Вадим повернул ко мне свое загорелое, слегка припорошенное пылью лицо:
- Ну что, отошел маленько? Я не сдержался, засмеялся:
- Отошел!
Вот ведь какой - все замечает, все понимает!
- А я, брат, отсюда - никуда! - произнес он раздумчиво. - Столько работы! Говорят, собираются еще один канал строить, там, севернее, где-то у Бурлы.
И подмигнул мне дружелюбно, совсем по-свойски, будто мы были с ним давно знакомы.
- Вот так-то, подлетыш, дорогой мой Костя Брыскин. Сбежать - штука нехитрая.
В это время мы увидели на высоком ворохе земли Алексея Степановича. Он махал рукой.
- Все, - сказал Вадим, останавливая бульдозер. - Вас созывают. - Хлопнул меня по плечу. - Давай газуй, а будет время - приходи в гости. На вахту. Мы теперь с вами как-никак соседи.
Я кивнул.
- И ты приходи к нам. Ко мне. Некоторые ваши уже давно бывают в Ключах.
- Кто такие?
- Фамилий не знаю. Одного зовут Вова, другого Симочка. Скреперисты-бульдозеристы.
Вадим засмеялся:
- Ну, звонари… Вон один скреперист работает, - ткнул он пальцем куда-то назад.
Я выглянул: там медленно взад-вперед ползал неуклюжий каток, утрамбовывая дорогу.
- Это - Симочка. А Вова укладывает полиэтиленовую пленку… Часто бывают?
- Да будто бы нет. Видел два раза. Симочку. Недавно. С какой-то сумкой. Тяжелой.
Вадим вдруг насторожился.
- С тяжелой? Как узнал?
- Да разве не видно? Нес, едва по земле не волок. А что?
Тут раздались нетерпеливые автомобильные гудки. Я заторопился:
- Побежал… До свидания, Вадим.
- Так приходи.
- Обязательно. Может, на той неделе… В общем, как выберу время.
Однако судьба распорядилась иначе: я прибежал уже на другой день.
Ехали мы к поселку строителей полные впечатлений. Буланка не закрывала рот, восхищалась увиденным, слышалось ее знаменитое "ой, как романти-и-ично!". Эвка сидела у кабины рядом с Колькой Денисовым и с интересом листала его альбом. Пока нам готовили обещанные Георгием Демьяновичем пельмени, Валерий Федорович показывал вахту. Так строители называют свой временный поселок. Он весь состоит из колесных вагончиков: несколько спальных, красный уголок, столовая, магазинчик и даже баня.
Мы быстро обегали безлюдную вахту, осмотрели все, что было возможно, заглянули в каждый вагончик, но ничего особенного в них не увидели. Лишь одно бросалось в глаза - чистота; ни одной койки не заправленной, у окон тумбочки, покрытые белыми салфетками, на них кое-где даже полевые цветы в стаканчиках. И всюду пучочки белесого степного полынка - для запаха.
- Ну все, ребятки, - сказал Микрофоныч, - идемте, нас приглашают к столу.
Прямо на воздухе, под тентом, стояли накрытые столы. А я замешкался. Уже было совсем начал спускаться по небольшой лесенке, да глаза вдруг остановились на фотографии, что висела над одной из коек. Небольшая серенькая фотография, но что-то в ней было такое, что я тут же убрал ногу со ступеньки и вернулся в вагончик. Вернулся и замер в изумлении: на меня глядели три улыбающихся солдата. Двое крайних были в фуражках с лихими чубами и усиками, третий, средний, - в пилотке, а на груди его блестела медаль…
Не может быть! Неужели дядя Максим? Точно - он! И сомневаться нечего. Но как попала эта карточка сюда, на стройку, в этот тесный вагончик, пахнущий полынком?.. Кто повесил ее тут?
Я почти не притронулся к "фирменным" пельменям - аппетит пропал.
Глава двадцать третья
Загадка проясняется
Я долго не мог уснуть - заново переживал нашу экскурсию. Все, что увидел за день, все, что слышал, вдруг нахлынуло на меня, начисто отогнав сон. Но какие бы мысли ни толкались в моей голове, я не переставал думать о серенькой фотографии с тремя молодыми улыбающимися солдатами…
Как она оказалась в вагончике? Чья она? Случайно ли попала туда или чей-то родственник сфотографирован с Юркиным дядей? Чей? Кто? Скорей бы уж утро! Вот ахнет завтра Детеныш, когда узнает про фотографию, вот обрадуется!
Однако утром я передумал: стоит ли волновать человека, пока мне самому ничего не ясно? Вот схожу к строителям, разузнаю все толком - тогда. Дорога на вахту не длинная - восемь-девять километров. Я рассчитал так, чтобы поспеть к часу, когда строителей привезут обедать. Пришел чуть раньше. Первым, кого встретил, был Толян Рагозин. Он сидел в тени крайнего вагончика и со смаком курил, увидал меня, от удивления даже вскочил и зажал в кулак сигарету.
- Не бойся, - сказал я усмехнувшись. - Не пойду доносить твоему отцу.
- А я и не боюсь, - несколько смущенно произнес Толян и сунул в рот сигарету. - Ты чего сюда?
Меня будто какой бес подтолкнул, брякнул:
- Горючку принес. Симочке и Вове. Очень просили вчера.
Чего угодно я ожидал от Толяна: изумления, улыбки, насмешки, но он отнесся к моим словам вполне серьезно.
- Правильно сделал. Они - хорошие мужики. С ними стоит иметь дело. Особенно с Симочкой. Коронный парень.
- Чем это?
- Услужишь ему - заработаешь. Тебе-то деньги во как нужны. Не дурак - понимаю. Мать в больнице, пахана нет. А я видал, какие курю? - Толян вынул из кармана семидесятикопеечную пачку сигарет "Космос". - Вот так. А на Игоря ты тогда зря кинулся. Парень он что надо. Это он надоумил и помог Симочке, ну и мне, конечно, устроить дело. Бизнес.
Ого, подумал я, Толян и - бизнес! Не иначе Игорево слово, а может, и Симочкино. Я уже было открыл рот, чтобы спросить, что за дело помог устроить Игорь, как надо услужить Симочке, чтобы покупать такие дорогие сигареты и почему он сидит здесь, но Толян опередил. Он подозрительно оглядел меня с ног до головы.
- А где у тебя горючка?
- Какая горючка?
- Ну, для Вовы и Симочки.
- А! - сказал я беспечно. - Сусликам споил, пока шел. Гляжу - стоят, бедняги, свистят грустно. Ну я и угостил их, чтобы им жилось веселей.
Рагозин понял - я его разыграл. Но моя шутка не показалась ему остроумной.
- Идиот! Гляди, помалкивай о нашем разговоре. Худо будет.
- Ладно, не пугай. А тебе советую: брось ты этого Симочку, а то навыслуживаешься на свою голову.
Толян хмуро сказал:
- Не твоя забота. Мотай.
Я пошел к кухне, где гомонили две поварихи и переливал воду из конной водовозки в бачки старик с редкой седой бородой.
Строители приехали на своем голубом потрепанном автобусе. Я искал глазами Вадима. Но его не было. Зато Вова и Симочка были тут как тут, соскочили на землю первыми. Они о чем-то тихо перемолвились и быстро пошагали, но не к столовой, а к вагончику, где их поджидал Рагозин.
Симочка случайно обернулся и увидел меня, ахнул, будто от великой радости.
- Кого вижу! Привет, привет, мой юный друг. Не нас ли с Вовой пришел поприветствовать в торжественный момент нашего явления к обеду? Нет?!
Симочка широко развел руками - так огорчил его мой ответ. Строители тем временем не спеша умывались, рассаживались за длинным столом под тентом. Где же Вадим? Тут я услышал треск мотора и оглянулся: к вахте стремительно мчался мотоцикл с коляской. Поравнявшись со мной, он остановился. Мотоциклист сдвинул на шлем очки и на меня глянули знакомые карие приветливые глаза.
- Вадим! - бросился я к нему. - Это чей такой?
- Как чей? Мой.
- Ух, ты!.. Хорошая машинка.
- Хочешь, научу ездить?
- Еще бы!
- Приходи по выходным, всю степь обкатаем. А сейчас зачем прибежал? Лучше бы к вечеру, после работы. Сегодня бы и начали.
Слова Вадима вернули меня к моим заботам.
- По делу я…
- Выкладывай.
- Такая тут штука… Кто вон в том вагончике живет? Нет, нет, во втором справа?
- Наши мастера, прораб… А в чем дело?
- Я вчера видел там фотографию. На стенке она висит… Мне бы узнать: чья она. Очень надо…
Вадим улыбнулся.
- Задачка нетрудная. Вон они все обитатели вагончика. А фотография принадлежит мастеру Бачурину.
Я заторопился глазами вдоль стола.
- Это которому?
- Крайний, с усами. Да ты его знаешь. Он вчера вас встречал на нашем участке - Алексей Степанович.
- Да ну?! Так я побегу.
Однако Вадим остановил меня.
- Погоди, дай поесть человеку. Кстати, и нам не мешает пообедать. Как смотришь?
Я слегка струсил.
- Еще вдруг кто попрет, скажет: "Этот-то чего сюда прилез?.."
Вадим захохотал.
- Ну чудак! За кого ты нас принимаешь? Строители - народ гостеприимный.
Мы откатили мотоцикл в сторонку, умылись и сели почти рядом с Алексеем Степановичем. Никто меня не прогонял, никто даже косо не глянул в мою сторону, наоборот, все угощали наперебой.
Нам подали уже компот, когда заявились Симочка и Вова. У Вовы лицо было багровым, глаза покраснели, а под ними набрякли мешки. Симочкины же щеки повяли и пожелтели, словно осенние листья, на губах застыла длинная неживая улыбка. Они сели с краешку, тихие, стараясь не привлекать к себе внимания, и принялись торопливо хлебать борщ.
Кто-то засмеялся:
- Уже нагорючились!
- Наш авангард!
Вова не поднял головы от стола, будто и не слышал, Симочка же откликнулся:
- Господа, прошу не отвлекать рабочий класс от основной жизненной операции - приема пищи, ибо, как говорил некий известный ученый…
- Ладно, цыц, рабочий класс, - грубо прервал Симочку пожилой строитель, что сидел против меня. - Кажется, скоро придет конец нашему терпению…
Симочка до самого конца обеда больше не произнес ни слова.
Строители вставали из-за стола, расходились, кто к своим вагончикам, кто просто покурить…
Поднялся и Бачурин, глянул на часы, куда-то было заторопился, Вадим остановил его:
- Алексей Степанович, минуточку! Тут к вам гость.
- Что за гость? Где?
Вадим приобнял меня за плечи.
- А вот, Костя Брыскин. Из соседнего села. Из Ключей.
Я смущенно поздоровался. Бачурин кивнул и с любопытством оглядел меня.
- Я слушаю.
Под его внимательным взглядом я еще больше засмущался.
- Вчера, это самое, мы были у вас в гостях и я увидел фотокарточку… Над вашей койкой… Вот и решил, это самое, может, думаю, узнаю что про Юркиного дядю.
Бачурин и Вадим засмеялись. Вадим сказал:
- Да, подлетыш, сразу видно, что из тебя не получится оратор.
А Бачурин добавил:
- Ты, парень, не волнуйся. И не торопись. Никто не гонит. Немного успокоился и рассказал про Детеныша, про его дядю Максима, имя которого почему-то пока решили не ставить в списки для памятника, дескать, он не погиб, а пропал без вести. А это, мол, еще не известно, что такое…
Бачурин вежливо, но твердо остановил меня:
- Не пойму: я-то тут при чем?
- Вот те на! - выкрикнул я ошалело. - Ну как же, у вас же фотокарточка висит! Точь-в-точь, как дома у Юрки Снопкова. Три солдата и все улыбаются. А тот, что посередине в пилотке и с медалью, и есть Юркин дядя Максим.
Я никогда не думал, что люди могут так мгновенно и сильно бледнеть. Не успел я договорить, как Бачурин стал белее белого, его светлые усы показались даже темными.
- Погоди, не части!.. - глухо произнес он и так ухватил меня за плечо, что я даже слегка присел. - Погоди, как звали его, этого твоего дядю?
- Не моего - Юркиного. Максим. Максим его звали. Петушков. Он добровольцем ушел воевать. Стихи писал…
- Не может быть… - едва выдохнул Бачурин и оглядел нас так, словно в первый раз видел. - Это же… Это же… Потом вдруг повернулся к Вадиму:
- Заводи мотоцикл. Сбегаем в Ключи, время еще есть. Успеем.
Вадим, должно быть, так и ничего не понял во всей этой истории, потому что недоуменно пожал плечами, однако расспрашивать не стал, пошел к мотоциклу.
Вскоре мы уже катили по нашей "главной" улице. Вот что значит техника! Это не пешком шлепать.
Через минуту мы уже остановились возле усадьбы Снопковых. Бачурин спрыгнул с мотоцикла и, не дожидаясь нас, вошел во двор. Я бросился за ним.
Дома был один Детеныш. Он сидел возле сенок, чистил картошку, недовольный и сердитый. В последний год ему особенно достается: две старшие сестры одна за другой повыходили замуж, а третья, Санька, уехала в Барнаул поступать учиться в педагогический институт. Теперь все домашние дела перешли на Детеныша. Оттого он еще сильнее страдает и нервничает.
Увидав меня с двумя неизвестными мужчинами, Детеныш осторожно положил в кастрюлю нож, поднялся и медленно вытер руки о штаны.
- Здравствуй, хозяин, - сказал Бачурин. - Можно в гости?
- Можно, - неуверенно произнес Детеныш, забыв поздороваться, и вопросительно глянул на меня. Я подмигнул ему, подтолкнул к дверям. Мы вошли в дом. Бачурин быстро огляделся.
- Где фотография?
Я кивнул на горницу.
- Там.
Он торопливо заглянул туда и сразу же увидел фотокарточку.
- Да, это она, - взволнованно воскликнул Бачурин. - Значит, здесь он и жил, наш Петушок?
- Какой еще петушок? - хмуро переспросил Детеныш.
- Максим Петушков…
- Вы воевали с дядей Максимом?!
Бачурин тихо ответил:
- Да, милый, да… Это был мой друг.
Глава двадцать четвертая
"Эх, спасибо, Брыська…"
Сегодня - суббота. Все ребята, да что там ребята - многие взрослые ждут не дождутся пяти часов. На это время в лекционном зале нашего еще не совсем устроенного музея назначена встреча с Алексеем Степановичем Бачуриным.
Весть о том, что мастер строительного отряда, который пробивает в нашей степи канал, воевал вместе с Максимом Петушковым, быстро облетела село. Каждому хотелось увидеть самого Бачурина и, конечно же, послушать о боевых делах своего земляка. На небольшом столике, покрытом красным, Микрофоныч разложил тетрадь со стихами, пожелтевшую газету, где эти стихи печатались, и уже знакомую фотографию - все, что осталось как память о дяде Максиме.
Эвка с девчонками нарвала полевых цветов, и теперь разноцветные букетики украшали и трибуну, и столик, и подоконники.
К полудню все было уже готово к встрече, оставалось только ждать Бачурина. А это-то оказалось самым трудным, особенно для Юрки и его родни.
Детеныш просто изнывал от нетерпения, каждые полчаса приставал ко мне:
- Слышь, Брыська, не съездить ли нам за Бачуриным, а? Может, попросить у председателя машину и сбегать? А то вдруг Бачурин забыл, а?
Я даже рассердился:
- Да уймись ты! Сиди и жди.
Но Детеныш ни сидеть, ни ждать уже не мог, срывался и бежал куда-то, чтобы снова и снова рассказывать встречному-поперечному про Бачурина все, что знал и что нафантазировал. Вот уж никогда не подумал бы, что Детеныш может стать вдруг таким болтуном!
Смотрел я на Детеныша, как он мечется, не находя места, а у самого на сердце была такая тоска - не сказать: вчера вечером получил письмо от мамы. Худо ей. Пишет, что все-таки, наверное, будут делать операцию. Как всегда, она беспокоилась о доме, об огороде и очень сильно обо мне: здоров ли, сыт ли…
Ох, как мне надоело одному, как осточертела столовская еда и моя глазунья! За время, пока мамы нет дома, я, наверное, съел уже столько яиц, что хватило бы в другой раз на десятерых. Правда, наши соседи часто зовут меня к себе то обедать, то ужинать, да я не очень-то разбежался - стесняюсь. Никак не могу есть у чужих. Раз пошел к Зое Павловне позавтракать, очень уж просила. Едва я взялся за ложку, она села напротив, уставилась жалостливо и принялась так вздыхать, будто я у нее не есть собрался, а помирать. Хлеб в горле застревал, не знаю, как и отмучился.
Да и не в еде дело. Я готов целый год есть столовские щи и свою глазунью, только бы мама поскорей вернулась домой…
В конце письма она написала: "Костенька, я так измучилась, так истосковалась… Очень хотела бы взглянуть на тебя хоть краешком глаза. Найди время, сыночек, приезжай. Попроси Василия Кузьмича, он даст машину, не откажет. Жду тебя, мальчик мой, очень жду…"
Я всегда считал, что люблю маму, что готов для нее сделать все, что возможно. Помочь, защитить, жизнь отдать. Только бы представился случай. И вот она заболела… Все мои мысли - о раскопках, разъезжаю по экскурсиям, с городским пижоном счеты свожу, музейными делами занимаюсь. А мама одна, больная, страдает, за меня тревожится, переживает. И плачет! Конечно же, плачет. И меня нет.
Я представил ее глаза, лицо, мокрое от слез, и даже застонал. "Найди время, сыночек, приезжай…". Ах, какая я скотина, какой… Защитил! Помог! Не нашел дня навестить ее.
Жалость, раскаяние и еще уж не знаю что заполнили сердце - невмоготу. Завтра, завтра же утром поеду к ней. На автобусе, на попутке, хоть пешком пойду…
Поднял голову, а возле музея уже полно ребят - не заметил, как и поднабрались. Галдят, спорят: когда приедет Бачурин, с какой стороны и на какой машине. Не доспорили, откуда-то примчался Алька Карасин, глаза шальные, выдохнул хрипло:
- Приехал!..
Ребята заволновались:
- Когда? Где он?
- В сельсовете… С председателем разговаривает… И Микрофоныч там… Орденов - куча!..
Ребята, не сговариваясь, ринулись к сельсовету. Однако с полпути вернулись: Бачурин с Иваном Саввичем и Микрофонычем уже шли к музею, окруженные таким плотным кольцом - не подступиться. Однако Детеныш пробился и зашагал рядом с Бачуриным, гордый и счастливый.
У Бачурина и в самом деле на груди поблескивало несколько орденов и медалей. Я стоял в сторонке, поджидая, когда все войдут в помещение. Вдруг кто-то тронул меня за плечо, я вздрогнул, оглянулся - Вадим! Улыбается, поглядывает чуть прищуренными глазами.
- Вот так да! Откуда взялся?
- Решил тебя попроведать, а попутно и Алексея Степановича привез. Не рад, что ли? Вишь, невеселый какой.
- Рад…
- Тогда почему же губы книзу?
Я вынул из кармана мамино письмо, протянул Вадиму - чего говорить-то!..
- Да, брат… - только и сказал он, сворачивая письмо. - Ты вот что: жди меня завтра, ну часам к десяти. Отвезу к маме. А пока не трави себя. Завтра разузнаем что и как: может, операция пустяковая…
Как бы там ни было, но мне стало немного полегче и посветлей.
Лекционный зал был уже полон, все скамейки заняты. Мы с Вадимом пробрались к одному из окон и уселись на подоконнике. Отсюда было хорошо видно и трибуну и зал. Я огляделся. Ого, сколько народу. Одной Юркиной родни поднабралось человек пятнадцать. Были тут и все наши учителя, и библиотекарши, и работники Дома культуры. В первом ряду восседал важный и празднично одетый дед Ишутин. Увидел я отца нашего председателя колхоза Батракова Кузьму Игнатьевича при всех трех орденах Славы. Он сидел, тяжело опершись обеими руками на палку. Не часто нам доводилось видеть его при наградах. А тут надел. И пришел. Болеет и все-таки пришел.
Увидел Игоря и Толяна Рагозина. На этот раз они вели себя вполне нормально, сидели смирно и не насмешничали. Говорил один Рагозин, а Игорь нетерпеливо рыскал глазами по залу, должно быть, искал Эвку. Когда увидел - даже щеки вспыхнули. С этой минуты он то и дело украдкой бросал на нее быстрые взгляды, почти не слушая и не отвечая Толяну.