Мы стоим, чуть слышно переговариваясь между собой, и любопытный зверек появляется снова. Сначала сквозь ветки осторожно просовывается маленькая острая мордочка, потом появляются передние лапки с острыми коготками. И вот уже белка вся на виду. Она свешивает голову с сучка и внимательно рассматривает нас блестящими черными глазами.
Шевельнулись - вскинула на спину пушистый хвост трубой, перепрыгнула на другой сучок и зацокотала громче.
- Сердится, недовольна, что ее побеспокоили, - пояснил Борис. И сам зацокотал - только тихо, успокоительно. Удивительный это был разговор на беличьем языке, который мы сами слышали и видели, что белка его тоже понимает.
- Щелкнуть? - нерешительно спросил Ленька, дотягиваясь рукой до лука за плечом.
Боря энергично и отрицательно потряс головой.
- Летом нельзя. - И, кивая в сторону белки, шепнул Леньке на ухо: - Нинкина белка!
- Нинкину не тронем.
И, дружелюбно настроенный, Зинцов привычным движением опытного охотника засунул стрелу обратно в свой колчан.
Еще раз припустившись вскачь на шестах, мы быстро домчались до Большого болота. Сначала вдали завиднелся широкий и ясный просвет. Высокие деревья сразу кончились, и на смену им выступили сосенки, которые иначе, как карликовыми, и назвать нельзя. Кора на них старая, потрескавшаяся, а подойди, вытяни руку кверху, и поднимется ладонь выше вершины такого старого дерева.
Сосенки-карлики широко разместились по огромному, кругу, а середина его совершенно пустая, будто они собрались "каравай" водить, а кому "караваем" быть, еще не выбрали.
Желтый с прозеленью мох ровным мягким ковром застилал всю середину болота на добрую версту с лишним в окружности.
Сейчас здесь было пустынно. Но мы легко могли представить себе, как оживится этот пустырь, когда стукнет сентябрь. Сотни ягодниц с мешками и корзинами выйдут тогда на широкую круговину, предназначенную для "каравая". Одни на смену другим до самого снега будут собирать они густо рассыпанную по моховому болоту клюкву, которая чем дальше в осень, тем сочнее и слаще становится.
А ранней весной потянутся ягодницы за журавликой.
Журавлика - уже в самом этом названии слышится запах весенней свежести. Оно сразу напоминает оживающие после зимы просторы, привольный разлив Клязьмы, которая распахивается вдруг полой водой на десятки верст в ширину, от высоких холмов правобережья до самого Ярополческого бора. Под приветное курлыканье весенних журавлей, косяками пролетающих в вышине с юга на север, и выходят заречные жители на сбор журавлики. Та же клюква, пролежавшая зиму под снегом, становится еще вкуснее, будто это совсем другая ягода. И название у нее уже другое: летят журавли - значит, журавлика.
И рады мы, что узнали, откуда приходит в кисель эта ягода. Дружно меряем шагами Большое болото. Мох мягко приминается под ногами и снова пышно выравнивается на следу, лишь стоит отделить ступню. Почва немножко зыбнет и покачивается. И Ленька предлагает устроить "зыбку", как устраиваем мы по первому льду у себя на озере. На болоте и летом такая зыбка получится лучше, чем по ледку на озере. Но Боря предупреждает, что на Большом болоте такие забавы не годятся.
- Нас только корни держат, а внизу трясина.
- Глубокая? - спрашивает Костя Беленький.
- Лошади тонули.
И Боря советует осматриваться внимательно, чтобы не оступиться в такую полынью.
- Держите шестики под руками, поперек груди, - говорит он. - Если мох под ногами прорвется, на шесте можно удержаться.
Предупреждение действует. Мы берем шесты, как советует Боря, и стараемся идти спокойно, отделившись один от другого.
На желтом с прозеленью мху зеленые ягоды клюквы почти незаметны, хотя по всему болоту их насыпано видимо-невидимо. Они робко начнут краснеть и покажут себя только в августе, потому что из всех поздних ягод клюква самая поздняя.
На противоположном краю болота Боря приостанавливается.
- Тихо! - шепчет он. - Лебеди близко.
За полосой сосенок-карликов снова поднимаются великаны деревья. Между ними шуршат камыши. Беспорядочно переплетаются узкие протоки, виднеются просторные разводья, по которым густо рассеяны желтые и белые кувшинки. Еще дальше просвечивает широкое озеро.
К одному из разводий мы и пробираемся осторожно вслед за Борисом.
Боря заранее подготовился к встрече с лебедями. Укрывшись в камышах, он бросает на воду горох, пшено, хлебные крошки и тихо отходит подальше от берега.
Начинается томительное ожидание. Проходит пять… десять минут. Никакого признака лебедей не угадывается. А Боря, засматривая через камыши вдаль, все показывает рукой: "Тихо, тихо, - словно хочет сказать: - Мы их не видим, а они нас видят и слышат".
Терпению Леньки Зинцова, который вообще не может похвалиться умением сдерживать себя, приходит конец. Он вытаскивает из кармана Павки Дудочкина тростниковый манок и показывает Борису: "Подманить?"
Боря мотает головой и улыбается. Подобравшись к нам ближе, шепчет:
- На лебедя нет манка. Лебедь - молчальник. Помнишь "лебединую песню"? Только перед смертью он поет.
Костя Беленький раскрывает сумочку с тетрадями и записывает слова Бори. А Зинцов, насупившись, разворачивает палочкой подвернувшееся под руку муравьиное гнездо. Стройная пирамида, искусно сложенная из сухой хвои и пересыпанная песком, рушится и медленно оседает. Тысячи муравьев высыпают наружу из многочисленных ходов.
Ленька наблюдает, как они суетливо и упрямо пробиваются через завалы, таща перед собой белые крупные личинки, похожие на рисовые зерна. Сколько бы ни встречалось на пути преград, а ношу не оставляют. Так работают, навер-^ но, спасательные команды во время землетрясения. Зинцов читал об этом в какой-то книжке. И Леньке становится жалко бесцельно растревоженных маленьких самоотверженных тружеников. Он прекращает "землетрясение" и старательно выравнивает пострадавший муравейник. Но что же делать дальше? Чем. заняться? "Сидеть у моря и ждать погоды" Ленька не желает. Он хочет сам себе погоду строить.
Ожидание наскучило. Зинцов уже собирается свистнуть в четыре пальца, чтобы прекратить эту "игру в молчанку", когда Боря насторожился и предупредительно поднял руку: "Внимание!"
Камыши в дальнем углу разводья шевельнулись. Плавно огибая заросли желтых кувшинок, на открытую воду выплывала пара лебедей. Впервые мы видели их живыми, а не на картинке, и не где-нибудь в зоопарке, а на цветистых и извилистых лесных протоках.
Лебеди плыли в нашу сторону. Они скользили легко и свободно, и тихая вода морщинками струилась, расходясь в стороны от птиц.
Ближе, ближе… Лебеди всего уже в нескольких шагах от нашего укрытия; огромными белыми кувшинками разворачиваются плавно на застывшей глади. Тонкие, красиво изогнутые шеи вытягиваются и клонятся над водой, блестящие желтые клювы проходят по ней бороздками.
Птицы ищут и находят корм. Видно, что не первый раз прикармливает их здесь Боря.
Мы сидим безмолвно, любуясь пышным белоснежным оперением лебедей, их горделивыми плавными движениями.
Неожиданно птицы насторожились. Тревожно вытянув гибкие тонкие шеи, замерли на секунду и в одно мгновение стремительно и беззвучно исчезли в камышах.
- Почему они скрылись? - шепчет Павка.
Боря старательно, чтобы все мы заметили, трясет головой: "Молчи".
Послышался приглушенный расстоянием и нарастающий стремительно топот тяжелых ног, хруст ломающихся веток. И, промелькнув темным пятном в полосе низкорослых сосенок, на открытую круговину мохового болота вырвался огромный зверь.
Мы не сразу его распознали. По рассказам старших лоси представлялись нам тихими и безобидными животными, которые мирно гуляют по лесным полянам, спокойно заходят в пасущиеся по лугам крестьянские стада.
Но лось, вырвавшийся из бора на Большое болото, был страшен. Его вспененная на губах горбоносая морда под огромным венцом тяжелых рогов свирепо вытянулась вперед. Сильные, с широкими копытами ноги почти плашмя ложились по болоту. Топь вздрагивала, ходуном ходила вокруг него. Клочья вырванного мха, перемешиваясь с брызгами, летели из-под копыт лесного великана.
По сторонам, стараясь подброситься к мясистой шее сохатого, бешеным скоком неслись три волка.
Лось мчался в нашу сторону. Прижимаясь к деревьям, онемевшие от страха и любопытства, мы не могли оторвать глаз от лося и его преследователей.
Гибель сохатого казалась неизбежной. И тут произошло то, чего мы никак не ожидали.
Прыжок. Передний волк с разгона метнулся на шею лося, но сохатый резким ударом копыта оборвал прыжок хищника на лету, и волк, взвыв от боли и скаля клыки, кубарем покатился по болоту. В тот же момент два других хищника набросились на лося с разных сторон.
- Га! - вдруг громко выкрикнул Боря, и слышно было, как тенькнула тетива.
Я не знаю охотника, который любил стрелять белок из лука, но думаю, что на этот раз сын лесника не уступил бы ему.
Одновременно со звоном тетивы второй волк кувыркнулся по болоту и впился себе в бок зубами.
А сохатый, метнув на спину огромные рога, стремительно пролетел узкую лесную полосу, птицей перемахнул через протоку и, треща сучьями, скрылся в сосновой чаще.
Волки уходили в сторону. Лишь один из них, которому угодил удар копыта, все волочился по болоту, то отбегая, то снова припадая на мох, и за ним стлался окрашенный кровью след.
Когда, переждав минут десять, мы подошли к месту недавней схватки, там лежала перекушенная стрела, по одной половине которой Ленька Зинцов сразу определил, что второй волк унес в себе сапожную иглу.
Большая мечта
Зинцов в восторге от сохатого:
- Силен горбоносый! Ураганом пролетел!
- Силен! - подтвердил Павка.
- Как думаешь, карачун волку? Не выживет после лосиного копыта? - оборачиваясь к Борису, как к человеку более сведущему в лесных делах, спрашивает Ленька.
- Выправится, если стая не разорвет, - отвечает сын лесника. - Они живучие.
- Своего-то как же они разорвут? Волки волка?
- Ничего удивительного! На то они и волки.
- За то, что промах по лосю дал?
- За это ли - не знаю. А за то, что кровью от него попахивает и защититься не может, - разорвут. Подранка прикончить - это у них любимое дело.
Беседа о лосях да о волках растянулась у нас с малыми перерывами на весь обратный путь от Большого болота до сторожки. Наговорились вволю.
Происшествию на лесном болоте каждый из нас в своих тетрадях местечко уделил. По четырем записям "охотников за сказками" и составил я разговор, которым эта главка начинается.
По пути из леса Костя Беленький все о лосе беспокоился: где он да что с ним теперь будет. А мне дума об ушибленном волке покоя не давала.
"Добавить бы, - прикидывал я, - ему в бочину пару стрел с наконечниками - и наш".
Представляю, как бы мы притащили сначала на сторожку, а потом перевезли и в деревню волчью тушу с оскаленными клыками. Вот был бы праздник для всех мальчишек, и мы на этом празднике - именинники!
С этой мечтой и шагаю неторопливо, потихоньку переставляя шестик через каждую пару шагов. Чуть впереди и сбоку - Павка. С другой стороны - Боря, которого поджимает ко мне шагающий краем тропинки Ленька Зинцов. Случай на Большом болоте напоминает Боре другое, более печально кончившееся происшествие. И сын лесника рассказывает:
- Понимаете, охотник лосиху подстрелил. А она с теленком ходила. Маленький еще теленок, беспомощный. Ножонки тоненькие, а копытца скользят.
- Ты его видел? - спросил Павка и посмотрел на Борю умиленными глазами.
- Подожди, не забегай… Тятя тогда обход по участку делал. Пало у него подозрение, что тут что-то неладное, он и заторопился на выстрел. Охотник убежал. А лосиха поднимется, поднимется на передние ноги и опять на бок валится. Тятя - скорее домой. Запряг Гнедка да сообщать поехал. А мы с Нинкой к лосихе побежали.
- Нашли?
- Нашли. Подбегаем, а возле нее теленочек. Рыженький, худенький. Припал на колени, тычется в нее мордочкой. А лосиха уж мертвая.
- Я говорю тихонько Нинке: "Беги за молоком". А сам остался, подманиваю теленочка. Хотелось мне его погладить. А он пугается: отбежит и снова, гляжу, показывается из-за кустиков. А я не шевелюсь и к лосихе не подхожу. Он опять к ней прокрадется осторожненько и начнет обнюхивать. Принесла Нинка молока в подойнике. - Мы потихоньку поближе к лосихе его и поставили. Спрятались за деревьями…
- Ну, а потом что?.. Рассказывай скорее, - заторопил Ленька Зинцов.
- Ох, и нетерпеливый ты! Мы полчаса ждали, а ты и минутки подождать не можешь.
- Ладно, помолчу.
- Подошел теленок. К лосихе подошел и подойник с молоком унюхал.
- Молоко пил?! - снова, не удержавшись, вклинился в рассказ Зинцов.
- Пил, да пролил. Нинка еще раз бегала, и второй раз пил.
После этих слов Бори все мы вздохнули свободнее. Жалко было теленочка. А тут даже радостно стало.
Боря послушал, как мы между собой все это возбужденно перетолковывали, и сказал:
- Это еще не конец.
- А что же под конец было?
- Конца совсем не было.
- Почему не было?
- Потому, что жив лосенок.
- Жив?! - выкрикнули мы почти одновременно.'- Где же он? Покажи.
Боря глянул на нас удивленно и рассмеялся так весело, что и мы не удержались: тоже рассмеялись, сами не зная чему.
А Боря, замедляя шаг и придерживая шестик на весу, чтобы не стучал и не мешал разговору, в ответ на просьбу и нам вопрос задал:
- Как же я его покажу? Теперь ему… - Он быстро сообразил что-то в уме и досказал: - Теперь ему три года. Рогач. По лесу гуляет… А Нинку помнит.
- Почему ты так думаешь? - заинтересовался Костя Беленький.
- Не думаю, а знаю, - ответил Боря. - Она лосенка еще не раз молоком поила. Украдочкой от меня в лес ходила… Нинка хи-итрая! - растягивая и делая ударение на "и", не с упреком, а с каким-то особенным одобрением, с улыбкой на лице и в глазах произнес он. - Все старалась к дому его приучить.
- Не приучила? - до тонкости старался выяснить Костя так заинтересовавшую всех нас историю.
- Как тебе сказать… - замялся с ответом Боря. - Приучила немножко.
И объяснил:
- Зимой, когда метель метет и есть нечего, он сам к нашему забору приходит. Нинка сена ему выносит. Пока несет- он в сторонку отойдет. Нина домой, а он сено ест.
Такой конец рассказа каждому по душе пришелся. Рады мы за лосенка.
- Значит, каждого лося приручить можно, - решительно высказался Ленька. И начал дальние планы строить. Дельно, серьезно заговорил. На нас сердится, если кто на деловитые разговоры улыбнется невзначай.
По Ленькиному замыслу всех лосей нужно взять на учет, приручить и кормить, когда им голодно. Для кормления лосей зимой летом надо заготовлять в бору сено. На истребление волков, которые нападают на лосей, надо направить охотников.
Ленька, конечно, на этом бы не остановился и с жаром продолжал бы свои предложения и дальше. Но тут Боря спросил:
- А как быть с охотниками, которые вместо волков лосих с телятами стреляют?
Ленька сначала опешил немножко, сбитый этим непредусмотренным обстоятельством с мысли. Только не бывает для него затруднений, из которых бы он не вышел с успехом.
- Вот тебе, как сыну лесника, - заметил он Боре, - и доверить наблюдение и охрану порядка в лесу.
Чтобы охотник пошел волка гнать, а волк не смел бы лося драть? - в виде вопроса безобидно добавил я, чуточку переиначив сказку про козу с орехами.
Ленька мое замечание между ушей пропустил. И пока шли мы до сторожки, в разговорах весь Ярополческий бор в лосиный питомник превратили, в каждом квартале по пол-сотне лосей на откорм гулять пустили. Лосиным мясом не только свою округу снабжали, но и в Москву и в Ленинград отправляли.
Нинку, которую мы совсем не знали, но заглазно сто раз упоминали, мы объездчицей лесных стад назначили. В каждом стаде у нее свои прирученные лоси. Позовет она - и лось бежит ей навстречу, быстрее ветра мчит свою хозяйку до нового стада, где ждет объездчицу другой прирученный сохатый. А тот, которого она первым приручила и которому сегодня три года, стал уже старым, потому что мысленно мы далеко вперед заглянули. Его Нинка только погладит и снова гулять отпускает.
По пути она наблюдает, привольны ли корма для животных, не затаился ли где ушедший из облавы серый хищник, не подстерегает ли лося или оберегаемого глухаря падкий на легкую поживу вороватый охотник, не пришел ли на лесное озеро тот рыболов, что заявлялся сюда с бутылкой негашеной извести и с отравленной приманкой для рыбы.
Широкими полномочиями облекли мы в своих разговорах и планах необычную лесную объездчицу. Но и фантазируя, определяли ей круг самых обычных земных забот, которые успешно осуществляются ныне молодым поколением.
Теперь появились и множатся всюду друзья леса, друзья природы, просто хорошие друзья своего края. А в первые годы после гражданской войны, после многолетней разрухи и голода к красотам родной природы люди будто заново приобщались.
Не хотелось бы вспоминать, но и не вспомнить нельзя, что и сейчас еще ведутся, а в дни нашего детства было еще больше "друзей природы" совсем иного порядка - таких, о которых в народе говорят, что "у них брюхо болит, где что плохо лежит". На бор они смотрели не иначе, как на ожидающие ночного топора срубы, в озере усматривали только невареную уху. Прикидывали в уме рубли от пойманной и проданной рыбы. И правдами и неправдами изощрялись, как бы погреться потеплее около природного дарового богатства.
Старый знакомый
Буран доставил дедушкину записку точно по назначению, и вечером у нас был новый гость.
В черновом наброске письма, сохранившемся в Костиной тетради, не обозначено ни имени, ни фамилии того, кому записка предназначена. Новый гость подсказал нам и то и другое. Со времени его появления каждый из нас смело мог сказать, что дедушкина ночная записка готовилась для лесного инженера Василия Петровича Туманова.
Подтверждением нашей догадки было и то, что вместе с лесным инженером на сторожку снова прибежал и Буран.
Василия Петровича мы уже знали. Летом верхом, а зимой в легонькой кошевке, обитой фанерой, Туманов не раз приезжал в Зеленый Дол. А то полем в другие деревни проскачет.
Конного среди ровного поля далеко видно. А верховую посадку Василия Петровича сразу узнаешь. Если он едет верхом, то не в охлопку, как привыкли у нас по Заречью, а на лошадь высокое седло накладывает. Конек у него вороной, высокий, легкий на ногу, и кличка такая хорошая - Грачик. Его мальчишки всегда травой из рук кормили, если Василий Петрович уходил по своим делам в сельсовет, а Грачика под окном у ветлы привязывал.
Тогда мы и седло рассматривали, примеривались, нельзя ли самим похожее сделать. Обзавелись ножницами, большими хомутовыми иглами. Из суровых ниток дратвы наделали.
Упрятавшись подальше от посторонних глаз, целыми днями шилом работали, стараясь седло соорудить.