* * *
Море, берег, горы не проснулись, но уже и не спали - бывает такое состояние в природе, которое удается застать лишь тому, кто бодрствует в ранние часы дня. Солнце заслонялось ближними лесистыми вершинами, однако небо, тронутое лучами, розовело и золотилось. Над гладкой поверхностью воды стлался непрочный туманен, напитанный невесомым, словно бы клубящимся, светом.
Горизонт едва угадывался - небо и море там пока не разделились, были одинаково сизые.
На склонах лежала темно-зеленая тень; стекая в ущелья, она синела.
На траве, на нижних побегах пристанционных кустов тускло светилась роса, хранившая в себе ночной холодок.
Простор. Тишина. Свежесть. Воздух прозрачен, краски мягки, свист птиц осторожен и нежен.
Пляж пуст. Серо-голубые песок и галька у воды окаймлены узкой темной полоской. Решетчатые навесы, трубчатые грибки, загородки для переодевания отбрасывают длинные размытые тени.
Виль сошел на перрон последним и замер, изумленный резкостью перемены, - ночь в пути вдруг выпала из; памяти, и показалось, что он мгновенно перенесся из будничных реальностей Ростова в праздничный и картинный мир субтропического побережья Черного моря. Все чувства его крайне обострились, и в душе возникло предощущение красоты и радости.
- Ничего-ничего не забыли? - с облегчением спросила проводница.
- Опростали вашу посудину, - весело ответил Виль и махнул пилотками, которые собрал, напоследок обшаривая полки. - Спасибо вам и - до встречи в конце лета!
Проводница сменила красный флажок на желтый и поднялась в вагон:
- Авось другой бригаде выпадет везти ваш табунок!
Невыспавшийся "табунок" покорно, без суеты построился на перроне - не было здесь родителей, некому было сбивать ребятишек с толку.
Перед игрушечным вокзальчиком стоял грузовик с откинутым бортом. Чемоданы, ящики, тюки, рюкзачки - все поместилось в нем. В улицу, наискосок шедшую от станции к подножью горы, к зеву ущелья, втянулись налегке.
Старшая вожатая попыталась-таки организовать песню, скомандовала:
- Все-все поют, все песней приветствуют гостеприимное побережье!
Ничего из ее попытки не вышло, да и чудовищно было петь в этот час, круша просторную праздничную тишину и глуша прозрачный птичий пересвист.
Как построились, Виль снова занял место замыкающего, хотя и на этот раз никто никаких указаний ему не давал. Счел, что здесь он нужней. Было и другое обстоятельство - средь замыкающих шла Пирошка. Он не лукавил сам с собой - честно признался, что и это обстоятельство имело свое значение, свою власть. Пирошка была в белом халате. Волосы - когда успела? - уложила на затылке в тяжелый узел. Из-за того шляпа низко надвинулась на лоб, а позади лихо торчала, открывая белую шею.
Держась за руку матери, на ходу пританцовывала Катерина. Порой она сдергивала шапочку, открывая голомызую головку.
Двигались медленно - темп определяли малыши, которые шли впереди колонны. Позади теснились старшие ребята - неловко перебирали своими длинными, жаждущими широкого шага, ногами. Виль присматривался к тем, кто покрупней и покрепче, - из их числа набирать ему плавкоманду.
Физрук Антарян, зажав в руке красный флажок, мотался из головы колонны в хвост ее - он обеспечивал безопасность, когда пересекали поперечные улочки. Как только миновали поселок и свернули на каменистую дорогу, что вела в зев ущелья, Антарян подошел к Вилю:
- Считай, мы дома. Прибудем в лагерь, у каждого появится своя тысяча неотложных забот. Не до новичков будет. Примите мой совет, пока я в состоянии его дать. Начните с подбора плавкоманды и осмотра пляжного имущества… Обратите внимание вот на этих ребят - я их по прошлому году знаю…
Антарян показал, на кого следовало обратить внимание. Виль по давно выработанному для себя правилу старался в каждом новом знакомом выявить определяющую черту, чтоб ею человек сразу врезался в память. И необязательно, чтоб черта была яркой, относящейся к внешности. Один из парней - Олег Чернов - приметался, смешно сказать, тем, что держался возле Лидии-Лидуси как привязанный. Он и отставал на полшага, и, неловко жестикулируя, говорил не с нею, а с мальчиками, но потому, что был напряжен и упорно отводил в сторону взгляд, видно было - весь он устремлен к этой скуластенькой девчонке. Она же не шла, она - ступала, легко и независимо. И словно не слышала Олега, хотя не могла не слышать - громкие и скованные слова произносились им для нее. Иногда она оборачивалась, пытливо вглядывалась в Пирошку.
"Жаль хлопца, прямо-таки капитулировал. Добровольно и безоговорочно капитулировал, - подумал Виль, а чуть погодя мысленно спросил себя: - А ты?"
Над дорогой нависла замшелая скала. Она, как страж, прикрывала вход в ущелье. Ниже дороги бился в камнях ручей, а за ним глыбился неприступный берег. За скалой начиналась пологая поляна - кручи здесь раздавались перед негустым лесом, в котором стояли разноцветные щитовые домики пионерского лагеря "Костер".
У скалы Виль остановился и глянул на море. До него отсюда было близко, если идти напрямик - вдоль ручья, вместе с извилистой тропой нырявшего в тоннель под железнодорожным полотном. Из-за насыпи виднелись крыша солярия и башенка с мачтой.
"Значит, этим путем и будем ходить на море", - отметил Виль и побежал догонять колонну, которая вливалась в широко распахнутые ворота.
Виля на пару с физруком Антаряном поселили в домике, примыкавшем к горе. Над чуть скошенной плоской крышей нависали кроны грабов.
Впихнув чемодан под кровать, Виль пошел на берег ручья - там, на ровной площадке чуть ниже лагерной линейки, шумно торговались вожатые и воспитатели - делили детей, сверяли загодя составленные отрядные списки.
Завхоз, туго упитанная тетка в шортах и майке с ковбоем на груди, вручила Вилю ключи:
- В сараюшке на пляже все ваше плавруцкое имущество. Сходи́те, сами проверьте наличие - я вам доверяю, а потом распишетесь в ведомости.
По дороге за лагерем Виль нагнал Пирошку.
- Иду измерять температуру воды, - объяснила она, показывая палку с привязанным к ней термометром.
- Так сегодня купать детей не будем! Да и завтра - акклиматизация…
- Все равно мы должны знать, какая в море вода. Доктор у нас строгая на этот счет: положено измерять - измеряй!
- А чего Катерину не взяли с собой?
- Она уже в младшем отряде - мне не принадлежит и даже не подчиняется. Она у меня самостоятельная и дисциплинированная.
"У меня, говорит, - усек Виль. - А отец Катерины, супруг, за пределами видимости, что ли?"
Она же, точно прочтя его мысли, просто сказала:
- Мы с доченькой живем-поживаем вдвоем. И пока нам лучше, чем раньше, когда мы были втроем.
"Пока! Значит, не так уж и лучше вам вдвоем", - сочувственно подумал Виль. Ему понравилось, что Пирошка делится искренне, без тех присмешек и хохотков, которыми люди порой прикрывают свои незадачи и боль, стараясь уверить, что им все нипочем.
Вспомнилось, как переехав с родителями в новый дом, Виль приметил молодую и миловидную, стройную и всегда хорошо одетую женщину. Утром и в конце дня он встречал ее во дворе или в подъезде возле лифта. И всегда - с девочкой, разнаряженной, как кукла. Мама приветливо улыбалась всем соседям, девочка вежливо здоровалась. Виль не сомневался: у этой привлекательной женщины благополучная семья - заботливый и обеспеченный муж, ухоженная дочь. Он помногу занят на работе, а дочь и жена ждут его, предвкушают, как он придет вечером, добрый и ласковый за все долгие часы, что провел вне дома. Прошло некоторое время, и мать рассказала Вилю, что бывший муж той женщины - пьяница и скандалист, разведясь, он вывез из дома почти все - даже простыней не оставил. Раз в неделю-две, изрядно хватив, он стучался в квартиру, то умолял бывшую жену вернуться, то в ярости матерился, пока соседи не прогоняли. От беды не спрячешься, не замаскируешься, а до поры затаивать ее от окружающих, оказывается, можно. И у кого не хватает на это сил, а у кого хватает…
На пляже они расстались - Пирошка пошла к воде, а Виль отворил дверь сараюшки, кинул взгляд на аккуратно сложенные тенты, брезентовые мешки, бухты поплавков, связки веревок, ведра, спасательные круги, весла, лопаты. На стене, в рамочке, список имущества. Виль бегло сличил - вроде все на месте. Не пересчитывать же пенопластовые поплавки и не перемерять же веревки! Если завхозша доверяет ему, чего бы он ей не доверял? "Отложим осмотр и ремонт имущества до создания плавкоманды, - запирая сараюшку, подумал он. - И познакомимся друг с другом за работой. За делом и общий язык найдем".
…Пирошка сидела на камне у воды - море доплескивалось до ее босых ног. Она задумчиво смотрела на волны, мирно шуршавшие галькой. Став за спиною, спросил:
- Годится вода?
- Совсем годится, - ответила Пирошка. - Если бы доктор позволила, можно было бы искупать детей один раз. Не позволит…
- А мне можно… мырнуть разок? Вы здесь за доктора…
- Вам можно! Мыряйте!
- А вы что, не хотите? - стягивая рубашку, спросил он.
- Хочу. Только я купальник не надела.
- А в чем есть!
Она обернулась:
- А что есть на мне, то от воды станет еще прозрачней.
- Кто увидит? Пляж пустой. А до дикарей, считайте, метров сто.
- До дикарей… А до вас?
Она, щурясь, снизу вверх смотрела на него, и в уголках ее припухлых губ играла дружелюбная улыбка, делавшая Пирошку похожей на Катерину.
- Купайтесь, я подожду, - таким располагающим тоном произнесла она эти необыкновенно обыкновенные слова, что ребячий восторг ударил Вилю в голову, заставил с маху кинуться в море и долго-долго, до спертого звона в ушах, погружаться в придонную прохладу.
После обеда и тихого часа ребят повели на отрядные места - навести там порядок, распределить выборные должности. У первого отряда было самое дальнее место - выше по ручью, средь дубов и грабов стоял навес, под ним - вкопанные в землю лавочки.
С разрешения воспитателя Виль отозвал Олега Чернова, предложил войти в плавкоманду:
- Море в нашем распоряжении, но в первую очередь мы обеспечиваем купание отрядов, сами купаемся - по обстановке.
Бело-розовое лицо Олега стало густо-красным, а синие глаза посветлели:
- Знаю, что к чему. Я и в том году был в плавкоманде.
- Так по рукам!
Олег пожал протянутую руку крепко, с достоинством. "Чего ж ты при Лидии-Лидусе так тушуешься?" - удивился Виль.
Потом был разговор с братьями-близнецами Вадиком и Костиком Кучугурами. Их, смуглых и длинных, было бы не различить, если бы не прически: у Вадика - жесткие густые волосы копной на голове, у Костика - коротко подстрижены, челка торчит надо лбом, как козырек.
В числе кандидатов были еще два парня, следовало кого-то из них взять в плавкоманду, кого-то оставить в резерве. Но тут к Вилю вышла Лидия-Лидуся.
…Решение она приняла в кратчайший миг. Это было именно решение, а не внезапный порыв. В ее сознании гибкой ветвистой молнией высветилось все, что должно было бы протекать и осмысливаться час, день, возможно, даже месяц-другой, подводя к словам, с которыми она обратилась к плавруку.
Одна веточка вобрала в себя то, что пролегало между жизнью дома и этим вот сейчасочным моментом, когда Лидия-Лидуся сидела на последней скамейке, ощущая, как тычется ей в спину тоненький побег с маленькими резными листьями - не погубят его, с годами он станет крепким грабом с серебристо-серым стволом. Она отводила его за другой побег - побольше, а он, упругий и упрямый, выскальзывал и доставал ее спину. Было смешно, точно с нею заигрывает песик с зеленой лохматой лапой. И глаза ее смеялись, а думала она, - точнее, в неизмеримую долю секунды, но без спешки и суеты подумала, - что этот плаврук Вилюрыч, замеченный ею еще в вагоне, как бы загадывался и там, дома, когда судили-рядили: как семье провести лето? Бабушка давно собиралась на побывку к своей сестре в Подмосковье, в Кратово, где на даче можно отдохнуть от летней ростовской жары и пыли. Папе с мамой профсоюз предлагал путевки в пансионат "Шепси".
- А как ты, Лидия-Лидуся, отнеслась бы к пионерскому лагерю? - отец, как индус, сложил руки перед собой, кончиками пальцев коснулся губ. - Рассмотрим этот вариант?
(В вагоне Вилюрыч неожиданно приятно и непринужденно назвал ее так, как называл осмотрительный и миролюбивый отец, соединявший и примирявший мамину строгую и требовательно взрослую "Лидию" с ласковой, уступчивой и маленькой бабушкиной "Лидусей").
Что было смотреть и рассматривать? В лагерь она не рвалась - наездилась: с первого класса - каждое лето. Но не сидеть же в пустом доме! Не ехать же в Кратово, чтоб подвергать себя заботе сразу двух бабушек! Не навязываться же родителям, которые не скрывают, что рады почти месяц провести беспечно вдвоем! Да и то, нынешняя поездка в лагерь - последняя в жизни, теперь откажешься, считай, все: на будущий год станешь переростком-перестарком и никакого тогда тебе интереса торчать среди пионерско-октябрятской малышни. А на этот раз, кроме всего прочего, поездка оправдывалась тайной надеждой на то, что в лагере дадут какую-нибудь нагрузку в совете отряда или дружине. Повезет, могут в помвожатые младшего отряда двинуть. Дождаться бы такого! Чтоб дело было, скрашивающее общий для всех детский режим. Серьезное дело, нужное! В этом смысле плавкоманда - находка!
Вторая веточка напомнила вечер в вагоне. Последнюю полку отвели для худощавого мужчины (она еще не знала, как его зовут). Лет ему… Сколько ему может быть, Лидия-Лидуся определить не смогла. Еще недавно Она, не задумываясь, сказала бы: "Старый". Для нее - совсем недавно! - десятиклассники были взрослыми, а со студентов и дальше шли сплошь старые мужчины, совершенно ей не интересные, даже чуждые - они вели себя непонятно, непоследовательно до нелепости. И если с годами и сверстники ее превратятся в таких мужчин, то лучше загодя дать себе зарок - от них подальше! Что в них? Трудно, что ли, без них обойтись? Тем более что доказано: женщины в состоянии быть врачами и инженерами, режиссерами и космонавтами, директорами школ и знаменитыми рабочими-лауреатами.
Как все очень юные на пороге взрослости, она сама себе представлялась цельной, независимой и не подозревала, что находится в самой противоречивой поре своей жизни, что ей предстоит меняться и менять принципы, которые она сегодня считает высокими, вечно незыблемыми, раз навсегда обдуманными и отобранными… Так она видела себя, свои мысли, свои нынешние желания и грядущие поступки. И не могла видеть все иначе, не дано было ей это, не полагалось в ее четырнадцать лет. Хотя новое видение изначально было заложено в ней, таилось до срока, и срок этот уже наступал. Наступал!
И о худощавом мужчине она почему-то не сказала: "Старый". Его возраст отчего-то не имел значения. Ей было интересно видеть и слышать его, доброго, внимательного, простого и непонятного; во всех его совершенно обыкновенных поступках было что-то значительное, содержался непременный смысл. Видно, он когда-то перешел во взрослые, не растеряв, как другие, то лучшее, чем дорожат в детстве…
Кто он? Кем он будет в лагере? И какая помощь потребуется ему? Ведь потребуется! И кто-то должен ко времени оказаться с ним рядом - чуткий, отзывчивый, необходимый. Этот кто-то - нет! - эта кто-то с первого слова все поймет и все сделает как надо, не ожидая благодарности, не нуждаясь в благодарности. Ей гораздо важнее видеть, что она нужна и делает нужное…
Не сомневаясь в себе, в своем праве на небывалое, она встала, перебралась через барьерчик - аккуратно, чтоб не навредить лохматому побегу, - и подошла к плавруку.
- Товарищ плаврук…
- Меня зовут Виль Юрьевич…
- Да-да! А моя фамилия Клименко… Виль Юрьевич, - четко выговорила Лидия-Лидуся (наверное, на языке вертелось "Вилюрыч" или "Вилюр"), - возьмите меня в плавкоманду. У меня второй разряд по плаванию. И я не слабей мальчишек…
- Тебя?.. Гм… Понимаешь…
- Понимаю. Вы хотите сказать, что уже присмотрели подходящих мальчиков, что они все такие хорошие…
- Неплохие…
- Да, неплохие, но среди самых хороших бывают и получше, и похуже…
- Так-то оно так. Не хочется обижать кого-либо…
- Из ребят? Да? А кого-либо из девочек можно и обидеть?
В нем сцепились, борясь, два плаврука: один был за то, чтобы взять Лидию-Лидусю в плавкоманду, второй - против. Тот, что был против, подсказал новый вопрос:
- А чего это захотелось тебе в плавкоманду?
"Виляете?" - прищурились глаза девчонки.
- Все-таки физические нагрузки, - и вправду вильнул он.
- Я сознательная, Виль Юрьевич. И хочу быть там, где трудней.
Свела брови, вскинула подбородок, посерьезнела, будто обиделась, а вокруг зрачков искорки - смеется: мол, вам нужен значительный мотив - вот он, кушайте на здоровье, мол, демагогия порождает демагогию, и как умный человек может не понимать этого?..
Под ее взглядом у Виля даже нос зачесался. Зажал его в пальцах, с прононсом заявил:
- Подумать надо, понимаешь?
- Мне ясно, о чем вы думать станете: вам с ребятами проще, что скажет начальник лагеря, как встретят меня в команде мальчишки?..
Нужно было время, чтобы разобраться в этой непредвиденной ситуации.
- Слушай, - будто в глубоком раздумье он прижал к губам кулак, но соответствующий жесту вопрос не находился и спросил формально, лишь бы заполнить паузу: - А сколько тебе лет?
Смутилась, растянула:
- Чи-чир-на… дцать… Пятнадцатый!
Чего-чего, а этого он не ожидал: она не просто считала года - она уже придавала им значение не по-девчоночьи.
Он помолчал, как бы взвешивая сказанное. Она усмехнулась: хватит, мол, вилять, вы у меня на виду.
- Так ты хотела бы, чтоб я решал тут, при тебе?
- Можно и потом, только не надо думать… как привычней…
- Гм… А как надо?
- Справедливо.
- А допустим, что я… подумал, - осторожно сказал тот плаврук в нем, что был "за". - И надумал. Допустим.
Она открыто улыбнулась, будто наперед знала, что если решение и принято, то такое, какое ожидается ею.
- Только учти, Клименко, плавкоманду утверждает начальник лагеря. А до того…
- Ясно же, - тряхнула она головой, и на этот раз явно убежденная, что не утвердить ее начальник лагеря не посмеет - это было бы до непростительности несправедливо.
Солнце растворилось в бронзовой воде на краю моря. И тотчас же из глубины ущелья, вытесняя остатки доброго дневного тепла, нахлынул неприятный ветер, и на душе стало одиноко и грустно. Зримо и неотвратимо темнели горы, за лесистые бока которых цеплялись редкие клочья тумана. В небе суматошно вспыхивали звезды, и ночь быстро загустевала, обретая фиолетово-черный цвет. До той поры неслышный, ручей угрюмо зашумел, напоминая о далеких временах, когда здесь не было жилья и человек, настигнутый глухим сумраком, боялся всего - тяжелых теней, звериного рыка, грохота осыпающихся камней, сырого холода.
Виль сидел на низком крылечке своей хижины. За нею шелестели листвой грабы, и мнилось, что по скальному склону струится чистая студеная вода - испей ее, и зубы заломит!