* * *
Он сидел в садике, в шезлонге, и почесывал подбородок, что, по определению Альки, было признаком наличия "конфликтной ситуации". Единственно разумным казалось ему разлучить этих двух женщин, увезти Эрику - хотя бы на время - из дома, который губил ее. Сузанна упоминала, что Эрику направляли в санаторий для нервнобольных, но она категорически отказалась туда ехать, а она, Сузанна, не захотела перечить ей. Это была ошибка, еще одна ошибка, хотя и Сузанну можно понять. Господи боже мой, что же делать-то? Мыслимо ли свалить Мане на голову этакую жилицу? Маня - ходячая добродетель, это верно, но и добродетель имеет границы. Маня не вынесет бедлама, который способна учинить Эрика в их маленькой квартирке. Но как же все-таки быть? Ведь с другой стороны, если спасение еще возможно, то медлить непозволительно. Каждый день работает против нее. Она невыносимая, неврастеничка, но пока что не психически больная. Пока что - этим ведь кончается. Ну, предположим, удастся уговорить Маню - крайняя, мол, необходимость, Эрике угрожает болезнь. Захочет ли, согласится ли эта соплячка ехать с ним? Ведь злить Сузанну стало для нее целью жизни.
Он снова ущипнул себя за подбородок и вдруг разозлился на Маню. Сама виновата. Ее идея. Уперлась: зайди да зайди к Сузанне. Черт принес его сюда! Если бы он хотя бы просто жалел Эрику, как жалеешь, например, побитого щенка - сердце сжимается. Так нет: у него все умозрительно, профессионально, сухо. Впрочем, кто его знает, может, и не совсем так. В Эрике и в самом деле нет ни капли щенячьего обаяния, беспомощности, слабости. Совершенно очевидно, что внешний вид ее и поведение - не более чем самозащита (даже торчащие ресницы), однако привлекательности ей это не прибавляет. Из кожи вон человек лезет, чтобы всех оттолкнуть от себя.
Нет, сидя тут, он ничего не придумает, пустая трата времени. Медленно, тяжелым шагом он побрел наверх. Может, вчерашний разговор подействовал? Может, сегодня она не будет такой резкой, сухой, насмешливой?
Он постучал и вошел.
Эрика сидела, уткнувшись носом в зеркало, и ковыряла что-то на лице; даже головы не повернула, хотя, конечно же, слышала, как он вошел. Минуту он постоял, несколько ошарашенный, потом кашлянул:
- Я мешаю? Что ты делаешь?
- Ты же видишь. Пакость какая-то вскочила под носом, выдавливаю. Прыщик, что ли…
- Позови, когда кончишь.
- Это будет не очень скоро, я себя знаю. Если уж начну давить…
Павел повернулся и вышел. Нет, ничего подобного он в жизни не видывал. Не прервать такое занятие, когда кто-то чужой входит в комнату? Да какая девушка способна сказать молодому человеку, даже головы не повернув: "Прыщик под носом выдавливаю"? Любая другая притворилась бы, что стирает помаду или что-то ей в глаз попало, любая другая отложила бы зеркальце, повернула голову. Дурак, а он-то уверен был, что теперь все пойдет на лад. Ночью, в полудреме, он все говорил, говорил с Эрикой, они были уже почти друзьями. В этом вымышленном разговоре она, всхлипывая, рассказывала ему о своей обиде, как она одинока, как нуждается в тепле и ласке… "Прыщик выдавливаю"… Идиот. Ну и темочку себе взял - и сам не справишься, и ей не поможешь. Алька права: "…совать повсюду нос и иметь программу жизни - спасение человечества есть признак инфантильности". Разозлившись, он, как всегда, вдруг почувствовал голод. Домик, нечего сказать! Гость сам в кухне промышляет, а молодая хозяйка средь бела дня в постели вылеживается.
По пути он столкнулся с няней; волоча ногу, она тоже направлялась в кухню.
- Вам ведь лежать велено?
- Пора лекарство принять. - Она многозначительно ему подмигнула: - Выпьем, а?
- Сомневаюсь, что это показано при желваках. - Так, выходит, Эрика сказала правду. Не выдумала.
- Да ну, желваки… Вот пожили бы с мое меж ними, сами бы небось поняли, что без горькой пропадешь тут.
- Ведь пани Сузанна очень добра к вам.
- А я и не говорю. И человек она порядочный. Но со всем этим, если часом не хлебнешь… Ну, наше здоровье!
- А Эрика?
- Тоже вроде не плохая, да не в себе она… И чего удивляться, от такой-то жизни… Как пришла я к ним, еще того хуже было. Теперь она только Сузе мешает, а тогда им обоим нервы портила. Что правда, то правда: характер тяжелый. А откуда ей другой-то быть?
Павел искоса поглядывал на няню.
- Расскажите еще чего-нибудь.
- Что уж тут говорить. И сами небось видите, что с ребенком творится. И хворая-то она, и одинокая, ни с кем не дружит, никого не любит. Как возьмется чесать свои волосы, так чешет, чешет. Или ресницы примется мазать. Часами целыми. Несчастный ребенок, кому она нужна? Сузе надоело все, она уж и так и сяк пробовала, старалась, к доктору ее тащила. И кого винить, не знаешь. Кара божья, и все тут.
- Она и в самом деле хотела девочку из дома отослать?
- Ага, хотела. В санаторий. Думала, авось Эрике там лучше будет. А по мне, ребенок там вконец загнулся бы, в таком-то санатории одни ведь психи…
- Но она же любит Эрику?
- Так-то оно так… Да разве ж Эрика дает себя любить? Всем досадить умеет. А уж на выдумки горазда! Словно в школе ее этому учили. Как дверьми-то хлопает! Или вот: Сузя после ночного дежурства измотанная приходит, ей бы лечь поскорей, а Эрика тут как тут, радио на полную громкость. Раз как-то из соседнего подъезда прибежали. Боже милостивый, как тут жить меж ними! Но у Сузи хоть знакомые есть, друзья, подруги, ее все вокруг любят, а уж эта такая горемыка, такая одинокая! С вами она еще ничего. Кабы вы, Павлик, еще дня на два бы остались, благое бы дело сделали.
В этот момент сверху послышался голос Эрики:
- Павел! Павел! Я кончила!
- Идите к ней. И творожничка вот отнесите. Очень она творожник любит.
Павел взял творожник и пошел наверх.
Эрика - с носом красным, как помидор, - возлежала на кушетке.
- Не злись, надо было кончить. Не могу успокоиться, пока не выдавлю.
- Ты в уме, Эрика? Ведь еще бо́льшая пакость может получиться.
- Никак, ты и тело лечить умеешь? Не только душу? - И улыбнулась: - А как там, кстати, с моей душой? Панацея имеется?
- Я уж говорил тебе. Беседы со мной. Вместо игры в индейцев с тринадцатилетними мальчишками - кораблики в ночи. Тебе на пользу пойдет.
- А тебе?
- Не исключено, что и мне на пользу. Может, и я…
Она взяла лист бумаги и, как вчера, принялась рисовать параллельные волнистые линии.
- Спасибо тебе, боже, за все, что сделать можешь, за то, что создал море и меня на горе… Один кораблик вот тут, внизу.
- Прекрасно. Нарисуй второй, да поблизости, и, глядишь, на душе у нас с тобой полегчает.
Карандаш старательно вырисовывает клубы дыма над первым корабликом.
- А какие у тебя, собственно, претензии к собственной душе, моя-то ведь - дело другого рода. Пороки врожденные и благоприобретенные. Ты, во всяком случае, так считаешь.
- Я сказал тебе: единственное спасение - поверить в дружбу. Говорить о себе. Только правду.
- Правда - вещь относительная. Для тебя правда, что у нее доброе сердечко и она любит зверюшек, а для меня - что она бессердечная и просто заколачивает деньгу. Правда подобна действительности: стол, стул - может, они есть, а может, так лишь кажется.
- Ну, ты даешь! Не слишком ли умна?
- Есть преимущества в том, что человек не ходит в школу. Он учится думать.
- В школе думать не запрещают.
- Но на это нет времени. Нет времени читать.
- Будто ты читаешь? Что-то я не заметил.
- Временами. Сейчас и вправду не читаю.
- Расскажи мне, Эрика, самые ранние свои воспоминания.
- Занавес поднимается, гонг, вступление в "Ночь кораблей".
- Расскажи, прошу тебя.
- А откуда мне знать, что это самые ранние?
- Не цепляйся к словам. Ну, просто воспоминания детства, то, что врезалось тебе в память.
Эрика явно мучается, ей и хочется и колется - предчувствует подвох. И наконец решается:
- Значит, было так… Они куда-то пошли. Может, в театр, может… не знаю. Когда они уходили, баба Толя обычно сидела на кухне, свет из-под двери отражался в зеркале, и тогда я не боялась. Но в тот вечер я все же боялась и попросила, чтобы баба Толя посидела со мной в комнате. А она не велела ей. "Сама, говорит, спать должна, нечего ей приучаться…" Но баба Толя утешала меня. "Я, говорит, не в комнате сяду, а в коридоре, в уголку". Так и сказала: "в уголку" - в конце коридора, значит, и я все равно буду видеть ее. А потом, утром, они спросили: "Ну как, не боялась?" А я, глупая, возьми да и скажи: "Нет, не боялась, потому что баба Толя в уголку сидела". Тут Олек крик поднял: как же так, мол, она должна была в кухне сидеть…
"Проверяет меня, - подумал Павел. - Если не спрошу, кто такой Олек, а кто - баба Толя, значит, меня обработали".
- Олек… - Он словно бы задумался. - Стой-ка, а кто такой Олек?
- Не притворяйся, ты же прекрасно знаешь. Ее муж.
- А баба Толя?
- Ее мать.
- Что за странные табу: "она", "ее"? Имена не кусаются.
- Много ты знаешь. Может, как раз кусаются. - И уточнила: - Хотя, собственно, и не мать…
- Ну так мать или не мать?
- Нет, не мать, но воспитала ее. Что-то там во время войны… Я сама толком, не знаю, как это было.
- Она жива?
- Нет, умерла.
Он наблюдал за ней, но она пощипывала волосы, заслонив ими лицо.
- Она с вами жила?
- Да. Хотя нет… Э, оставь ты глупости, чего прицепился к бабе Толе!
- Ничего я не прицепился, просто спрашиваю первое попавшееся, как договорились. Не хочешь - не говори.
- А теперь я тебя спрошу, идет?
- Пожалуйста.
- Теперь ты мне расскажи самое раннее свое воспоминание.
Он снова взглянул на Эрику, но лицо ее скрывали волосы, и он не мог понять, куда она клонит. Вопрос застал его врасплох. Что говорить? К тому же его домашние воспоминания могут вызвать в ней жалость к самой себе, а то и зависть.
- Я тонул, - сказал он бездумно. - Упал в воду с понтона. Помню собственный крик, а потом крик матери, это было…
- Какая жалость, что не утонул.
- Сколько тебе лет, Эрика? Пять исполнилось? Почему ты такая противная?
- А что, я должна быть милой?
- Ох, нет, ничего ты не должна. И я не должен.
- Но тебе хочется, у тебя такое хобби.
- Возможно.
- И у нее нечто похожее. Тоже хочет, чтобы все ее любили.
- Каждый любит быть любимым.
- Кокет. Альтруист. Благодетель по призванию.
Он словно слышал Альку…
- Чего ради ты занялся мною?
- А что, ты не веришь в бескорыстные душевные порывы, в симпатию, доброжелательность?
- Откуда вдруг симпатия ко мне? Ты что, меня знаешь?
Павел нахмурился: снова эта постоянная оборонительная позиция при отсутствии атаки.
- Но у меня нет никакого повода не любить тебя, ничего плохого ты мне не сделала.
- Так, значит, христова любовь к ближнему? А может, ты и есть святой апостол Павел?
- Почему бы и нет? Могу быть и святым Павлом. Оружием его было слово… Согласен. Эта личность мне по душе.
- Так вот почему ты бросился вчера поднимать нянины четки?
Все же заметила… Они сидели втроем за столом, у няни упали четки прямо к ногам Эрики, а та, не дрогнув, спокойно смотрела, как старушка, кряхтя, пытается поднять их с пола. Павел вскочил, обошел стол и подал няне четки.
- Я уверен был, что ты их поднимешь, они ведь рядом лежали, у твоих ног.
- Мне не пришло в голову.
- Тут нечему приходить в голову. Должен быть рефлекс.
- У меня нет таких рефлексов.
- Чепуха. Не хочешь их иметь, это возможно. Жизнь ведь складывается из мыслей и рефлексов.
- Моя нет.
- Почему ты считаешь себя исключительной? Может, ты вовсе не так уж оригинальна.
- Я не считаю. Я действительно другая.
- Откуда эта уверенность? Ты что, пыталась влезть в чужую шкуру? Знаешь, что чувствуют другие люди? Нет ведь, только себя и видишь. Прячешься, как улитка в раковину, а вокруг - люди. Может, тоже несчастные, тоже одинокие?
- Тоже? Я, выходит, несчастная? Откуда ты взял?
- Что, ошибаюсь?
В том, как нервно стала она искать сигарету, он усмотрел желание отвертеться от ответа. Наступило молчание.
- Замучил ты меня, - вдруг сказала она.
- Извини. Вернемся к началу нашего разговора. Ты рассказала мне детское свое воспоминание. Как ты считаешь, оно приятное или неприятное?
Эрика закурила, помолчала немного, а затем ответила, совсем уже спокойно:
- Знакомо ли тебе такое… - Она задумалась, подыскивая слова. - Проводишь, например, где-нибудь каникулы. Вроде бы все хорошо. А потом узнаешь, что во время этих каникул кто-то все время насмехался над тобой, или обманывал тебя, или… Ну, не знаю… И с той поры совсем иначе вспоминаешь те каникулы.
- Понимаю. Приятное воспоминание стало неприятным.
Эрика кивнула головой.
- И так во всем, - вдруг сказала она.
Павел почувствовал гордость: пациентка проникается доверием, что-то уже говорит о себе. Он поднял глаза и, словно на стену, наткнулся на ее хмурое, замкнутое лицо. Ему стало не по себе: выходит, свалял дурака? Вспомнилась Алька - уж кто-кто, а она сейчас поиздевалась бы над ним. Это она выдумала как-то "святого Павла". Забавно, что Эрика, не подозревая об этом, так же его окрестила. И тоже с издевкой.
Он оглядел эту прокуренную, захламленную конуру и представил себе Алькину комнату - яркие подушки на кушетке, букет в красивом медном кувшине на полу. А этот ее шик! Несомненно, Алька была самой модной девушкой года. Холодная, но чувственная, опытная в отношениях с молодыми людьми, веселая и насмешливая, податливая и немного злая. А тут…
- Как это во всем? - спросил он, наперед зная, что Эрика не ответит на этот вопрос. Явно ведь жалеет о сказанном.
Он снова поднял на нее глаза и вздрогнул: за несколько секунд, пока мысли его бродили далеко отсюда, что-то изменилось в ней - серые глаза ее сверкали, как у разъяренной кошки.
- Эй, Павел, а ты заметил, что она морит голодом зверей?
Выстрел был настолько неожиданный, что Павел остолбенел. Крутой, однако, вираж совершила Эрика! Выглянула наружу и теперь любой ценой хочет скрыться за дымовой завесой.
- Что ты плетешь? - сказал он, не в силах скрыть раздражение. - Ты ведь жаловалась, что для зверей она и фарш достает.
- Идиот! Это напоказ, понимаешь? Просто ты легко попался на удочку, как и все прочие.
- Зачем ты лжешь, Эрика? Не морит она голодом зверей, и ты отлично это знаешь. Может, у нее много других недостатков, может, она и впрямь пытается выдать себя за кого-то другого. Но этого не делает. Ты сочиняешь.
- Большой, а дурачина ты, простофиля и ничего не понимаешь. Думал: "Поговорю с ней, и она тут же изменится. Этакой примерной девочкой станет, паинькой". Жаль твоего времени - уж поверь мне.
* * *
Павел сидел у себя. Просматривал газету, но глаза его лишь скользили по буквам, а в голове звучала фраза, которую он услышал пару дней тому назад и которая никак не оставляла его в покое: "Большой, а дурачина ты, простофиля". И это сказала ему девочка… Неважно, права ли Эрика, важно, что таким она его увидела. От простофиль не принимают ни предостережений, ни советов. Над простофилей смеются, и никому не придет в голову считаться с его мнением. Короче, все сыгранное им сыграно плохо. Он не сумел как следует поставить себя с Эрикой. Ни на грош не завоевал ее авторитета. Иначе говоря, зря тратил тут время.
И все же за этими мыслями таилась слабая надежда, что, может, слова Эрики продиктованы обычным для нее стремлением к самозащите, страхом перед вторжением в ее душу, в ее комплексы и драмы. Но на этой надежде много не построишь. Она права, черт побери. Простофиля он. Старый дурень.
В соседней комнате Сузанна меняла повязку няне, а та ворчала, что полно уж ей вылеживаться, надобно за продуктами идти.
- Исключено, няня. Вам надо полежать пару дней. Мир не рухнет.
- Рухнет, - включился неожиданно голос Эрики. (Павел вздрогнул: он не слышал, как она сошла вниз.) - Я тоже плохо себя чувствую, простудилась и не намерена бегать по городу.
Павел навострил уши. Реакции Эрики были необычайно четки. Простуду эту она только что выдумала. Просто в ней заговорила ревность - Сузанна проявила о ком-то заботу - и захотелось привлечь к себе ее внимание. Впрочем, он уже не раз это замечал. Эрика не любила зверей, потому что Сузанна относилась к ним куда сердечнее, чем к ней. Когда вчера Сузанна, выходя, попросила его дать коту пенициллин, Эрика, едва они остались одни, тут же на него набросилась:
- И ты уже зверюшками занимаешься? Мало того, что ты святой Павел, так еще в святые Франциски напрашиваешься?
- Тебя, между прочим, зверюшки эти содержат, - не слишком деликатно заметил он. - Весь дом они содержат, так что не грех и позаботиться о них.
- Послушай, вернулся бы ты в Варшаву, а? Мораль читать мне тут и без тебя есть кому. - Она с минуту помолчала, потом глаза ее зло сверкнули: - А я не говорила тебе, что однажды кота ее отравила?
Павел даже головы не повернул. Он чувствовал, что Эрика в его честь делается невыносимее, чем есть на самом деле. "Ты считаешь меня плохой, ну так я буду плохая" - так он объяснил себе ее манеру поведения.
Вечером он все-таки спросил:
- Пани Сузанна, случалось, чтобы Эрика отравила какое-нибудь животное?
- Ну знаешь, Павлик… Этого еще недоставало. Откуда тебе такое в голову взбрело?
- А она сказала мне, что однажды кота отравила.
- Рассчитывала, верно, поразить тебя. В самом деле как-то у нас кот пропал, и она притворялась, будто он - на ее совести, но потом кот нашелся. И еще гордится этим? А я-то думала, что все давно позабыто.
- Вы можете рассказать об этом?
- Несколько лет назад приютила я приблудного котенка, чуть не задавив его ненароком на улице. Недельный был, не больше. Я выкормила его соской, ну и оставила у себя. А через пару дней узнала, к удивлению своему, от няни, что Эрика изволила играть с ним, даже берет его к себе на ночь; было ей тогда одиннадцать лет и "ненависть" к животным уже входила в ее программу. Я была еще наивной и расценила этот ее поступок как благую перемену. Короче, она поняла, что меня это радует. Ну, и на другой же день кот исчез. Одновременно - обрати внимание: было ей, как я сказала, одиннадцать лет - пропало куда-то мое снотворное. Искала я того котенка целый божий день, няня тоже, а Эрика демонстративно даже из комнаты не вышла. За ужином я не выдержала, зря, конечно: ей ведь только того и надо было. Одним словом, я спросила, не знает ли она, что случилось с котенком. А она спокойно так: "Я отравила его". Представь себе, у меня хватило выдержки ни слова ей не ответить. А через пару дней ребятишки принесли кота из овощного магазина. Не знаю уж, каким чудом он туда забрел. Больше мы ни словом не обмолвились на эту тему, я ничего не сказала, когда кот нашелся. И была уверена, что все давным-давно быльем поросло. Ан нет, видишь, вспомнила и решила еще раз продать эту версию, чтобы поразить тебя.
- Я абсолютно убежден, что она с удовольствием возилась бы с животными, если б была уверена, что вы этого не видите. Вся эта "ненависть" рассчитана на вас. Реакции Эрики хрестоматийны, почти все они описаны в наших лекциях.