Мы аукаем в пути и прислушиваемся, не подаст ли голос дедушка. Слушаем, как пролетают лесом и, медленно растворяясь, утихают вдали протяжные звуки. Только дробный перестук неутомимых дятлов доносится ответом на наш призыв. В любом, даже самом глухом и пустынном, уголке леса он всегда будет сопровождать тебя - этот четкий, бодрящий звук.
Удары между собой чередуются то размеренно редко, то сольются в одну скрипучую трель. Знай бы дятел азбуку Морзе - быть ему чемпионом по скоростной передаче на телеграфе.
Чего не придет на ум, если ноги шагают машинально, а голове и рукам нет настоящей заботы и дела!
Кукушка включается в лесную музыку с дятлом на пару. Пусть уверяют, кто не слушал ее на лесном бездорожье, что кричит кукушка монотонно и тоскливо. Но какая другая птица подаст вам вблизи так доверчиво голос, начнет отмеривать ровно и плавно свои несчетные и немножко печальные "ку-ку"?
Под кукушкину грусть мне представилась наша деревня. Затененный ивами пруд на одном конце, высокий противопожарный чан с нетронутой водой - на другом. Под окнами дома на переулке - моя старая бабушка, Анна Васильевна. Она сидит на завалинке, смотрит в сторону бора. "Как-то там наши бесталанные?"
Проводив непоседу, заскучала бабушка, что никто ее не беспокоит. Нет рядом того непослушного, что проденет замусоленную на конце нитку в иголку.
Издалека на короткую минуту увидел я добрые знакомые морщинки на дорогом лице, и снова расплываются они в солнечных лучах.
Сосновые шишки, прошелестев в вершинах, мягко шлепаются о землю. Реденький пырей окружил отживающий можжевельный куст. Одинокая рябина, забравшись в хвойную чащу неизвестно откуда, кудрявится рядом с обомшелым пеньком.
Из низинки в стороне повеяло грибной сыростью. Слабые запахи лесных цветов и трав растворяются в густом смолистом запахе бора.
Шагается легко, дышится привольно.
Только в лесу достойно оценил я свои башмаки на резиновой подметке. Кожаная скользила бы по песку, резиновая припечатывается и не так идет в глубину - держит на поверхности, облегчая шаг. Но каблуки мешают: подвертываются на корнях и шишках. Для леса обувь без каблука способнее.
В этом отношении Ленька Зинцов снова оказался в выигрыше. Павкины лакированные сапоги надоели. Надел он лыковые лапти, высоко перекрестил бечевками холщовые портянки.
Широкая и гибкая ступня лаптя на корнях не скользит, а шишки в песок вдавливает. Не приходится беспокоиться, что и подошву оторвешь, - лапоть кругом цельный. В нем нога чувствует себя свободно, как дома. Шаг спорый, уверенный.
Впереди - путеводное светило мелькает среди стволов. На смену деревьям в пути открываются перед нами поляны и поруби. На опушках полян хвойный молодняк тянет кверху прозрачно-восковые соцветия - похоже, маленькие свечи тают под солнцем на ветках сосенок.
Травянистые поляны пестрят лютиками, лесной ромашкой. Высоко поднимают головы темно-голубые колокольчики. Желтые цветы одуванчика, не успевшие превратиться в белые шары, пробиваются из травы.
Красива цветистая лесная поляна, да идти по ней несподручно. Полусгнившие пни, прикрытые зеленью сучья подстерегают на каждом шагу. И Ленька, шагая впереди, предупреждает меня:
- Осторожно - коряга.
В густом урочище, где сосна перемешана с елью и от земли веет влагой, встречаем черничник. Перед нами огромная ягодная плантация, какой мог бы позавидовать не один садовод. Низкорослые кустики со светло-зелеными листьями сплошь прикрыли моховую подстилку, на добрый километр с прибавкой осыпали ягодами приютившую их низину. Если собрать сюда сотню, даже целую тысячу деревенских ягодниц, то каждая вернулась бы домой с полной большой корзиной.
Нам жалко топтать черничную россыпь, да ногу помимо нее поставить некуда. И осторожно я шагаю за Ленькой след в след, как по ягодной грядке.
Вот где полакомиться бы всласть первыми ягодами! Ради такого удовольствия мы не пожалели бы ни губ, ни времени, но ягоды зеленые.
На кусты голубики мы и внимания не обращаем. Она еще зеленее. И то ли потому, что мы вспомнили рассказ бабушки Прасковьи Ефремовны, то ли на самом деле дурманящие кусты поблизости, будто пахнет багульником.
Лишь на одной поруби, щедро залитой солнцем, порадовала наш аппетит на ягоду зарумянившаяся земляника. Не подскажи тетерева - и ее не заметили бы.
Земляника - ягода хитрая. Она так ловко прячется под листьями, что высматривать ее нужно, пригибаясь к земле. Тетеревам способнее. В траве они от охотника прячутся и одновременно ягоду ищут. А присноровились как! Укоротил шею - и ягода, вот она, перед самым клювом висит. Вытянул чуть - и земляника уже на языке тает. Любит тетерев землянику. И брови у него красные, земляничные. Поднимает косач черную голову из-за черного пня, ни за что его не заметишь. Только и видны брови-ягодки.
До половины поруби и нас тетерева, словно глупеньких, обманывали. Мы с Ленькой даже и думать не думали, что вокруг нас всего в нескольких шагах разгуливает такое прекрасное жаркое.
Знай я об этом - вовремя приготовил бы переданный мне дубовый лук со стрелами.
Тетерева врасплох нас застали. Задумался я о чем-то. Вдруг среди удивительной тишины с громким хлопаньем крыльев вырвалась из травы, у самых Ленькиных ног, большая черная птица. Рядом с ней вспорхнула другая… третья…
Прежде чем пришли мы в себя от удивления, еще десяток птиц поднялся из травы.
Какой горькой досадой сменился наш первый внезапный испуг, когда тетеревиная стая, спокойно пролетев над нашими головами, мирно расселась по деревьям на опушке поруби!
Растерявшийся в первый миг Ленька теперь решил их перехитрить. Чтобы не тратить времени даром, он предложил устроить на поляне полдник, не сомневаясь, что, пока мы сидим, птицы снова спустятся на землю.
Мой друг не ошибся. Скоро тетерева снова опустились и пропали в траве, в какой-нибудь сотне шагов от нас. Ленька дал им успокоиться, забыть о нашем присутствии и тогда, отложив в сторону сушеного окуня, низко пригибаясь, направился к месту посадки птиц. Каково же было его удивление, когда он прошел и сто, и двести, и триста шагов и не встретил ни одной птицы, хотя они не улетали! Подался вправо - нет ничего. Осторожно двинулся влево- пусто. Тогда, забыв всякую осторожность, Ленька начал кружить по всей поруби. Оставив сумку возле пенька, я тоже к нему присоединился. Мы громко кричали, размахивали хворостинами по траве, стучали о землю, стараясь выпугнуть птиц. Напрасно!
Коварные хитрецы! Тетерева дружно взлетают в тот момент, когда мы уже потеряли надежду их найти. С досадой я швыряю хворостинку вслед стае. Распушенные хвосты даже не дрогнули. Птицы спокойно удаляются и рассаживаются на деревьях.
Ругая меня, что упустил такой замечательный случай, Ленька спешит к месту происшествия и спугивает вторую стаю. Ошалело глядит ей вслед и с силой пускает вдогонку стрелу. Не сдержавшись, швыряет и лук.
- Подними, - указывает мне Ленька.
Охотничий пыл моментально остывает, и мы принимаемся за землянику.
В успокоении приходит рассудительность.
- Тяжело с земли поднимаются, - говорит Ленька, кивая в сторону опушки.
Мне понятно, о чем идет речь.
- Глухарь тяжелее, - отвечаю я. - Его под кустом руками можно сцапать.
Леньке нравится, как чирок летает.
- Тот пулей, со свистом.
- Чирку над озером свободнее, - говорю я. - В лесу при таком полете сразу о дерево можно расшибиться.
И мы, выискивая ягоды, перебираем по памяти всех птиц, примеривая, которая как летает.
Получается, что жаворонок над полем летит вверх всех круче. Летит и поет. С неба в ржаное поле он камнем падает, даже коршуну не угнаться.
- Только не поет, - говорю я.
- Должно, дух захватывает, - высказывает свою догадку Ленька.
У коршуна главное - он дольше любой птицы летит, не махая крыльями. Одно не можем разгадать: легко это ему или трудно, на вытянутых крыльях в воздухе держаться.
- Легко, - решает Ленька. - С разгона отдыхает.
- А почему тетерев так не может?.. Кукушка?..
На боровых птиц мы достаточно нагляделись. Ни одна из них не летает, как стриж или ласточка.
- Крылья не такие, - подумав, отвечает Ленька. Действительно, у боровых птиц крылья не такие.
У стрижа и ласточки - длинные, узкие, кривым ножом изогнутые. Так и режут воздух.
Лесная птица в длину крыло не тянет, шириной берет. "Тупое крыло", - как выразился Ленька Зинцов.
Спелых ягод на поруби было не так много, чтобы нас быстро накормить, поэтому новое "почему" мы еще полчаса решали. Пришли к такому выводу, что с длинными крыльями тетереву или глухарю между сосен размахнуться бы тесно было. По той же причине у сороки и дятла крыло короткое. Для полета в ветвях оно удобнее.
Кому доведется быть в Ярополческом бору - присмотритесь, сами проверьте, правильно ли тогда мы с Ленькой решили. И не обязательно в Ярополческом. Я о нем говорю лишь по той причине, что он наш - зареченский. Такой или похожий на него найдется, может быть, и в вашей стороне, мой читатель. Меньше или больше будет, светлее или тенистее - не от того печаль. Главное, что он вам такой же родной, как для нашей округи Ярополческий. Есть в нем и солнечные поляны, и уголок дебрей при желании отыщется. Если жалость берет, что тигр или пантера тебе на пути не встретятся, то на волка или медведя можно все-таки рассчитывать. О зубрах, известных по картинкам да по рассказам о Беловежской пуще, и мы не мечтали, зато на лосей в Ярополческом бору можно насмотреться вдоволь. Удавов не видывали, обыкновенную змею гадюку встречали часто.
Вообще страхов особенных в лесу не ожидай. Они больше в сказках существуют, а пойдешь - и не отыщешь.
Может быть, тебе доводилось бывать в походах более дальних, в местах более интересных? Тогда и я радуюсь вместе с тобой. Рад, если ты и уставал, да помалкивал, не надоедал друзьям своими жалобами. Рад, если ты и робел, но не струсил в походе, и пусть не проявил себя героем, зато был хорошим товарищем, которого можно уважать и которому можно верить. Рад, если вы крепче подружились во время похода. Рад, если ты научился варить рыбацкую уху на костре и сам пришивать пуговицы к гимнастерке. Рад, если во время похода ты ближе узнал и крепче полюбил родной свой край и, может быть, мысленно или торжественно и громко, вместе с друзьями, в волнующую минуту дал себе слово своим трудом помочь сделать его еще "привлекательней, еще красивей.
Хорошие слова о боре были тогда и у нас в беседе с Ленькой, за земляникой. Мы так разговорились, что от одной темы до другой и минутной передышки не было. За беседой не заметили даже, как наш путеводитель - солнышко, забравшись с востока на самую вершину своей горки, потихоньку на запад с нее покатилось.
На той же поруби мы и вещевую сумку с ломтем хлеба и недоеденной печеной картошкой потеряли. Разве отыщешь второпях, под каким пеньком она положена!
Но Зинцов особого внимания на потерю не обратил.
- Ладно! Пускай тетерева хоть раз картошки с хлебом поедят.
Стали мы поторапливаться, чтобы потерянное время наверстать. Прикинули: срединные часы дня на поруби прогуляли - значит, к югу от сторожки меньше подались, чем вначале задумали.
Только начали быстрым шагом время нагонять - ручей на пути встретился. Глубокий ручей.
Когда нет нужды торопиться - и помехи будто в сторонку отступают. А когда времени в обрез - обязательно что-нибудь помешает. Так точно и тут.
Пришлось раздеваться. Переправа голышом не заняла много времени. На одеванье больше ушло.
А солнце, не принимая во внимание наших задержек, все катилось да катилось книзу. И даже на глаз стало заметно - уклон под ним пошел круче. Высоту светила над бором мы уже измеряли в пять, потом в четыре, потом в три сосны.
Теперь мы спешили, спешили, не прислушиваясь ни к дятлам, ни к кукушкам. Нам надо было выйти на просеку, где договаривались встретиться с Костей и Павкой. А где была она, эта просека, мы даже представления не имели. Лишь случайно мог вывести на нее маршрут "по солнышку".
"Куда мы идем? Куда выйдем?" - думал я, вопросительно посматривая на своего проводника.
Ленька молчал. Мы даже перестали аукать, потеряв надежду, что кто-нибудь отзовется. И птицы смолкали, и солнце таяло в дальних соснах.
Будь мы только деревенскими, в какое пришли бы отчаяние, как навредили бы себе, начав метаться в поисках жилища! Но мы были уже немножко лесными.
Не только Ленька, но и я твердо был уверен, что дедушкина сторожка находилась теперь к северу от нас. Мы могли отыскать и нужную просеку. Для этого требовались лишь время и солнечный свет.
В ожидании утра нам предстояло просидеть в лесу ночь. Она пугала не волками, не медведями - знакомому с шалашом и сон под кустом не страшен. Тревожно было за товарищей, которые будут ждать, беспокоиться о нас.
Впереди обозначилась не то просека, не то дорога. В это время до нас докатился неясный гул, словно ветер пролетел по вершинам деревьев. Но ни одна ветка вблизи не шелохнулась- так тихо опускался июньский погожий вечер.
Этот гул взбудоражил Леньку. Он круто повернулся и, крикнув: "За мной!", - припустился на звук.
Битюги
Проводник мой мчался сломя голову. Я больше слышал хруст сучьев, чем видел мелькавшую между деревьями фигуру Леньки. Зинцов всегда был стремителен и ловок в горячем беге, но в этот раз он превосходил самого себя. Лук за спиной и колчан со стрелами на боку не только не мешали, но словно подхлестывали Леньку при его прыжках через ветви можжевельника или свалившиеся деревья. Вот он, чуть коснувшись ствола руками, перемахнул через сосну, которую давняя буря вырвала с корнем. С головы Леньки слетела бескозырка.
Насколько хватило сил, я ускорил бег, надеясь подоспеть, пока он поднимает ее.
Не тут-то было!
Ленька на лету подхватил бескозырку и, не надевая ее па голову, припустился дальше. Побрякивание лука о колчан со стрелами и мелькание лаптей с белыми холщовыми портянками были мне сигнальными приметами. По ним направлял я бег.
"Что взбрело Леньке на ум устраивать гонки в лесу, когда и без того устали? Когда же он остановится?" - думал я, чувствуя, как часто колотится сердце.
Ноги у меня начали заплетаться. Длинные кисти пояса то и дело выбивались из кармана и задевали за каждый куст. Каблуки подвертывались на корнях деревьев, оборванная подошва хлопала и мешала бежать.
Неужели Ленька не понимает, что я выбился из сил?! Нет, он прекрасно понимает! Он все понимает! Просто ему хочется испытать меня, заставить испугаться, чтобы потом потешиться надо мной.
Мне хотелось крикнуть другу, чтобы он остановился. Но мысль, что Ленька, наверно, только и ждет этой просьбы, упрямо сжимала губы.
Ни за что!.. Буду бежать, насколько хватит сил, и упаду молча… Нет, ему не придется торжествовать, что напугал меня, а потом улыбаться снисходительно, жалеть и гладить меня, как маленького. Пусть останусь один в лесу, а звать не буду.
Так решил я, распалившись на друга. Неожиданно при налете на можжевеловый куст само собой крикнулось: - Ленька!
Зинцов только на миг приостановился и издали погрозил кулаком.
"Тише!" - так понял я этот жест.
Нет, он не от меня убегает. Тут есть какая-то другая причина.
Не раздумывая, что будет дальше, махнул приятелю рукой: "Беги!" Поднимаясь с куста, я услышал стук дятла.
Почему так поздно? Ведь он же не ночная птица?
Чем дальше бежал я за Ленькой, тем явственнее становился звук. Но он все меньше походил на стук дятла: удары редкие и не такие четкие. Они сопровождались потрескиванием ветвей. И, наконец, стал ясно различим стук топора.
"Так вот куда мчался Ленька! У запоздалого лесоруба он хочет спросить дорогу к дедушкиной сторожке", - подумал я.
И ноги легче понесли через коряги и кочки, и на сердце стало веселее.
Ленька, все еще сжимая в кулаке бескозырку, дожидался меня у выхода на порубь. Прислонившись плечом к стволу сосны, он словно прятался от кого-то.
- Что, упарился? - И он пятерней взъерошил волосы на моей голове.
Пододвинув меня под свое плечо, спросил:
- Видишь? - и пальцем показал в дальний конец поруби.
В той стороне, куда указывал Ленька, неподалеку одна от другой, стояли две лошади, запряженные в длинные роспуски. Отбивая густо поднявшихся к вечеру комаров, они беспокойно раскачивались в оглоблях, норовисто пятясь из хомутов, трясли головами, нервно били копытами землю и вздрагивали всем телом. Осекающиеся мочалистые хвосты хлестали беспрестанно направо и налево. Подскакивали тяжелые цветастые дуги, тускло поблескивали наколотые по сбруе медные бляшки, звякали отпущенные удила.
- Нэпманы! - прошептал я.
Ленька поморщился, словно чего кислого проглотил.
- Они самые, - подтвердил он.
Лошади просили ходу. Это были крупные, сильные кони, недавно появившиеся в наших местах, воронежские битюги. Их заводили нэпманы, как звали на деревне мужиков, которые после окончания гражданской войны начали вдруг неожиданно и быстро богатеть.
Во всяком случае, для нас, мальчишек, слово "нэпман" означало то же самое, что богатый, и вдобавок, как правило, сердитый мужик. С половины августа такие и дома не спят, а, зарядив ружье горохом или солью, с вечера укладываются в своем саду под яблоней, чтобы ребятишки за яблоками не лазили.
Богатели нэпманы, снимая подряды на извозные работы, арендовали рыболовные озера и водяные мельницы, снимали на укос луговые угодья, заводили крупорушки и маслобойни, ездили по деревням с веялками и сортировками, получая за пуд пропущенного зерна по три фунта пшеницы; предлагали безлошадным своих лошадей вспахать полоску и брали за это втридорога.
Нэпманы не стеснялись ни жульничества, ни прямого обмана, готовы были кольями один другого покалечить, чтобы не перебивал доходы.
Недобрая слава шла о них по деревне. Даже соседи старались своими силами со всеми делами управиться да подальше от таких людей держаться.
Лишь позднее, когда мы повзрослели, пришло к нам объяснение слова "нэпман". Было оно как клеймо жадному до наживы дельцу, что набивал сундук червонцами в годы новой экономической политики, а короче того - в годы нэпа, пришедшие на смену военному коммунизму.
Вот и довелось нам с Ленькой вечерней порой в глухом лесу с такими людьми встретиться.
Двое их было возле коней на поруби. У старшего - черная с сединой борода, стриженная широким полукругом, как у многих заречных мужиков. Глаза под насупленными густыми бровями хмуро-карие, до того внимательные и пронзительные, что смотреть в них тяжело и отвернуться смелости не хватает.
По глазам, по широкому носу с горбинкой и по всему другому обличью младший тоже был похож на него, только бороды недоставало и усы чуть-чуть пробивались.
Фуражка, придавившая стриженные в кружок волосы старшего, и кепка блином на голове младшего были такие же, как и у многих людей нашей местности. Застегнутая на все пуговицы у старшего и распахнутая настежь у младшего ватные телогрейки, постоптанные у обоих кожаные сапоги - все это было для нас давно примелькавшееся и обычное. Но будь они даже в самом бедняцком облачении, все равно бы мы точно определили, кто они. Была у них с первого взгляда заметная, отличительная от других мужиков примета.
Конь - главная отличка нэпмана, промышляющего лесными делами. А ближний Ярополческий бор для него - самая лакомая приманка.