Ленька моментально соскакивает с повозки, мчится на опушку и возвращается сияющий, ведя в поводу серого в яблоках коня Максимыча под высоким седлом. Следом за лошадью на трех лапах неуклюже скачет Буран.
- Я верхом, - вызывается Ленька.
- Подожди! - сдерживает охвативший Зинцова пыл младшая Королева.
Только тут она спохватилась и заметно жалеет, что сплоховала в выборе и недурно бы поменять повозку Пегашки на седло Визиря. Но для такой перемены подходящий предлог нужен, а его "королева" не находит.
- Привязывай позади повозки, - недовольно говорит она Леньке.
Боря ковыряет носком сапога землю и чуть приметно качает головой. "Так не годится", - выражает он молчаливо свое мнение.
- Ладно, поезжай верхом, - дает Леньке свое согласие "королева".
Легким прыжком она подскакивает и садится на край повозки.
- Пошел, Пегаш! До свиданья, дедушка!.. Борька, до свиданья!..
И расставанье печалит, и дорога впереди веселая - и не понять, какое чувство перебарывает.
Буран не желает прыгать в повозку и хромает сбоку вровень с мордой лошади. Хоть на трех лапах, да на своих.
Ленька, пустив Визиря рысью, сбивается то и дело набок, виснет на поводьях, цепляется за луку седла.
Стремена подними, - не оборачиваясь, подсказывает Василий Петрович.
Эх ты, наездник! - небрежно бросает Нинка и нахлопывает Пегашку вожжами. - Догоняй!
Зинцов соскакивает с седла, долго возится со стременами. Далеко отстал. И вдруг налетает во весь опор. Распаленный Визирь головой над повозкой так и носит, коленками по задку стучит - ходу просит.
Ленька разворачивает его вправо, влево. То пригибаясь под ветвями, то отклоняясь в стороны, гарцует картинно на сером коне в высоком седле. Ленты бескозырки в воздухе так и трепыхаются.
Буран, размявшись на ногу, веселее впереди Пегашки пошел. Принюхивается к следам в стороне от дороги, гавкает.
"Вот какая охрана, - приходит мне на ум, - сопровождает королеву со свитой".
Повозка катится быстро, но и потряхивает крепко. Заметно, как морщится при толчках и сцепляет зубы Василий Петрович, в такт при прыжке колес приподнимает и бережно опускает руки в тряпичной кисее Павка Дудочкин.
Из-под колес ни пылинки. Дождик хорошо промочил и утоптал дорогу. Еще не успевшие испариться редкие капельки рдяными вишнями подрагивают под лучами солнца среди зеленой хвои. Мелькают, мелькают, бегут нам навстречу деревья. И "королева", накручивая по воздуху вожжами, торопит бег гривастого конька.
На подъезде к Белояру она степенится, охолаживает ладонями разгоревшиеся щеки, приводит в порядок растрепавшиеся волосы.
В лесной поселок мы въезжаем чинно, благородно, как и подобает серьезным, взрослым людям.
Приглядываемся. Как ни мала деревня Кокушкино, в ней и то семь домов, а здесь всего три. В сторонке еще два дома строятся.
Смотрю на них и думаю: "Зачем в лесу такие громадины размахнули?"
Чудно мне это кажется. Отец, помню, рассказывал, что в лесу только и бывают берлоги, шалаши да пещеры. Ну, на крайний случай землянку для жилья лесорубы выкопают. Если деревянная сторожка или дом объездчика, так это что-то вроде дворца в лесу считается. А чтобы про поселок какой в Ярополческом бору, об этом никогда и помину не было. А я своими глазами вижу, что он строится.
- А кто тут живет? Что они делать будут? - спрашиваю я Василия Петровича.
- Не только "делать будут", а уже делают, - говорит Василий Петрович. - И делают, да всего не успевают… Кто живет, тебе узнать хочется?.. Максимыч, например, с семьей живет. Знаком с ним?
- Видел.
- Он десятником на подсочке работает… Слыхал что-нибудь про подсочку?
На первый раз и признаться не стыдно, что не слыхал. Смело говорю "нет", чтобы лесной инженер видел, какой я в правде решительный.
- С ним вздымщики живут, - продолжает Туманов. - Трое одну комнату занимают… Вздымщиков на работе видал?.. Не видал… Увидишь, - пообещал Василий Петрович.
В числе жителей второго дома Туманов торфмейстера и сборщиков живицы назвал. И все спрашивает, знаком ли я с тем, что они делают. Приходится без конца повторять "нет". Даже на себя досадно.
- А с этого краю, - говорит Василий Петрович, кивая на крайний дом, - будет наша хата. Здесь я живу, здесь и вам пожить придется.
- А бабка Васена где? - спрашивает Костя.
- Не беспокойтесь, бабка нас отыщет.
У крыльца дома, на который указывал Туманов, Нина останавливает Пегашку. Забывая, что Костя Беленький - "сестра милосердия", она отстраняет его и сама помогает Василию Петровичу войти в дом. Павка, бережно придерживая руки на весу, шагает за ними. Мы втроем замыкаем шествие.
Сдернув с железной койки белое покрывало, "королева" усаживает на нее Василия Петровича.
- Простыня-то чистая, а галифе-то у меня пожарные, - замечает Туманов.
- Не будешь слушаться - дедушке напишу, - показывает свою строгость "королева". - Тут сиди!
Павке она определяет место на табурете.
- К стенке приклонись! И чтобы спокойно. Я сейчас за бабушкой схожу.
Пока Нина пропадает в поисках бабушки, мы присматриваемся к нашему новому жилищу, где придется провести неизвестно сколько дней, потому что Василий Петрович не собирается отпустить нас раньше, чем бабушка Васена вылечит руки нашего друга.
В комнате тихо, чисто, но, кажется нам, чего-то не хватает, а чего именно - понять не можем. От желтых, словно воском натертых, бревенчатых стен пахнет смолью. На выбеленных широких подоконниках, как и у нас в деревне, стоят цветы в горшочках. Но большой и громоздкий стол возле окна совсем не похож на наши деревенские. Вместо ножек под него по обеим сторонам поставлены будто ящики с дверками. Попробовали: дверки открываются и закрываются. Их можно даже запирать на ключ. Под широкой крышкой стола устроены еще - три ящика. За светлые висячие скобки они выдвигаются и задвигаются.
Чего-чего только нет в столе Василия Петровича! Тут и изглоданная жуками, словно расписанная дорожками, сосновая кора, кружки и кусочки дерева разных сортов и фасонов, узловатые корневища, сосновые и еловые шишки, пузырьки с разноцветными жидкостями и много всего такого, что нам хотелось бы не только посмотреть, но и переложить все по-другому, по-своему: деревяшки подтесать ножичком; пузатенькие пузырьки для красы расставить по подоконникам рядом с цветами, а из жестких наростов, снятых с деревьев, вырезать "чертиков".
Туманов не мешает нам любопытствовать. Он сидит на койке, прикрыв глаза, и мы, чтобы не потревожить его, переговариваемся шепотом, ходим на цыпочках. Леньку интересует белое покрывало на стене, которое ни окна, ни вешалок с одежкой нё прикрывает.
Зинцов заглянул под него и позвал нас шепотом:
- Идите сюда!.. Посмотрите, что тут есть!..
На стене под занавеской огромная стая бабочек. Они сидят неподвижно, забравшись под стекло в широкую рамку. Крылья у всех распущены, словно напоказ. Тут и маленькие, неказистые с виду, каких мы сотни раз сами ловили, и на редкость огромные, каких, пожалуй, даже и не видывали. Белые, красные, бархатисто-темные, прозрачно-желтые, пепельного цвета, розовые, пестрые - все так и лепятся крыльями одна к другой.
А между бабочками гусеницы разные вытянулись: жирные, волосатые, с виду неприятные. На них даже смотреть не хочется. В другой рамке - жуки: серые, рыжие, зеленые, коричневые. Тут крупные и мелкие, шершавые и гладкие, в полоску и в крапинку. У некоторых усы больше самого жука во много раз, да еще и с кисточками на концах.
Костя, как старший и более нас с Ленькой соображающий в науках, объясняет, что все эти бабочки и жуки неживые, не сами залетели, а Туманов ловит и прикалывает их сюда.
- И "королева" ему тоже ловит. Помните, у сторожевого гнезда говорила. Туманов их сушит и сюда булавочками прикалывает. Тут и вредные и полезные, которые - все на виду. Если попросить, Туманов про каждого жука и бабочку может подробно рассказать.
Спросить бы, но Туманова беспокоить мы не решаемся. Он, кажется, заснул, сидя в ожидании бабушки.
А у нас такое нетерпение поскорее все разузнать и увидеть на новом месте, что и присесть времени нет.
Задернув занавеской жучков и бабочек, к окошку передвигаемся. Подъезжали к дому, даже не заметили, а теперь из окна речку видим. Она бежит всего в двадцати шагах от нашего нового жилища. Берега крутые, обрывистые. Подмытые водой сосны над ними клонятся. На узкой полоске воды, видимой нами из окна, солнце играет.
- Не знаешь, как речка называется? - тихонько спрашиваю я Костю.
- Белояр, - говорит Туманов.
Лесной инженер, оказывается, и не думал засыпать, а просто приумолк на койке, чтобы нашему любопытству и разговорам не мешать. Понадобилось - объясняет:
- По имени этой речки и поселок назвали мы Белояром. Весной она особенно хороша. До самых краев водой нальется, бурлит, воронками воду закручивает! В половодье по ней пароходы ходят, сплавщики в Клязьму плоты гонят. Белояр их только пошвыривает от берега к берегу, а то на стремнине и на попа поставит и вверх тормашками перевернет, если плотовщик зазевается.
Леньку рассказ о разворотах да перевертах плотов за живое задевает. Он, пожалуй, и в сплавщики не прочь бы пойти. Неуверенно, но высказывает такое желание.
- За чем же дело стало? Подрастай, да и сюда, - говорит Туманов. - К тому времени мы широко поселок развернем. На выбор любую комнату в общежитии дадим.
- А недостроенные - это общежития?
- Будут общежитиями.
- И школа будет?
- Школа есть уже.
- Где же она?
- Налево смотрите… Подальше, подальше… Зеленая крыша среди зелени. До того места и поселок дойдет. Школа на краю будет.
- А бабушка Васена где живет?
Всех вопросов разрешить мы не успели. В сопровождении "королевы" вошла бабка, та самая, которая в стакан с водой глядит и на сто верст кругом видит.
Травы бабушки Васены
Лесная бабушка маленькая, худенькая. Лицо у нее тоже маленькое, темное и морщинистое, как печеное яблоко. На одной щеке у бабки Васены бородавка с кудрявыми серебряными волосками. Годы гнут старушку, а она еще бодрится, голову прямо держит, только солнышко, видать, уже плохо ее согревает, потому и летом бабушка в теплый полушалок повязана.
Ступила через порог, комнату внимательными серыми глазами окинула. Потом перекрестилась в передний угол без икон и только после этого сказала:
- Здравствуйте, добрые люди!
Голос у бабки Васены не в пример другим старухам по-молодому звонкий. Шажки маленькие торопливые, и вся она такая остренькая да юркая, как молодая щучка в озере. Мы ожидали увидеть совсем другую: молчаливую да строгую, к которой со словом и не подступишься. Бывают такие, что только и знают шептать: "Одолень-трава, одолей болесть", а дальше уже и не разберешь ничего.
Никакую одолень-траву бабушка Васена на помощь себе не зовет, мрачными нашептываниями головы не морочит. Совершенно отчетливо и ясно говорит:
- Больные пусть здесь останутся, а остальным погулять можно.
Так и дальше пошло. Всякий раз, как приходит бабушка Васена, нам подолгу гулять приходится.
Нинка сначала убегала от нас. А потом, видать, скучно стало в одиночку по лесу бродить, сама предложила:
- Пошли опоку искать!
Мы с Костей Беленьким сразу согласились, а Ленька сначала поморщился. Не нравится ему, когда девчонка верховодство берет.
Не очень торопливо, все-таки пошли мы за Нинкой на берег Белояра. А ей наша с Костиной степенность и Ленькина угрюмость только веселья прибавляют.
Нинка то ящерку на песке заметит - ловить ее примется, то за бабочкой припустится. Швыряет с берега в воду сухие комья. Любо ей, как они булькают, вскидывая кверху брызги. И все над нами посмеивается.
- А где опока? - спрашиваю я.
- Под берегом.
- А как туда сойти?
- Прыгай.
А обрыв высотой в два моих роста, и сразу под ним вода, может быть глубокая.
- Что, струсил? - смеется и подзадоривает Нинка. - Смотри, как надо!..
Она разбегается и вдруг затормаживает над самым обрывом.
- Стоп!
По глазам видно, что у нее явилась другая мысль.
- Чего на ходу дремлете? Не выспались? - кричит она отставшим Беленькому и Зинцову. - Сюда идите… Ужа под берегом видите?
- Никакого ужа не вижу, - недовольно говорит Ленька.
- С самой кручи смотрите. Ниже наклоняйтесь…
И вдруг Нинка с припрыгу притопывает обеими ногами, и мы вместе с глыбой обвалившейся земли съезжаем "кучкой-невеличкой" прямо в Белояр.
Старший немного сконфужен, и Нинке это особенно по душе.
- Так вам и надо. А то неделю будете искать, где к берегу сойти.
У воды под обрывом проступает узенькая полоска влажного песку. По ней гуськом и пускаемся мы, с опаской посматривая наверх, откуда можно ожидать нового обвала.
Вдоль обрыва, словно кто разрисовал его, тянутся белые, зеленоватые, светло-шоколадные, оранжевые полосы. Ровными лентами они уходят далеко вперед и назад, теряясь за крутыми изгибами маленькой, но беспокойной и своенравной речки, что проложила себе сквозь чащу бора эту необычную дорогу с расписной оградой по краям.
Упрятанные высоким берегом от леса и посторонних взглядов, ничего не видя перед собой, кроме воды и полосатых стен, мы вполне можем представить, что попали в древнюю пустынную пещеру и осторожно пробираемся по ней, цепляясь за камни и выступы, чтобы не соскользнуть в бурлящую под ногами подземную реку.
С Костей Беленьким мы не раз впечатлениями от прочитанных книг и мечтами делились. Побывали в подземном и подводном царствах, на Солнечной горе и в заколдованном лесу, вслед за Али-Бабой спускались в разбойничьи пещеры. Если завести с Костей разговор, о чем я сейчас думаю, он сразу поймет и смеяться над выдумкой не будет. А Нинка, хотя она и числится в сказочных лесных королевах, еще неизвестно, как посмотрит.
Намекнул, что под берегом Белояра мы как в пещере, и тут же пожалел.
Точно не поняла. Удивленно плечами передернула и сразу всю мою фантазию разбила.
- Какая же, - говорит, - это пещера, когда небо над головой? Если бы глубоко, да темнота кругом, да ходы запутанные, из которых неделю не выбраться, - тогда бы да! В пещерах глыбы с расщелинами, гранит! А это что? Трухляк. Песок да глина.
Она достает со дна Белояра большую раковину и ковыряет берег.
- Видишь - и посыпался.
Через минуту той же раковиной Нина ковыряет берег в другом месте. Следом за рассыпавшимся песком оттуда выкатывается плоский камешек. Он такой мягкий, что прекрасно пишет на белой Костиной рубашке, и нам хочется набрать писучих камешков как можно больше.
Теперь Нина, шагая впереди, только показывает нам!
- Вот один… Вот еще один.
Разыскивать опоки дело нетрудное, только надо научиться быстро оттенки разных цветов различать, чтобы сразу видеть, где зеленая плесень, где ржавчина или обыкновенный камешек, а где опока. Помаленьку разбираться начинаем. Набиваем карманы мягкими кругляшками. Ими без цветных карандашей можно любую картину нарисовать.
Зинцов особенно старается. Наполнив карманы, он начинает совать камушки за пазуху. Никогда раньше Ленька не был такой захватистый.
Возвращаемся на свою новую квартиру обладателями огромных сокровищ. Зинцов еще с улицы заглядывает в окошко дома.
- Павлуша, ты не спишь?
Для Павки Дудочкина в комнате лесного инженера поставлена вторая, маленькая койка. Нас втроем бабушка Васена в комнатушку рядом поселила. Ночью Павка в отдельности от нас спит. Даже днем бабка не дает нам особенно долго гостить у него. Боится, как бы повязки не растрепали, руки не повредили.
На этот раз бабушки в комнате не было, а Василий Петрович никого не упрекал за посещение друга. И сейчас он подал голос со своей койки:
- Соскучились? Ладно, идите. Только чтобы тихо.
Коридором мы бегом, а через порог комнаты на цыпочках. Возле Панкиной койки Зинцов выдергивает гимнастерку из-под брюк, и на пол густо сыплются писучие камешки. Павка глядит обрадованно, благодарит Леньку глазами, а руки вытянуть из-под одеяла не решается. Бабка Васена строго наказала, чтобы руками ничего не брать. Да если и не запретила бы - все равно они марлей до концов пальцев укручены.
Дудочкин только на локоть оперся, чтобы рассмотреть получше рассыпавшиеся по всему полу разноцветные опоки.
- Где это взяли?
- Тебе принес.
- Так много?
- Над речкой их видимо-невидимо!
И Ленька в дополнение сыплет горстями камешки из карманов.
- А куда мне их положить?
- Под подушку спрячем. Давай я спрячу. Когда нет бабки Васены - глядеть будешь… Знаешь, как они пишут замечательно! - и Ленька в доказательство проводит длинную желтую полосу по своим черным штанам.
- Хочешь, мы тебе струганую доску принесем? На ней хорошо получаться будет.
- Доску не надо, - говорит Павка. - За доску бабушка и меня и тебя ругать будет. Гулять дольше не пустит.
- Ладно, тогда не принесем. А то можно бы… А цветов нарвать не надо?
До приезда на Белояр мы видели только, как Ленька задирать да подтрунивать над друзьями умеет. Павке больше всех от него доставалось. А уложили друга в постель - Зинцов совсем переменился, готов у Дудочкина хоть на посылках служить, только бы он скорее выздоравливал.
Не зря, видно, говорила Надежда Григорьевна, что не надо только Зинцова чураться да придираться по каждому пустяку - дружба незаметно явится. Может быть, это и есть дружба, что Ленька о своем приятеле так заботится?
А он пригоршнями начинает перегружать писучие камешки с пола под подушку Павки.
- Себе оставь, - говорит Павка.
Здесь еще хватит, - явно преувеличивая скромные остатки, хлопает Ленька по своим отощавшим карманам. - Долго тебя бабушка под замком держать думает?
Через недельку, сказала, гулять пустит, если руки беречь буду.
Ты осторожнее. Поддержись пока. А там мы свое наверстаем, - многозначительно подмигивает Ленька, и грустный Дудочкин улыбается.
- Поддержусь как-нибудь.
Трудно Павке. Распухли у него руки, и теперь он совсем как без рук. А Василию Петровичу и того труднее. Лежит как пласт. Даже когда разговаривает - только губами шевелит, а сам не повернется.
- Бабушка идет, - предупреждает он, поведя глазами на окно.
И все мы отодвигаемся от койки немного в сторонку.
Бабушка входит и садится у постели Туманова. Сухонькой и подвижной, по-детски маленькой рукой она щупает разгоряченный лоб больного, мягко отводит в сторону прядки волос.
Василий Петрович лежит на спине, прикрытый поверху только легонькой простынкой. Голова повернута так, чтобы видеть комнату. Щеки зарумянились, и на одной из них густо проступает багровый рубец - память, что "беляки рубали, да высоко взяли". Отяжелевшие веки беспокойно и часто вздрагивают.
К вечеру у Туманова начался бред.
- Опять загорелся, - слышим мы из соседней комнаты беспокойные бабушкины слова.
Она принесла с собой свежей мяты и укладывает к изголовью больного, чтобы ему дышалось глубже.
- Ничего, ничего, хворь пройдет, здоровье останется. Выдыхай из себя жар, - успокоительно советует она Василию Петровичу.
Но Туманов, кажется, не слышит этих слов.