- А теперь послушай, - прошипел Буковски и окинул Дорна пронзительным взглядом. - Эти слухи - полная ерунда. У нас в отделе все идет лучше некуда. Да, сначала у нас были некоторые разногласия. Но это нормально, когда в отдел приходит новый человек. Лизе просто нужно было во всем разобраться. К тому же у нее есть замечательный шеф, который ей в этом помог. Нужно только знать, как обращаться с женщинами, понимаешь? - Буковски подмигнул ему.
В двери постучали.
- Да! - громко крикнул Дорн.
В маленькую лабораторию вошла Лиза Герман. Она коротко кивнула Дорну.
- Ты должен немедленно идти к начальнице, - заявила Лиза, повернувшись к Буковски. Голос у нее был не особенно радостный. - По-моему, Гагедорн злится. И в следующий раз говори мне, где я смогу тебя найти, если ты опять улизнешь через боковой коридор. В конце концов, у меня достаточно других дел кроме того, чтобы постоянно искать тебя.
Буковски пожал плечами.
- Чего от меня хочет старуха?
- Сам ее спроси! - дерзко ответила Лиза и исчезла так же быстро, как и появилась.
Дорн ухмыльнулся.
- Теперь я знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что умеешь обходиться с женщинами.
Буковски махнул рукой.
- Я хочу, чтобы завтра отчет лежал на моем письменном столе, ясно?
- Всего хорошего и желаю получить удовольствие у Гагедорн: насколько я тебя знаю, ты возьмешь ее штурмом.
Иерусалим, музей Рокфеллера, улица Сулейман-стрит…
Джонатан Хоук торопливо шел по коридорам музея Рокфеллера, направляясь к выходу. Он был рассержен и в высшей степени обижен поведением Хаима Рафуля. Он не марионетка, чтобы танцевать, когда это вздумается кукловоду. Он всегда уважал Хаима Рафуля как ученого и археолога, однако церковная мания этого человека превратилась почти в патологию. Охотнее всего Джонатан Хоук собрал бы чемоданы и просто уехал бы - такое сильное отвращение вызвало у него поведение коллеги. С другой стороны, он ведь руководитель раскопок, а под землей в долине Кидрона, к востоку от горы Елеонской, все еще скрываются остатки римского гарнизона двухтысячелетней давности.
- Джонатан! Подождите, - разнеслось по длинному коридору.
Джонатан Хоук неуклонно продолжал свой путь. У него не было желания продолжать беседу.
- Пожалуйста, подождите меня, Джонатан! - снова раздался голос. - Мы не должны были расставаться, не помирившись. Дайте мне еще один шанс. Я прошу вас.
Джонатан Хоук замедлил шаги. Дойдя до окна, он остановился и выглянул наружу. Под ним в долине лежали маленькие дома Старого города Иерусалима, вдали поблескивал золотой Купол Скалы. Весь город казался мирным и полным идиллического покоя. Хоук глубоко вздохнул.
Профессор Хаим Рафуль подбежал к нему и остановился.
- Извините мою несдержанность… - Рафуль уже сожалел о своих резких словах. - Я не хотел обидеть вас и не хотел разрушать вашу веру. Мне вообще несвойственно лишать людей иллюзий, но я чувствую себя в долгу перед истиной… Единственной истиной - научным доказательством. И мне не нравится, когда люди веры пытаются насадить свою идеологию другим, подобно тому как врачи пересаживают своим пациентам чужие сердца.
Хоук обернулся.
- У меня, скорее, создалось впечатление, что это ваш личный поход против Рима.
- Конечно, мой дорогой и верный друг, - ответил Рафуль, - может, тут сработали и личные мотивы. Но я наткнулся на свидетельство того, что Иисус Христос был не тем человеком и вел не ту жизнь, в которую церковь хочет заставить вас поверить. Иешуа был, без сомнения, пророком, без сомнения, мудрым и очень умным человеком, и в нем есть многое от идеологии человеколюбивого Бога. Он учил доброте, он учил состраданию и сочувствию, однако он был человеком, а не сыном Бога.
- Может, так оно и было, - ответил Хоук. - Но почти треть населения мира исповедует христианство. Будь то католики, протестанты, православные или другие общины. Христианство определило наше мировоззрение. Оно стало первоначальной установкой, которую не так-то просто разрушить. Ни у кого нет на это права.
- Но, дорогой друг, - возразил Хаим Рафуль и положил руку на плечо Джонатана Хоука. - Все равно ложь не превратится в правду только из-за того, что за прошедшие столетия она стала верой миллионов прихожан и священнослужителей. Мы ведь не можем просто выдумать собственную историю или выбрать из многих предположений то, которое нам больше всего нравится, потому что соответствует нашему мировоззрению.
- Вы намекаете на церковный канон?
- Правильно, дорогой друг и коллега, - подтвердил Рафуль. - Можно ли из множества писаний отобрать те, которые имеют нормативное значение для отцов церкви, и умалить значение других, отведя им второстепенную роль афоризмов, или песен, или апокрифов?
- А разве не нужно однажды принять решение? - спросил его Хоук. - Разве неправильно, что из многих текстов Нового Завета выбрали четыре Евангелия, содержание которых не противоречит друг другу? Ничто не забыто, ничего не утаивается. Остальные тексты также открыты общественности. Просто они частично противоречили себе или представляли собой отдельные выдержки из существующих Евангелий и не несли откровения.
- А как же Евангелие от Фомы? - спросил его Хаим Рафуль. - Этот человек, пусть и "опьяненный", то есть некомпетентный, также божественного происхождения, и он ищет образ Бога. Мы все - дети Божьи, как и Иешуа. А у Фомы мы не находим упоминания о воскресении. Однако в его тексте есть слова и изречения, которые очень сильно напоминают свитки Кумрана. Но текст Фомы не вписывается в то, что Вселенский собор в Триесте четыреста шестьдесят лет назад определил как окончательный канон Нового Завета Римско-Католической Церкви. Его просто забыли. Однако человеку свойственно ошибаться. Разве не так говорится в Писании?
- По-моему, эти вопросы вам лучше задать Папе, а не мне, не так ли?
- Разве истина не всех касается? - вопросом на вопрос ответил Хаим Рафуль.
- Но кто может сказать нам, что есть истина, если до сих пор мы находили только частицы ее? Мы обнаружили в преданиях несколько маленьких капель огромного океана. И теперь мы пытаемся создать, каждый для себя, свою собственную картину. А пробелы мы заполняем тезисами, приемами и интерпретациями, которые не имеют никакого отношения к науке, а есть лишь исключительно порождение наших собственных фантазий. Неужели вы всерьез считаете, что в результате этого и появляется истина, уважаемый коллега?
Рафуль убрал со своего плеча руку Джонатана Хоука и, сделав серьезное лицо, сказал:
- Я знаю истину, и она опасна, так как разрушает власть тех, кто у власти.
Джонатан Хоук покачал головой: похоже, Хаим Рафуль безнадежен.
- Мне вас жаль, профессор, - ответил Джонатан Хоук после минутного молчания. - Берите свою находку и будьте счастливы. Но не впутывайте меня в свои игры. Я здесь для того, чтобы найти римский гарнизон, а не для того, чтобы выслушивать ваши надоедливые фантазии.
Рафуль посмотрел на Джонатана Хоука с непроницаемым выражением лица, потом натянуто улыбнулся и протянул коллеге руку.
- Договорились, - загадочно откликнулся он. - Вы ищете гарнизон, а я забираю крестоносца и все, что мы обнаружили в его могиле. И я больше не буду обузой для вас. Наоборот, я по-прежнему буду помогать в вашей работе.
Джонатан Хоук нерешительно пожал руку профессора.
- Забирайте рыцаря, мне он неинтересен. Я не стану публично поддерживать ваши тезисы, поймите это раз и навсегда.
Профессор Хаим Рафуль кивнул.
- Сегодня я это прекрасно понял, дорогой друг.
10
Рим, палаццо дель Сант-Уффици…
Кардинал-префект Лукашек был рассержен. Отец Леонардо сел на кожаный диван возле окна. В огромном конференц-зале палаццо, в котором располагалась резиденция Sanctum Officium, царила прохлада. Окна были закрыты и зашторены. Кардинал-префект Лукашек был одет в черную сутану, темно-красную круглую шапочку, а его толстый живот обхватывал красный пояс. Лукашек стоял перед окном, скрестив на груди белые морщинистые руки.
- Вы, собственно, понимаете, какой властью обладает кардинал Боргезе? - рассерженно спросил кардинал-префект. - Он уже занимал высокое положение, сын мой, когда вы пешком под стол ходили. Если он обращается с безотлагательным делом в наше учреждение, то я жду, что меня немедленно об этом проинформируют. Кардинала Боргезе в Ватикане считают восходящим светилом. Однако не только церковь в долгу перед ним: его влияние простирается также и на политику, и на экономику. Он заслуживает того, чтобы вы его принимали всерьез. Вместо этого вы простой улыбкой разделываетесь с его заботами и страхами и обращаетесь с ним, как с послушником.
Отец Леонардо, защищаясь, поднял руку.
- Это неправда: я совершенно серьезно отнесся к его движущим мотивам.
- И вели вы себя соответствующим образом? - резко перебил его кардинал-префект. - Я больше не в состоянии понять эту молодежь. Приезжают из какого-нибудь университета, проходят курсы повышения квалификации и начинают считать, что знают все и больше не обязаны ничего воспринимать всерьез.
- Я думал… - пытался оправдаться отец Леонардо.
- Вы думали… - насмешливо повторил кардинал-префект. - Что вы думаете? Во что верите? В то, что мир не принимает всерьез этого еврейского профессора? В то, что он не может навредить нашей церкви? Когда вы в последний раз были на святой мессе? Я имею в виду - не здесь, в Ватикане, а снаружи, в мире. Скажем, в деревне или маленьком городке. Вы бы не смогли смотреть на это без слез. Пустые скамьи, одни только старики, никакой молодежи и верующих средних лет. У церкви проблемы с мобилизацией людей. У церкви серьезные проблемы, дорогой мой. И сейчас не время играть в игры. Пришла пора действовать, а не только реагировать на то, что предпринимают наши противники, и злобно высмеивать их поступки.
- Я использовал свои связи, Ваше Высокопреосвященство, - робко ответил отец Леонардо. - У нас есть человек в Иерусалиме, который внимательно следит за работой археологов у подножия горы Елеонской.
- Во-о-от как, - протянул кардинал-префект, так что нельзя было не заметить сарказма. - Тогда вам, наверное, известно, что было найдено в могиле на поле раскопок?
Отец Леонардо мысленно выругал себя за то, что не обратился к своему связному в Париже перед возвращением кардинал-префекта. Похоже, он все же недооценил важность и "взрывоопасность" этих работ.
- Археологи натолкнулись на остатки древнеримского гарнизона, который, возможно, относится приблизительно ко времени жизни Иисуса Христа. Раскопками руководит профессор Рафуль. Очевидно, они обнаружили артефакт, на котором изображена сцена из жизни Господа нашего. Распятие. Но пока что артефакт не доказывает тезисы этого профессора.
Кардинал-префект движением руки заставил отца Леонардо замолчать.
- Вы не знаете ни-че-го! - зло прошипел он. - Вы даже ни разу не удосужились задать правильный вопрос о том, как идут раскопки.
Отец Леонардо придал своему лицу виноватое выражение и пожал плечами.
- Они наткнулись на могилу крестоносца начала двенадцатого столетия, - назидательно сообщил кардинал-префект своему секретарю. - Эта могила, очевидно, содержит предметы, которые могут стать чрезвычайно опасными для нашей церкви, если окажутся в руках фанатичного еретика. Об этом мне сообщил кардинал Боргезе. Он не доверяет вам, и потому лично распорядился о проведении расследования. И, насколько я понимаю, очень хорошо, что он так поступил.
- Я не знал…
- Вот именно! - прикрикнул на своего подчиненного кардинал-префект. - Вы вообще ничего не знаете и ничего не предпринимаете, так как не воспринимаете это дело всерьез и считаете кардинала Боргезе нервным и боязливым малюткой. Вам не хватает уважительного отношения.
Отец Леонардо встал.
- Я прошу прощения за свою дерзость, Ваше Высокопреосвященство.
- У вас будет прекрасная возможность реабилитироваться после проявления такой беспечности. Вы немедленно вылетаете в Иерусалим и встречаетесь там с отцом Филиппо. Он ожидает вас в монастыре францисканцев в Иерусалиме. Он представит вам некое важное лицо, обладающее большим влиянием на нынешнее правительство. Я хочу, чтобы эти раскопки сначала были остановлены, а затем закончены нашим Управлением по делам церкви. Вы меня поняли?
Отец Леонардо покорно согнулся в поклоне.
- Я понял ваше желание, Ваше Высокопреосвященство. Целиком и полностью.
- Тогда приступайте к работе, - заявил кардинал-префект и протянул секретарю руку.
Отец Леонардо схватил его руку и поцеловал кольцо, после чего покинул комнату. Лишь когда дверь плотно закрылась за его спиной, он смог сделать глубокий вдох. Он и правда недооценил кардинала Боргезе. Но гроза рано или поздно проходит и в большинстве случаев снова начинает светить солнце.
Мюнхен, управление уголовной полиции Баварии, отдел 63…
Начальник отдела Штефан Буковски нервничал, когда оказывался в тесном лифте, где всегда слегка пахнет средством для мытья унитазов; он нервничал, когда не знал наверняка, что ждет его на совещании; он нервничал, когда ему приходилось отправляться на верхний этаж - этаж начальства. И он просто терпеть не мог свою начальницу, президента земельной уголовной полиции. Эта женщина, которая вот уже почти два года занимала главное кресло в управлении, была ничем иным, как украшением. Марионеткой, подвешенной на нитях политических властителей из министерства внутренних дел, которую черные волки большой народной партии кормили идеями и предписаниями. О реальной работе полицейских она не имела ни малейшего представления.
Собственно, Штефан Буковски с нетерпением ждал дня выхода на пенсию, так как все изменения, которые произошли в полиции за последние десятилетия, отнюдь не улучшили положение дел. Совсем наоборот. Из года в год, от программы к программе, от реформы к реформе все становилось только хуже.
Лифт резко остановился на четвертом этаже. Под крышей располагались лишь архивы и несколько технических лабораторий. Двери со скрежетом раскрылись, и Буковски выскочил в коридор. Кабинет президента, фрау доктора Аннемари Гагедорн-Зайферт, находился в конце длинного коридора. Входная дверь была, как всегда, заперта. Единственная дорога в центр власти вела через приемную. Буковски иногда шутливо называл эту часть этажа "пыточной", ибо где еще можно найти и плаху, и экспонаты кунсткамеры?
Он постучал. Резкое "Секунду!" заставило его замереть на месте.
Буковски скривил губы, сделал глубокий вдох и опустился на один из стульев, расставленных вдоль стены напротив двери, как в приемной стоматолога.
Прошло десять минут, прежде чем секретарша, бледная дама лет тридцати пяти с прической, напомнившей Буковски пучок обесцвеченной веревки, просунула голову в дверь.
- Господин Буковски, - произнесла в нос женщина. - Президент уже ждет вас.
- Так же, как и я, - вздохнул Буковски и встал.
Секретарша переправила Буковски с одного берега своей империи на другой и ввела его в просторный кабинет госпожи Гагедорн-Зайферт. Президент сидела за письменным столом и только на мгновение оторвала взгляд от бумаг, когда Буковски вошел. Он знал, что фамилия Зайферт принадлежала покойному президенту Берлинского апелляционного суда и по совместительству ее супругу, и она по-прежнему добавляла его фамилию к своей девичьей, как некий титул. В свое время их союз можно было назвать скорее объединением двух людей, получивших университетские дипломы, чем браком, поскольку тогда уважаемая госпожа Гагедорн большую часть времени проводила в Берлине, где работала статс-секретарем в Баварском министерстве по федеральным и европейским делам.
Буковски посмотрел на низкорослую полную женщину с темными завитыми волосами, свою ровесницу, и сразу вспомнил, почему он ни во что не ставит супружескую жизнь и так и не женился.
- Садитесь, господин начальник отдела, - приказала президент своим пронзительным и безличным голосом.
Буковски опустился в кресло перед массивным письменным столом из красного дерева и стал терпеливо ждать, когда начальница закончит изучать документы.
Она подняла глаза.
- На вас поступила жалоба, господин начальник отдела, и я вынуждена заметить, ваше поведение так же неприятно удивило меня, как и начальника управления полицейской инспекции в Вайльхайме.
- Называйте меня просто "господин Буковски", - попросил ее Буковски, - я не придаю никакого значения своей должности.
Выражение лица президента стало неприветливым.
- Как пожелаете, однако, господин Буковски, есть ряд должностей, которым нужно бы придавать значение. Итак, как я должна понимать ваше пренебрежительное и неколлегиальное поведение?
Буковски пожал плечами.
- Может, скажете мне сначала, о чем именно идет речь? А потом я уже объясню свое поведение.
Госпожа Гагедорн-Зайферт взяла из папки документ и протянула его Буковски.
- Вы пытались добиться эксгумации умершего священника и при этом ссылались на серьезные ошибки, допущенные во время следствия нашими коллегами из Вайльхайма. Разве нам не нужны уголовно-процессуальные основания и факты, бросающие подозрение в совершении преступления на определенных лиц, чтобы выдвигать подобные требования?
- Я работаю над двумя убийствами в церковной среде, и у меня достаточно оснований подозревать, что священник, о котором здесь идет речь, также был убит. Наши коллеги из Вайльхайма и судмедэксперт работали небрежно и расследовали дело, а соответственно, и осматривали труп весьма поверхностно.
- А разве нельзя было просто изложить ваши основания вместо того, чтобы пятнать нашу репутацию в отношении судопроизводства? Господин начальник отдела, мы так не работаем. Мы не обсуждаем поведение наших коллег, а поддерживаем правопорядок. Я прошу вас придерживаться инструкций и моих приказов для служебного пользования, иначе я буду вынуждена начать в отношении вас дисциплинарное дознание.
- Госпожа Гагедорн, - громко заговорил Буковски. - Я чувствую, когда что-то воняет, и меня раздражает, когда наши коллеги ведут себя небрежно и проводят расследования, отступая от надлежащего порядка. Думаю, это не я заслуживаю наказания, а наши коллеги и этот всеведущий судмедэксперт, которого давно уже пора отправить на пенсию.
- Будьте любезны обращаться ко мне "фрау доктор Гагедорн-Зайферт". И не кричите в моем кабинете. Я все сказала! Берегитесь, Буковски. Это уже не первая жалоба на вас. Ваши методы в высшей степени сомнительны и совсем не современны. Или вы, возможно, полагаете, что вас отозвали из Гааги и перевели в мое ведомство потому, что вы были превосходным сотрудником? Да им просто повезло, что по возвращении в Германию вы нашли себе новое место работы. Так что поразмыслите о своей должности и уясните, на каком вы свете. Иначе вам вскоре придется по-настоящему со мной познакомиться.
Буковски встал.