- Нина, голубушка, - зовет бабка Васена "королеву", - будь умницей, сбегай в мою хибару. Принеси настой крапивы-жегалки. В черной бутылке он. Да достань еще из-под пола огурца соленого.
Дальше следует бабушкино поручение своей молодой помощнице:
- Крапивная настойка от обжигу хороша; соленый огурец жар от головы оттягивает. В разрез ядрами огурцом лоб вкладывают. Волосатый овощ жажду тушит… Беги, голубушка. Беги побыстрее!
Серенькое платье мелькает мимо окон, а через несколько минут "королева" уже возвращается с граненой черной посудиной и солеными огурцами в маленьком глиняном блюдце.
Несмотря на целебное питье и старанья бабушки Васены утишить жар, ночью Василий Петрович бредил. Лежа на широком соломенном матрасе в своей комнате, мы слышали, как он громко звал деда Савела, кричал, чтобы ловили поджигателя, и скрипел койкой, порываясь соскочить с постели.
А бабка и ночью не покидала больного: шептала ему что-то в темноте, уговаривала успокоиться.
На рассвете Василию Петровичу стало легче. Когда мы заглянули в комнату, он мирно спал. Рядом на табуретке сидела утомленная ночными заботами лекарша и, опираясь маленькими ладошками о колени, тоже спала, клоня книзу голову в темном шерстяном полушалке. Но стоило чуть скрипнуть половицей, как бабка подняла голову, посмотрела на нас светлыми, совсем не заспанными глазами и предупредительно погрозила пальцем: "Тихо! Чтобы не шума рк ну ть!"
Поправила легонько белую простыню и снова опустила голову.
В тот день мы не ходили к Белояру собирать писучие камешки. Не ходили и на следующий день.
- Тебе самой надо отдохнуть, - уговаривала Нина старушку, и голос "лесной королевы" был таким тихим и нежным, какого мы от нее не слыхивали и не ожидали услышать. - Иди поспи, а я посижу с больными. Что скажешь, все в точности исполню.
И бабушка, поддаваясь на уговоры, предупреждала, что Василия Петровича одеялом покрывать не следует. Держать его нужно под легонькой простынкой и смотреть, чтобы не тревожил обожженных мест.
- Если жар снова начнется, обязательно разбуди меня, - наказывала она. - Крушь в голове будет - дикого чесноку майорана дай понюхать. Вот он на столе лежит. Майоран в память приводит и мозг крепит.
Много разных наставлений бабушка "королеве" начитала, прежде чем в свою хибару отдыхать отправиться. Нам с Костей она доверила за Павкой приглядывать, не давать ему скучать особенно.
- А тебе, - сказала она, остановившись перед Ленькой, - чтобы все камешки у него из-под подушки выбрать. - И указала на Павкину постель. Сделав шаг, задержалась. - Выбери и на табуретку у его постели положи. Ладно, пусть глядит. А в руки не давай.
За полдень бабушка снова к нам зашла. Перед вечером еще раз заглянула.
Василию Петровичу полегчало, но лекарство он пьет, не отказывается. Бледный. Рукой пошевелит - морщится от боли, а шуточки снова к нему возвращаются.
- Поднимаю, - говорит, - Василиса Федоровна, этот тост за здоровье девясил-травы. - И выпьет налитую емурюмку.
В другой раз растительную смолку или желтый ирис вспомнит - за них выпьет. Так и пошли день за днем. У нашего друга боль в руках прекратилась.
- Только зудят очень, почесать хочется, - признавался он.
А чесать бабушка Васена строго-настрого запретила. Шесть дней безвыходно продержала она Павку в комнате, а на седьмой Костя Беленький записал в дневнике: "Идем собирать лекарственные травы для бабки Васены. Павка Дудочкин тоже с нами. Нина Королева будет цветы и травы показывать, которые брать нужно".
Перед выходом бабка Васена руки Павке заново перевязала, ладони высвободила. Всем такой наказ дала:
- Станете травы собирать, белену, дурман руками трогать, тогда ни к глазам, ни к губам пальцами не прикасайтесь - лекарственные растения ядовитые. И про ягоды забудьте - в рот такими руками класть ничего нельзя.
Собираемся мы, а Василий Петрович спрашивает:
- Может, и меня с ними отпустишь на часок, товарищ доктор?
- На участок небось пойти нацелился, - сердито отвечает ему старенькая лекарша. - Максимыч вон и без того каждое утро начал беспокоить. Один он, такой верзила, с делами будто и не управится. Обязательно ему инженера надо!
И уже ласковее говорит:
- А ты не тревожь себя понапрасну, не спеши раньше времени. На поправку пошло. Через недельку без тревоги можешь к делу вернуться.
Слово коротенькое, а неделя длинная, - говорит Василий Петрович. - Нина, забеги на участок, посмотри, что там делается. Скажи Максимычу, что доктор сердитый, хочет до холодов взаперти меня продержать, - просит он "королеву" и поглядывает на бабку Васену.
Бабушка с упреком в глазах слушает сетования Туманова, качает головой.
- Так, может быть, тебя сейчас по лесу гулять пустить? Прикрыть простынкой вместо рубахи? Забавно поглядеть будет.
- Лежу, лежу! - сдается Василий Петрович. - До зимы могу лодыря гонять. Теперь у меня помощников хватит. Отосплюсь за недосланное и вперед за целый год… Бегите, помощники!.. - И лесной инженер покорно закрывает глаза.
Сколько нового мы в тот день узнали!
- Ну-ка, беритесь за скобели! - такими словами ветретил нас Максимыч, едва мы появились на участке. И от зычного голоса бригадира проснулось лесное эхо.
Сосны кругом стоят высокие, стройные. "Кремлевые" - называют их в нашем краю. Когда-то из таких деревьев первый Московский Кремль строили.
Максимыч принес полотняную сумку, достал из нее инструменты: изогнутые острые железки с деревянными ручками на концах. Это и есть скобели.
- Берите, - по одной вручает нам Максимыч. - Посмотрел на Павкины перевязанные руки, сказал - А тебя, брат, обидеть придется.
- Ничего, их только чесать нельзя, а за скобель держаться можно. - И Павка покачал руками туда-сюда: смотри, мол, как работают.
Доказал свое, убедил Максимыча.
- Взялись, так не дремать - начинайте сосны подрумянивать. Подрумяним - дальше обрабатывать их легче будет.
Мы знаем, как дерево с корня валить, как раскряжевать его или на дрова разрезать, но сосны подрумянивать - для нас это дело новое.
- Познакомитесь сейчас, не велика мудрость, - гудит Максимыч. - Сюда смотрите.
Он заносит скобель над головой и острой железкой счищает шершавую кору с сосны. Рядом с первой кладет вторую, третью полосы.
- Видите, как она румянится?
А нам уже не глядеть, а самим поскорее точно так же сделать хочется. Костя Беленький вытягивается кверху во всю длину и с силой шаркает скобелью. Не очень гладкая - с заковырками, но получилась полоса. Потом глаже пошли.
"Королева" покороче полоски делает да руками проворнее работает. У нее тоже получается. У Павки с Ленькой и тем более. А у меня никак дело не идет: скобель ковыряет сосновую кору в глубину, вырывается из рук. Полчаса, наверно, одну сосну подрумянивал да по гладкому снова переглаживал.
- Привыкнешь - пойдет дело. Тут не сила нужна, а сноровка, - сказал Максимыч, оценивая мою работу. - Теперь за хаки беритесь.
Бригадир заранее знает, что насчет хаков у нас сведений столько же, сколько и насчет "румянца" на сосне. В том и заключается простая хитрость Максимыча, что он о неизвестном для нас, чтобы удивить побольше, так свободно разговор ведет. И недоумевает, посматривая сверху вниз:
- Неужели и хака не знаете?
А откуда нам знать, если не видывали.
- Как мужик заставил барина дрова рубить - тоже не знаете? Вот это плохо.
И Максимыч так отчетливо изображает на широком круглом лице досаду, что сразу видно - в самом деле ее ни капельки нет. И не столько обязательно нам про мужика знать, сколько хочется десятнику на подсочке широту своих познаний показать: вы, мол, не глядите, что я в лесу живу да небритый вышел: борода к делу не относится. Лучше послушайте, что я говорить буду.
И стал рассказывать:
- Мужик-то, значит, неглупый был. Рубил он в лесу дрова. Рубит и хакает, чтобы сподручнее дело шло. Ударит топором по полену - "ха!". Еще раз ударит- и снова "ха!". Проезжал мимо барин - увидал мужика. Сердобольный барин был. "Неспособно, - говорит, - тебе, мужичок, одному сразу два дела делать". Это, значит, рубить и хакать, - пояснил Максимыч. - "Давай, - говорит, - я тебе помогу. Только мне что полегче".
А мужик-то, конечно, ловкий был. "Рубить, - говорит, - это пустяки. Хакать, барин, - вот что трудно".
Барин, конечно, что полегче для себя выбрал. Взялся он за топор, начал дрова рубить. А мужик стоит рядом да только "ха" за каждым ударом подкрикивает, сам про барина думает: "Так тебя, дурака, и надо учить". До полусмерти барина замучил.
Вот какой умный мужик-то был!
Увлекся Максимыч рассказом и забыл, по какой надобности его завел. Смотрит на нас, будто спрашивает: "А зачем я вам это рассказывал?" Потом сообразил:
- Так вот. А нам самим и рубить и хакать надо. Тот барин топором работал, а для вздымщиков специальный инструмент сделан. Хаком и называется. Вот посмотрите-ка.
Хак - острый клинышек стали на длинном черенке. Наметил Максимыч клинышек по самой середине подрумяненной сосны и - "ха!". Снизу вверх пропахал во всю длину "румянца" метровую полосу. Коричневую кору насквозь прорезал, желтый надрез под корой перед нами открыл.
- Глядите, - говорит, - как в зеркало, да не забывайте, что у вздымщиков и называется это зеркало… А теперь усы к нему приделаем.
Зашел сбоку дерева и прицелился хаком к верхушке "зеркала". Раз от него глубокую полосу в одну сторону. Раз от того же места в другую сторону. Действительно, похоже на усы получилось: тоненькие да длинные.
Понятно, как надо?
Понятно.
- Это мы, значит, кару завели. И румянец на сосне, и зеркало по нему, и усы по сторонам - все это в целом, - поднимаясь на носки и приседая затем, крутит Максимыч широко разлапистыми ладонями, - все это в целом "кара" называется. А сейчас воронки увидите.
Добродушный да славный попался нам учитель, только очень уж торопится. Забывая о своем солидном возрасте, припустился бегом за воронками. Тащит напоказ нам полный ящик жестяных банок, вложенных одна в другую и похожих на маленькие остроконечные колпаки. Поверх воронок в ящике тоненькие лучинки с заостренными концами набросаны.
- Кару заводить, значит, научились. Теперь смотрите, как нужно воронки ставить. - Максимыч берет в толстые пальцы щепочку. - Это подставочки у нас называются.
Стук-стук ее в кору пониже "зеркала". Рядом другую заколотил.
- Гвоздики бы способнее, да нельзя: от гвоздя живое дерево портится.
Между щепочками воронку острым концом вниз установил. Взял из ящика щепочку пошире.
- Это сточным желобком называется. Подстукнул ее в сосну наклоном над воронкой.
- Вот и вся работа. Теперь с усов в зеркало, по зеркалу до желобка, а по желобку в воронку живица сама пойдет. Мало одних усов - другие проведем, побыстрее ее погоним.
Горячо рассказывает Максимыч о прелестях работы в лесу и кончает свой наглядный урок практическим предложением:
- Школу кончите - и сюда давайте. Дела всем хватит… А мы вас в первую голову примем. Вас-то уж мы знаем- вместе пожар тушили… Руки-то как заживают? - кладет Максимыч на голову Павки свою огромную ладонь. - Заживут, ты не горюй особенно. Приходи к нам, будем живицу добывать… Живица - ценная штука!.. Петрович-то не обещает сюда прийти? - спрашивает он.
- Бабка Васена не пускает.
- Вредная старуха! Она ни за что не отпустит. Выспросив нас подробно, как чувствует себя Туманов, и узнав, что ему лучше, Максимыч без раздумья меняет свое мнение:
- Молодец старуха!.. Она вылечит… Она в науке дохтуру не уступит… Ну, говорите ему, что здесь все в порядке. Про участок чтобы и думать забыл. Живица, скажите, ходом идет. При нас, мол, бочата закупоривали… Так ему и скажите… А теперь идите, идите по своим делам. Трав бабушке побольше наберите… Корзиночку-то одну только захватили?.. Побольше бы надо…
- А можно сюда работать приходить? Чтобы на целый день? - спрашивает Павка.
- Это пожалуйста, в любое время. Отказа не будет. "Королева" взмахивает корзиной, подавая нам сигнал:
"За дело!"
Потайные лесные тропинки, глухие урочища, опасные топи и цветистые поляны она знает не хуже Бори.
- Это вороний глаз, - срывает Нина стройный цветок всего с одной ягодкой на самой макушке. - Его берите.
По песчаникам цветет очиток. Над маленьким ручейком собираем густо разросшийся, ломкий на стебле пустырник. Тут же, в низине, встречается целая россыпь мать-и-мачехи с лапушистыми удивительными листьями, которые блестят под солнцем изумрудной зеленью, а перевернешь лист - будто серебряные.
"Королева" обходит мать-и-мачеху сторонкой. Она не притрагивается и к стеблям одуванчика, хотя даже нам известно, что одуванчик - лекарственный.
- Бабушке нужно, чтобы в цвету или с ягодкой. Поняли? А эти отцвели.
И мы наполняем корзину синюхой в запоздалом цвету, багровой растительной смолкой, которую Нинка называет "драконова кровь", иван-чаем, жгучей ясноткой, таволгой и донником. Обламываем хрупкие ветви цветущей крушины и жалеем, что захватили с собою только одну корзину. Мы могли бы набрать и две и три такие.
- Давайте я понесу, - берет Костя наполненную цветами и травами корзину.
Нина довольна.
- Не возражаем. Там нам будет свободнее.
Она снова направляется на участок, где работают вздымщики. Мы все шагаем за ней неторопливо, любуемся, как ловко орудуют рабочие скобелями и хаками. Простоволосые, кто засучив рукава легкой рубашки по самые плечи, кто в безрукавке, они стараются шире открыть себя солнцу и пахучему лесному ветру. Сами забронзовели близко к цвету сосновой коры.
Вздымщики работают - не хакают. Подрумяненное дерево легко уступает рабочей сноровке и острому резцу.
Веселей усы подкручивай!
По зеркалам не заглядывайся! - звучат голоса. Внизу подспорьем в труде веселая перекличка рабочих идет, а в вершинах деревьев птицы снуют: подсвистывают, подбадривают. Радостно и весело, как на празднике. Так и хочется взять в руки скобель или хак да почувствовать себя не гостем на часок, а пойти со старшими наравне "усы накручивать", пускать по стволам живицу.
Прозрачные капельки набухают, просвечивая желтизной сосны, золотистыми горошинками перекатываются медленно по узким надрезам и капают, капают в воронки, застывая в них белым сахаром.
Черную смолу, черный деготь добывали в старые годы из сосны смолокуры. Пришли в Ярополческий бор новые люди - вздымщики, - дала сосна белую живицу.
Мы не спешим уходить с участка. Привлекла нас и взволновала новая жизнь в старом бору.
Зорянка
Утром шел дождь - тихий, теплый, безветренный. Редкие капельки барабанили в окно и, расплющиваясь, растекались по стеклу. Порой лениво, как гул отдаленного выстрела, по небу катился гром. Из-за тесовой перегородки слышался голос бабушки Васены, которая, переплетая быль с небылью, рассказывала Василию Петровичу о чудесных свойствах багровой смолки, о девясил-траве, что от грудных болезней врачует, о разрыв-траве, которую, если в Иванову ночь косить - коса обламывается. Говорит бабушка Васена песенно, словно убаюкивает лесного инженера.
- Ш-ш-ш, - предостерегающе грозится она пальцем, когда я осторожно вхожу в комнату лесного инженера.
Василий Петрович спит. Зато Павка проснулся и широко раскрытыми глазами смотрит на меня с койки из противоположного угла.
- Пойдемте в мою хибару, будем травы разбирать. Оставим его одного, - поводит бабка рукой в сторону Василия Петровича. - Пусть хорошенько выспится. Сон - лекарство хорошее. А под дождичек сладко спится. Одевайтесь да выходите потихоньку.
Павке тоже одному оставаться нет никакой охоты. И он вместе с нами к бабушке собирается. Ленька помогает ему одеться и идет с ним в паре позади меня и Кости Беленького. Перешептываются между собой.
Здорово Зинцов и Дудочкин сдружились. За всю неделю, что находимся мы на Белояре, ни разу не поссорились. Даже секреты завели.
Пробежались мы под дождичком - и снова под крышу.
До этой минуты знали мы на Белояре всего три жилых дома. Бабушка четвертый показала.
- Вот мое жилище.
Стоит избушка бабки Васены на отскочке от нового поселка. В чаще сосен ее и не видно. Даже тропинка в ту сторону не указывает. Незнакомый человек в десяти шагах от бабушкиного жилья пройдет - не заметит.
Хозяйка и ее хибара очень друг на друга похожи: обе темненькие, маленькие. Бревна домика ветхие, растрескавшиеся. Два маленьких оконца в просветы между сосен глядятся, и вся избушка кажется какой-то необычной, игрушечной. Поставить бы ее, как в сказке, на курьи ножки, и она, наверно, могла бы по желанию поворачиваться к бору задом, а к путникам передом.
При входе дверь со щеколдочкой, и уже в узеньком коридорном проходе сухим травяным теплом пахнет.
Там находит хозяйка другую дверь. Раскрывает ее с тихим шелестом и пропускает к нам серую полоску света.
- Через порожек не запнитесь! - предупреждает она. И мы поднимаем выше ноги.
В домике хотя тесно, зато уютно. Бабушка, заметно, даже соскучилась по этой тесноте: присела на лавку с таким вздохом, будто из дальнего путешествия, наконец, домой вернулась.
- Всю жизнь, - говорит, - вот так прожила. Никак не могу к просторным домам привыкнуть. У меня в хате все на виду, все рядышком. А в большом доме сидишь и думаешь: и рядом комната пустая, и на кухне никого нет, и в прихожей никого нет, и тесноты никакой не чувствуется, и под руками ничего не мешается. А свету в большие окна столько, что вся ты на виду, как девка на смотринах. От неудобства и повернуться не знаешь в какую сторону. Холодно даже становится от такого простора. В своей маленькой потеснее, да потеплее.
Никакой стесненности не замечали мы у бабки Васены и в комнате Василия Петровича, а теперь видим, что среди сухих цветов и трав чувствует она себя куда вольготнее. Серебряные волоски на бородавке будто ярче поблескивают.
Села в простенке между маленькими окнами, словно всегда тут и была, никуда не выходила. Пучки сухих цветов и трав, привязанные на ниточки, с потолка ей на голову свешиваются, шуршат по шерстяному полушалку. По стенам, по полкам тоже цветы и травы. Из них просвечивают желтые, огнистые, голубые, синие лепестки.
Корзину со свежими цветами бабка Васена у своих ног поставила. Разбирает их неторопливо, раскладывает по обе стороны от себя, на лавке.
Серый старый кот, заслышав хозяйку, мягко спрыгнул с печки, пристроился по правую руку старушки на брошенном фартуке. Свернулся, лежит себе спокойно, ни на кого внимания не обращает. Нехотя один глаз приоткроет, подрожит ленивым веком, поглядывая на цветы и травы, на незнакомых пришельцев, и опять жмурится блаженно.
Кому чего, а бабушке смирный старый кот да пахучие травы в маленькой избушке всего дороже.
- Зачем тебе, бабушка, так много трав нужно?
- Трав-то?.. А как же без них? Без трав и иродову сестру - лихоманку не прогонишь. А их сорок сестер, сорок бед несут. От всех надо оборониться. Кто травы разумеет, того все болезни слушаются.
- А то есть лекари, которые в воду глядят, - издалека наводит Костя Беленький разговор на стакан с водой, через который на сто верст кругом видно. В замысле держит: "Есть у бабки такой стакан или шутку разыграл над нами Туманов, когда про это диво говорил?".