Глава третья
"Наше вам с кисточкой…"
Я уже говорил, что Ключи не очень-то подходящее место для туристов и прочих гостей. Вряд ли кому придет охота жариться на нашем солнце, глотать пыль да любоваться сусликами в степи. Оказалось, зря думал, нашлись такие желающие: двоюродный брат Кольки Денисова. Приехал к нам из Барнаула на целое лето. Просто умора! Нашел курорт, нечего сказать.
Зовут его Игорем, на год постарше меня, восьмой класс закончил. Он длинный и тощий, волосы воротник закрывают. Одет в яркую ковбойку и вышарканные добела джинсы, с целым десятком разных карманов и карманчиков.
Толян Рагозин, как увидал эти обшарпанные джинсы, ахнул:
- Вот это - сила! Счас самая что ни есть мода!
Он так глядел на штаны городского гостя, что казалось вот-вот скажет: "Дай поносить, а?"
На другой день, как Игорь приехал, Колька повел его показывать село и, конечно же, мастерские. Во-первых, они, эти мастерские, я уже говорил, главная наша достопримечательность, во-вторых, там работает Колысин отец, а значит, Игорев дядя. Когда Колька с братаном возвращались домой, мы как раз соревновались: кто первым попадет футбольным мячом в гвоздь. Этот гвоздь, большой и ржавый, торчал из уличной стены Детенышевой сараюшки.
Забаву придумал Пашка и привязался к Детенышу: слабо да слабо дать мячик. Детеныш выкручивался, отмахивался, отнекивался, однако в конце концов сдался, отчаянно заявив:
- Ладно, только чур: кто продырявит, тот и чинит.
Мяч был новый, его купили Детенышу совсем недавно на день рождения, и Юрка очень боялся, что кто-нибудь в самом деле ухитрится попасть в гвоздь. Сам же старался бить так, чтобы мяч ударял как можно дальше.
Игра входила в самый разгар, когда подошли Колька и Игорь. Они остановились поглядеть, чего это мы так остервенело лупим мячом в стену, а когда поняли, Игорь хохотнул:
- Занятно.
А Колька осуждающе поморщился:
- Зачем?
Детеныш сразу ухватился за Колькино сочувствие:
- Вот и я говорю: зачем мяч портить?
А Пашка все одно: давай да давай, точность, мол, испробуем…
Колька в нашем классе считался самым мудрым и серьезным. Во-первых, учится лучше всех, во-вторых, не задается и никому не лезет в глаза, в-третьих, он единственный из нас, кто твердо знает, кем хочет стать - художником. У Кольки - талант. Рисует - залюбуешься. В свободное время он постоянно бродит по селу со своим альбомом, ищет: чего бы еще срисовать. Ну и, в-четвертых: все, что не относится к рисованию, Колька считает делом десятым, в том числе все игры, кроме шахмат.
Поэтому он и сейчас хмуро произнес:
- Бросьте дурака валять, ребята. Да и мяч совсем новый. Жалко ведь.
Однако Игорь живо воспротивился:
- Тебе-то чего? Пусть лупят. Все равно не попадут. Здесь, как я вижу, нет ни Пеле, ни Гаринчи.
Я не понял:
- Кого нет?
Игорь перевел на меня глаза, произнес с чуть приметной издевкой:
- Мировых футбольных звезд, понял? Эх ты, темнота.
Пашка как раз готовился ударить по мячу, но попридержал ногу.
- Темнота, верста, глиста… - И добавил с вызовом: - Если ты такой меткач - покажи. Мы посмотрим. Поучимся.
Я почему-то был уверен, что Игорь не решится, отшутится и уйдет, но он пренебрежительно пожал плечами, спокойно шагнул к мячу, покатал его ногой и без всякой подготовки, будто шутя, ударил по нему. Мяч резко торкнулся в стену и тут же оглушительно хлопнул - угодил прямо в гвоздь.
Был ли это наметанный удар или просто случайный - не знаю. Но все мы были ошарашены. Особенно Детеныш. Он все еще не мог поверить в беду, торопливо ощупывал мяч, который испускал последний дух. Юрка растерянно улыбался и все повторял, как заводной:
- Неужто попал, а? Неужто проткнул?
Колька бросил хмурый взгляд на Игоря, произнес глухо:
- Эх ты…
И отвернулся.
А Игорь улыбался.
Он был, наверное, красивым, этот Игорь Денисов: большие темно-карие глаза, длинные изогнутые ресницы, как у девчонки, ровные белые зубы. Но мне он не понравился. Не понравился тем, как глядел на Детеныша, который продолжал мять свой издыхающий мяч, как улыбался.
- Финита ля комедия, - произнес он, - что по-французски означает "наше вам с кисточкой". - Обернулся к Клюне и, копируя его, выпалил: - Вот таким макаром, салом по сусалам.
Пашка не нашелся, что ответить. Игорь приставил к уху ладонь, спросил дурашливо:
- Что? Ничего не слышу! Повтори еще раз.
- Пошел-ка ты отсюда, - наконец выдавил Клюня.
Игорь обрадовался:
- Верно! Давно пора домой. Идем, Колька, а у них есть над чем поразмыслить.
И он все так же дурашливо помахал нам рукой.
- Не забывайте. Ходите в гости. Если можно - пореже. Мы были жестоко посрамлены и обижены.
- Сволочь, - хрипло произнес Пашка. - Надавать бы ему по этим самым сусалам.
Я вполне разделял Пашкино желание, однако промолчал: чего после драки кулаками махать?
- Ладно, не кипятись. Авось, подвернется случай… А ты, Юрка, брось уж так переживать: заклею я твою камеру, лучше прежней будет.
Глава четвертая
Если бы да кабы
Я так и думал: к нам в село по своей воле вряд ли кто приедет. Или забота какая-нибудь заставит, или беда.
Оказывается, Игорь тоже прикатил в Ключи не из любви к сусликам и запаху полынка. Родители отправили его сюда не то в наказание, не то на воспитание к дяде.
Что Игорь натворил там, у себя дома - никто не знал. Даже Алька Карасин не мог толком разнюхать этого.
- Кажись, он побил кого-то со своими дружками-приятелями. А может, и еще чего похуже… - И, как всегда, приглушил голос почти до шепота, огляделся опасливо: - Только, братцы, яснее ясного: дело тут пахнет карасином. Милиция, кажись, ввязалась… Как бы его не того, Игоря-то этого…
Но время шло, а Алькины опасения не сбывались. Зато мы помаленьку узнавали от Альки разные другие новости: что отец Игоря работает научным сотрудником в каком-то институте, а мать - директорша магазина, что Игорь уже второй год занимается в спортивной школе в футбольной группе, что у него есть мопед "Верховина" и магнитофон с "классными записями?!
Мопед Игорь, понятно, оставил дома, а вот магнитофон привез с собой - небольшой такой и очень красивый, работает и на батарейках, и от электрической сети. И он, Алька, слушал эти записи. "Штучки - волосы дыбом! Рок-музыка называется. Заграничная". Узнали мы, что папа Игоря стоит в очереди на машину и, наверное, в будущем году уже купит "Жигули". Но лучше бы, конечно, "Ладу" или "Ниву": не так примелькались.
Что еще? Игорь в семье единственный, и отец с матерью дрожат над ним, как над стеклянным. Они готовы сделать для него все, что он пожелает. И "Жигули" отец покупает, собственно, для Игоря: как только он, мол, получит право водить машину, а машина уже вот она - садись и катайся сколько душе угодно.
А вчера Алька, давясь смехом, рассказал, что видел, как Игорь, разостлав во дворе свои знаменитые джинсы, натирал их мелом.
- Это зачем? - удивленно вытаращил глаза Детеныш.
- Чтоб вид был, как у старых. Будто они повышаркались в походах и путешествиях!.. Чем, мол, старее - тем лучше. И заплатки на джинсах ненастоящие, просто так нашиты.
- А они зачем? - еще больше удивился Детеныш.
- Для того же самого - для вида. Клюня хмыкнул:
- Вида, гнида, хламида… - добавил, кисло усмехнувшись: - Ну, дает!..
Игорь не пропускал ни одного фильма. Ходил в Дом культуры все в разных рубашках, иногда надевал красивую голубую куртку на молниях. Таких рубашек и такой куртки мне еще не доводилось видеть.
Алька прямо-таки захлебывался от восхищения:
- Два чемодана одежды понавез, будто в кругосветное путешествие ехал. Аж три шляпы взял. Сомбреро называются. Мексиканские. Вот такие, - и Алька, раскинув руки, вертел ими над головой.
Вскоре одну из этих шляп увидел и я - на Толяне Рагозине. Пестрая, большая, поля по бокам загнуты кверху. В этой шляпе Толян напоминал огромный молоток, поставленный на рукоятку.
Я сначала думал, что Толян по своей дурацкой привычке выпросил ее поносить. Оказалось - Игорь подарил.
Теперь Толян - лучший друг Игоря. Прямо из шкуры готов вылезти, чтобы только угодить ему. А Игорь хоть бы хны, будто так и должно быть, обращается с ним, как со слугой: сбегай туда, принеси то, сделай это.
Противно.
Впрочем, наплевать мне на Толяна Рагозина с его дареной пестрой шляпой и тем более на Игоря. Приехал и - приехал. Живи тут все сто лет - не жалко. И хоть все свои вещи пораздаривай, тоже все равно.
Волнует другое - Эвка. Спросите: при чем тут Эвка? Хорошая девчонка. Таких поискать - не найдешь. Смеется она так, что самому хочется засмеяться, даже когда и настроения нет. Волосы у нее густые, рыжие, будто бронзовые, на лбу и ушах колечками рассыпаны; глаза - зеленые, теплые, словно бы светятся. Она справедливая и не болтушка, как некоторые. И еще - гордая, не подступись.
И вот узнаю - с Игорем ходит! Алька Карасин сказал: уже три раза в кино с ним была. "Влюблена по уши. Аж визжит".
Я не поверил: не может быть! А нынче сам увидел. Идут по улице. Он в своих выбеленных мелом джинсах, в рубашке навыпуск, в розовом сомбреро, в руке - магнитофончик. Помахивает им небрежно, а сам что-то рассказывает Эвке. А та смотрит ему в рот, охает и хихикает.
Пришел я домой и сразу к зеркалу, глянул на себя и чуть не взвыл от огорчения. Ну кто полюбит такого: нос кривой, уши, как два вареника. А эти толстые губы, а пегие волосы!.. Ну рожа! От обиды я даже трахнул себя кулаком по голове и бросился на диван.
Не спал почти всю ночь, ворочался, думал об Эвке.
Чего я только не напридумывал, чего не нафантазировал за эту ночь! И все о том, как бы отшить Эвку от Игоря. Но что выдумаешь? На свою красоту надежды не было. Хорошо бы совершить какой-нибудь подвиг. Пусть не подвиг, а простой героический поступок, ну там пожар потушить, или Эвке в чем-то помочь, а то и от беды спасти. Тогда она сразу бы увидела, кто из нас лучше: я или этот городской фитиль.
Но ничего путного так и не пришло на ум: пожаров в селе не бывает, речки или озера, где бы Эвка могла тонуть, тоже нет. Нет ни гор, ни пропастей. А в ровной, как лист, степи, понятно, не свалишься, не разобьешься. Эх, хоть бы какой-нибудь случай, хоть бы от Феди спасти Эвку, что ли?
Федя - это колхозный бык. Зверюга с толстыми и острыми рогами.
Однажды он оборвал цепь и выбежал со скотного двора. А в это время дед Ишутин гнал коней на водопой. Федя, как таран, врезался в табун. Одного коня свалил с ног, другому пропорол бок, третьего забил насмерть, а потом, будто куль половы, перекинул через себя.
Я представил, что Федя снова сорвался со своей цепи, а Эвка, ничего не подозревая, шла бы в тот момент мимо скотного двора к своей матери на ветпункт (мать у нее ветеринарный врач).
Федя, увидя Эвку, ясное дело, сразу рванулся бы к ней. А Эвка обмерла бы от страха, стояла бы бледная и беззащитная, ожидая своей печальной участи…
Вот тут-то, в самый последний момент, когда Федя уже нацелил рога на Эвку, и появляюсь я, смелый и решительный. В руках у меня толстая жердина. Я изо всей силы бью Федю по морде. Он от боли и неожиданности забывает про Эвку и с бешеным ревом кидается на меня.
Но я в одно мгновение увертываюсь от рогов и, не теряя ни секунды, мчу к скотному двору. Там с маху перелетаю через невысокую, но крепкую ограду, а Федя с разгона, не в силах остановиться, таранит эту ограду и застревает в ней…
Потом, когда опасность позади, прибегает Эвкина мать и со слезами на глазах благодарит меня. А Эвка, смущенная и взволнованная, говорит: "Костя, ты - настоящий парень. Я не думала, что ты такой смелый и благородный. Теперь я навсегда твой верный товарищ и друг…". И так далее.
Здорово. Только все это пустые мечты. "Бы" да "кабы". Не лучше ли взять и просто набить Игорю морду, чтоб знал свое место?
Эта мысль мне очень понравилась и я стал обдумывать, как получше осуществить ее. Где удобнее всего прищучить Игоря, прикинул сразу: в проулке, что пересекает улицу возле Дома культуры. Проулок этот хоть узкий, кривой и колдобистый, зато многим очень сокращает дорогу. Игорь тоже ходит по нему после кино. Здесь-то и надо подкараулить его вечерком, налететь втроем и…
Но тут я вспомнил, что мы с Клюней разругались с Детенышем. Ох, уж этот Клюня! Вечно мутит воду, вечно с кем-нибудь в ссоре.
А без Детеныша с одним Клюней Игоря не проучить, даже мечтать нечего. Клюня слабак, да и не очень надежный человек.
Что же делать? Думал я, думал, не заметил, как и заснул. Открыл глаза - солнце вон уже где: в верхнем углу окна.
Глава пятая
Шаровые молнии
Этот день начался вполне обычно. Мы с Пашкой сидели в брошенной полуразвалившейся бане, что стоит на задах его огорода, и отдыхали на охапках прошлогодней соломы.
На дворе стояла такая жарища, что высунуться боязно. Небо не голубое - серое, будто выцвело. На нем ни облачка, даже самого жиденького. Одно солнце. И то не желтое, а какое-то белое.
В селе тишина. Собаки и те перестали лаять. На улицах только куры: одни бродили, шатаясь от жары, словно пьяные, другие лежали в пыльных лунках прямо на дороге, очумело разинув клювы.
Пашка, опершись спиной о стену, громко дышал, раскрывая по-рыбьи рот.
- Ну духотища! Шевелиться не хочется. Как это люди в Африке живут? Круглый год такое пекло: ни тебе снежинки, ни мороза. Одуреть можно.
- Ладно, не переживай за африканцев. Авось обойдутся. Давай-ка лучше обмозгуем, как с этим денисовским фитилем разделаться. Тут у нас пока не пыльно и прохладно.
Хоть я не очень верил в Клюню, однако все-таки рискнул поделиться с ним своими ночными мыслями.
Пашка уныло пробубнил:
- Прохладно, складно, шоколадно… На кой тебе все это? Говорю: шевелиться силы нет, а он…
- Я гляжу, у тебя сила есть только трепаться.
- Трепаться, драться, издеваться… Зачем вдруг бить его? Что он тебе сделал?
Я, понятно, ни словом не обмолвился Пашке, что из-за Эвки. Доверить ему такую тайну - все одно, что выйти на нашу площадь и проорать во всю глотку. Я сказал, что Игорь дрянь человек, задавака и пижон, что таких лупить просто необходимо.
- Ха, - выдохнул Клюня, - задавака, пижон!.. Ну и пусть, зато он не жадный и веселый. Начнет что рассказывать - ухохочешься. И ловкий. Его даже Детенышу, пожалуй, не сбороть.
"Ага, - подумал я, - потому-то ты и стал таким рассудительным и покладистым". Вслух сказал:
- Ведь ты сам хотел ему рыло набить. Помнишь? Когда он насадил на гвоздь Юркин мяч. Или уже забыл: "салом по сусалам"?
Клюня задвигался беспокойно, отвел глаза.
- Мало ли чего… - И вдруг неожиданно, чуть ли не бодро, предложил:
- Давай лучше бабку Никульшиху попугаем? Давно уже не бегали к ней. Это интересней, чем твоя дурацкая затея.
Пугать бабку Никульшиху одно из самых потешных наших развлечений. Вечером, когда село уже затихает, мы взбираемся на крышу ее низенькой избы и дико воем в печную трубу. Воем по очереди и оба разом, лаем, мяукаем, рыдаем. Бабка верит во всяких леших и домовых и поэтому боится нашего шума до беспамятства, думает, наверное, что к ней рвется какая-нибудь нечистая сила. Чем бы она в это время ни занималась, бросает все и, торопливо крестясь, бежит к соседям спасаться. А мы слетаем с крыши и быстренько скрываемся в огороде. Смешно и весело.
Я сначала удивился: чего это Клюня ни с того ни с сего вспомнил про бабку Никульшиху? Он не любил темноты и всегда с неохотой выходил вечером на улицу. А тут на тебе: сам предложил!
- Хорошо. Пойдем. Сейчас пугать Никульшиху будет еще интересней.
Клюня насторожился:
- Это почему же?
- Никульшиха откуда-то вызнала про нас. А ее сосед сказал: поймаю, мол, уши вытяну и завяжу морским узлом на затылке… Он такой - завяжет, я его знаю. - Потом спросил, как можно равнодушней: - Значит, как всегда, в двенадцать?
Клюня не ответил, только засопел еще тяжелее - думал. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу, воскликнул, делая огорченное лицо:
- Фу ты, черт! Совсем забыл: нынче вечером мы с папкой сарайку будем ремонтировать.
- Опять? - удивился я. - Ведь вы ее на той неделе ремонтировали.
Клюня несколько опешил, но тут же нашелся:
- В другом месте. Крыша прохудилась.
- Значит, отказываешься?
Клюня так и вздернулся:
- Вот пристал!.. Не отказываюсь, а некогда.
Понял: некогда! Все было ясно: Клюня трусит. Я поднялся.
- Черт с тобой, сиди тут, как крот, плети свои рифмы.
И полез из бани.
Домой идти не хотелось, и я пошагал на конюшню, авось дед Ишутин новую байку расскажет.
Пока мы сидели в бане, день пошел на убыль: солнце скатилось почти до крыши ремонтной мастерской. Теперь из белого оно превратилось в багровое и стало как будто бы больше. Что-то тревожное было в угасающем дне.
Пересекая нашу главную улицу, которая уходила в степь, я увидел в ее конце край черной, с седыми космами тучи. Она росла будто прямо из земли, медленно раздаваясь вширь и ввысь.
"Вот оно что! - весело подумал я. - Гроза собирается! Дождичек. Хорошо! Вот почему тревожно, вот почему нынче так жарило и было так душно".
Дед Ишутин встретил меня подозрительно ласково, будто любимого внука.
- А, Костюха! Вот радость-то! А говорят - бога нет. Есть он, есть, коли послал тебя ко мне.
Я знал, что дед Ишутин никаких особо дружеских чувств ко мне не питал. А после того, как я однажды окатил его водой, когда он примостился вздремнуть в рабочее время, и вовсе невзлюбил меня. А тут вдруг такая горячая встреча.
Осторожность мне никогда не вредила, поэтому я и в этот раз остановился поодаль: не зря расстилается дед, никак задумал сотворить мне какую-нибудь пакость. В отместку за купанье.
Но все объяснилось быстро и просто: срочно понадобилась лошадь, а свободных не оказалось - все были в разъезде. Оставалась лишь одна - сивый мосластый мерин с собачьей кличкой Валет. Но дед еще в полдень выгнал его в степь пастись.
- Будь добр, Костюха, сбегай, приведи коня. Очень одолжишь, - торопливо говорил дед, а сам косо поглядывал на тучу. - Я бы и сам сбегал, да дела… А, Костюха, сбегаешь?
Никаких особых дел у деда, конечно, не было, просто ему не хотелось тащиться в степь, да еще перед самой грозой.
Мне тоже не хотелось. Просто совсем не было никакого желания. Но я пошел. Взял уздечку и молча пошагал. Вышел за околицу, огляделся: Валета поблизости не было, значит ушел в Сорочий ложок. Там всегда трава погуще и посочнее, поэтому всякая скотинка так и норовит уйти туда. Однако до того ложка надо было еще добраться: пять километров. А туча вон уже где, совсем рядом, кипит, клубится, упорно подбирается к солнцу.
Я не стал зря терять времени и двинул в степь. Минут через двадцать, а может чуть побольше, увидел Желтый курган, обрадовался: значит, скоро Сорочий ложок. Курган лежит как раз на полдороге. Это небольшой холмик среди ровной степи. А Желтый потому, что трава на нем всегда выгорает и издали он выглядит как желтое пятно.
Когда я подходил к кургану, туча наконец подобралась к солнцу и стремительно накрыла его.