - Меня отчим прибьет! Обещала ему машину отдать, заехать за ним на дачу, а опоздала, блин, на два часа.
- Все из-за меня, - сказал я. - Давай поговорю с ним, объясню, что я виноват, и он не станет тебя ругать.
- Не надо, Роберт, - сказала Эля. - Вдруг и тебе попадет. Лучше я скажу, что колесо проткнула вместе с запаской и долго стояла на дороге. Сейчас мы заедем за ним. Ждет, наверное, упырь этот. Заберем его, а потом он отвезет нас к тебе, идет?
- Идет, - сказал я. Эле не терпелось начать перевоплощение.
8
Дачный домик был вполне приличный, из красного кирпича, одноэтажный. У открытых ворот стояли корзины с разными овощами, мешки какие-то.
Эля посигналила. Приехали, дескать. Выходи, упырь.
Вышел Элин отчим, и одет он был совсем не поданному. Этот щеголь красовался в костюме, белой рубашке, на шее - пестрый галстук.
Я его сразу узнал, хотя он и был без своего серого пальто. Тот самый тип, любивший много лет назад бывать на представлениях, которые устраивали сестры Филькины из 84-й квартиры. Тип, у которого на носу то ли большая родинка, то ли бородавка, черт бы ее побрал, а на каждой руке - по часам. Я сразу узнал этого подлеца, и, глядя, как он загружает в багажник катафалка все эти корзины и мешки, я вспомнил о своем подозрении. Когда Эля сказала, что отчим приставал к ней, я почему-то сразу подумал про этого господина. Да, так и подумал. Я всегда был уверен, что он виноват в исчезновении Тани Мироновой. Не утащили же ее инопланетяне!
С Элей отчим не разговаривал, видимо, выражал ей свое презрение, а на меня смотрел так, будто и вовсе готов был сожрать. Мерзкий тип. Действительно - вылитый Верзила. И дыхание у него было мерзкое. Это я почувствовал, когда он сел за руль, рядом со мной, а Эля забралась в багажное отделение, где стояли корзины с овощами и все эти мешки. Могилой несло из его пасти. Я хорошо это чувствовал, хотя он и поджимал чопорно губы. Захлопнув дверцу, он вытаращил на меня свои жабьи глазищи, которые за толстенными стеклами очков казались невероятно огромными. Если бы я носил такие очки, близко побоялся бы к машине подходить, не только там за руль садиться.
Я залез назад, к Эле, лишь бы не видеть эту противную морду, но Эля не пересела на мое место. Наверное, тоже не горела желанием лицезреть своего отчима. Мы поехали с ней в багажном отделении катафалка, и этот очкастый деспот специально прибавлял скорость на кочках и плохой дороге, чтобы, значит, нас хорошенько растрясло, и, я готов поклясться, если бы кому-нибудь из нас захотелось в туалет, он ни за что бы не остановил.
Эле не пришлось оправдываться за опоздание, потому что отчим ни о чем не спрашивал ее, лишь брезгливо зыркал на нас в зеркало заднего вида.
- Вы хорошо водите машину, - вежливо сказал я, поглаживая незаметно Эле ногу. - Наверное, у вас большой стаж? - честно говоря, ни черта он не умел водить. Ехал как попало, хуже Эли, и нам сигналили со всех сторон: посторонись, дескать, чайник.
Вместо того чтобы ответить, этот горе-водитель взял и выключил магнитолу. Наверное, решил поубавить нам комфорту, а нас с Элей это только рассмешило. В открытую смеяться не стали, лишь, отвернувшись в сторону, тихо фыркнули. Я гладил Эле колени, она держала свои руки на моих.
- Стаж у него большой, - шепнула мне Эля. - Всю жизнь водит машину, но ездить так и не научился. Зря говоришь.
- Хотел ему приятно сделать, - шепнул я в ответ. - А раньше какая у него была машина, не знаешь?
- Знаю. "Москвич-412" малинового цвета. Он ездил на нем лет двадцать пять, до тех пор, пока не купил этот "Форд". "Москвич" и сейчас у него сохранился, в гараже гниет. А почему ты спросил?
- Так, - сказал я и представил себе картину семи- или восьмилетней давности: маленькая девочка, красавица, умница, которая сочиняет стихи, выходит из дому и направляется в школу. Уроки выучены, и она идет в приподнятом настроении, предвкушает пятерки. Останавливается "Москвич-412" малинового цвета, и взрослый дядя в очках, с огромной родинкой на носу, открывает дверцу и, дружелюбно улыбаясь, предлагает девочке довезти ее до школы. Но девочка не наивная дурочка, хорошо помнит, что каждый день твердят ей родители: никуда не ходи с незнакомыми людьми и не садись к ним в машину. Не обращая на дядю внимания, девочка идет дальше, но он едет за ней следом и, улыбаясь еще дружелюбнее, говорит, что видел несколько раз, как девочка выступала, читая свои стихи. И он с самым серьезным видом декламирует какой-нибудь ее стишок, может быть, про Снеговика (я наизусть помню этот стишок), который любил сидеть в холодильнике и поэтому все время мерз. Еще дядя говорит, что стишок очень ему понравился, и спрашивает девочку, не хотела бы она выступать на настоящей сцене? Дескать, он руководитель какого-нибудь там детского театра и набирает талантливых ребят. Девочка заинтересованно останавливается, дядя начинает внушать ей доверие. Разве может человек, который выискивает талантливых ребят для своего театра, сделать ей плохо? Не Карабас Барабас же он!
И девочка забывает о том, что говорили ей родители. Забирается доверчиво вместе со своим ранцем (и этот ранец я хорошо помню: желтый, весь в наклейках) в автомобиль веселого малинового цвета, который со временем дядя поменяет на мрачный катафалк.
Дядя сам захлопывает за девочкой дверцу, потому что "Москвич-412" - это такой сарай, в котором захлопнуть дверцу с первой попытки под силу не каждому взрослому. У девочки силенок явно недостаточно, но дядя сильный. И, когда он перегибается через девочку, чтобы захлопнуть треклятую дверцу, она чувствует эту силу и видит его здоровенные волосатые руки. Дядя незаметно смотрит по сторонам и убеждается, что их никто не видел. Девочка, из-за которой он специально приходил на детские представления, в его власти. Автомобиль трогается.
"Куда мы едем?" - спрашивает девочка, когда автомобиль проезжает мимо школы. Дядя молчит. Его улыбка из дружелюбной превращается в зловещую. Так же зловеще поблескивают из-под толстенных линз жабьи глаза.
На двери нет ручки, чтобы открыть ее изнутри, и девочке остается лишь сидеть, вжавшись в сиденье, и тихо плакать. Девочка понимает, что она в западне. Кап-кап… Ее слезы падают на белый передничек, какие носят девочки начальных классов, но детские слезы не трогают подонка.
"Сейчас, сейчас, - похотливо шепчет он. - Сейчас мы приедем. Будешь рассказывать мне свои стишки. Дядя разбирается в юных дарованиях…"
И малиновый "Москвич" с маньяком за рулем и несчастной девочкой на переднем пассажирском сиденье мчится прочь из города, мимо ржавых и пыльных памятников на обочине, мимо живых людей на остановках, мимо равнодушных постов ГАИ, мчится в лесную чащу, в неизвестность…
9
- Почему ты спросил про "Москвич"? - повторила Эля. Мы продолжали трястись в багажном отсеке катафалка вместе с корзинами, мешками и остальной тряхомудией.
- Просто так, - сказал я и подумал, что свои дальнейшие планы мне придется немного изменить. Еще я представил себе такую картину: Роберт Дезертиро, арендовав у Элиного отчима катафалк, раскатывает на нем по городу, словно герой ужастика "Фантазм", и делает из подонков и негодяев карликов, отрубая им руки и ноги. "Поздравляю, ампутация прошла успешно! Вы - мертвец!" Но загвоздка в том, что нормальных людей в нашем захолустном городишке почти нет, честное слово, раз, два и обчелся, - и Роберту Дезертиро пришлось бы трудиться день и ночь, размахивая огромным Гномовым топором, пока на городских улицах не осталась бы одна малышня. И Роберт Дезертиро навеки поселился бы в этом преображенном городке и, разъезжая на своем катафалке по улицам, стал бы следить за тем, чтобы ни один волос не упал с головы ребятишек, чтобы ни один подонок не смел их обидеть. А когда они, повзрослев, сами превратятся в подонков и ублюдков, он станет отрубать и им руки и ноги.
Наш горе-водитель молчал, словно воды в рот набрал, Эля, наверное, все мечтала о своем перевоплощении, а ваш покорный слуга лихорадочно соображал, как бы сделать так, чтобы, высадив Элю, остаться с маньяком наедине. Не буду вдаваться во все эти неинтересные подробности, но мне это удалось. Оказалось проще простого. Эле я сказал, что мне срочно нужно еще кое-куда, и она сперва разобиделась, но потом, когда я сказал, что вечером буду ждать ее у себя дома, она успокоилась. А маньяка-огородника мне удалось здорово заинтересовать, наболтав, что у меня на даче есть очень редкие сорта моркови, огурцов и еще черт знает какой петрушки, и, дескать, всем этим добром я готов поделиться совершенно бесплатно. Глаза у него на халяву разгорелись. Он поверил, лох этот, а мне, прямо как Незнайке на Луне, осталось организовать акционерное общество гигантских растений. Одна акция - один фертинг. Каждый огурец размером с катафалк.
Высадив Элю, мы приехали в какое-то садоводческое общество "Резинотехник", и я бойко показывал дорогу: туда, сюда, теперь прямо. Выбирал, значит, тихое местечко, а сам был здесь впервые. Элин отчим все выспрашивал у меня, что это за семена. Дескать, как называются, откуда их привезли и не прихотливы ли для нашего климата? Я отвечал, что не знаю, как называются, откуда их привезли тоже - черт знает, но зато известно точно, что все эти растения очень неприхотливые и не боятся лютого мороза. Разгребай лопатой снег, а под ним овощ - целехонек и невредим. Заврался, короче, хуже некуда.
Элин отчим, что-то заподозрив, призадумался. Остановил машину, посмотрел время особым манером (сперва взглянул на часы на левой руке, потом - на правой) и спросил, давно ли я знаком с Элей?
- Не очень, - сказал я. - А почему вы остановились?
Жабьи глаза, многократно увеличенные толстым стеклом, вызывали отвращение.
- Ты куда привез меня, дружок? - и он улыбнулся.
10
Сумка с топором лежала у меня на коленях, замок-молния был расстегнут. Я сидел рядом с этим чудовищем и не знал, что ему ответить.
- Ты куда привез меня, дружок? - повторил он.
- На детское представление, - наконец-то сказал я. И, тоже улыбнувшись, показал ему клыки. Он меня совсем не помнил. Прошло много лет. Наверное, и раньше-то не замечал, потому что всегда смотрел исключительно на Таню. Он оживлялся, когда она читала свои стишки, начинал сморкаться, вытирал бородавку на носу, а потом прятал руки в карманы пальто, которые наверняка были распороты, сами понимаете, для чего. После выступления Тани он сразу уходил.
- На какое еще представление? - спросил он, продолжая улыбаться, и вдруг добавил панибратским тоном: - Ты - Доктор Зло?
Наверное, насмотрелся недавно "Остина Пауэрса", а шляпы на моей лысой башке не было.
- Нет, я - Роберт Дезертиро. Покровитель несчастных и мертвых малышей.
- А я думал, ты - Доктор Зло, - продолжал он шутить и панибратствовать.
- Куда ты дел труп? - спросил я напрямик и сунул в сумку руку. Кровь на рукоятке топора давно подсохла.
- Какой еще труп, Доктор Зло? - не знаю почему, но этому подонку было весело. Наверное, это я был такой смешной. Смешной и совсем не страшный.
- Труп маленькой девочки. Куда ты подевал его, после того как поглумился над Таней? Что ты заставлял ее: читать тебе стишок про Снеговика или делать тебе минет? Ведь ты любишь маленьких девочек, а, господин Маньяк? Или, может быть, она жива и до сих пор томится в каком-нибудь сыром подвале, сидит на цепи, а?
- Не понимаю, молодой человек, о чем ты говоришь. Ни малейшего понятия…
Мне показалось, он хитрит. Руки у него здорово дрожали, когда он закуривал. И улыбаться перестал.
- Девочка идет в школу, - сказал я, понимая, что сам рассуждаю, как маньяк, - на спине - желтый в наклейках ранец, а навстречу ей…
И тут он бросился на меня. Сдавил шею своими ручищами и стал душить. К разным неожиданным штучкам я был готов и сразу ударил его топором в грудь, прямо через сумку, прямо в солнечное сплетение. Раз, два, три… Он отпустил меня и стал ловить ртом воздух, сделавшись совершенно беспомощным, но для верности я ударил его в грудь еще пару раз. Потом я обежал машину и вытолкнул маньяка из салона на дорогу. Очки упали рядом, и я раздавил их. Осколки разлетелись по грунтовке и блестели под солнцем, словно бриллианты.
Я вытащил из сумки топор. Маньяк валялся на спине, широко раскинув руки и ноги, - мне только это и было нужно. Я подумал, а вдруг Элин отчим не имеет к исчезновению Тани никакого отношения, и все это - мои домыслы. Но мне почему-то было на это плевать.
Я принялся за работу, а когда почти закончил, увидел, что навстречу едет машина. Мощный удар топора - и от тела отделилась еще одна рука, правая, с часами на окровавленном запястье. Левую руку и обе ноги я уже успел отрубить.
Машина подъезжала все ближе. Люди в ней, наверное, не видели, что происходит, но водитель вовсю моргал дальним светом, требуя убрать с середины дороги широченный катафалк - разъехаться невозможно.