Молодая женщина, сидевшая на высоком барном табурете за старым кассовым аппаратом слева от входа, подняла на посетителя задумчивый взгляд. Прислонившись спиной к стене, она с ногами взгромоздилась на табурет и в своих кроссовках с изображением "Секс Пистолз" напоминала студентку университета. Бирюзовый джемпер, слишком легкий для этого времени года, прекрасно сочетался с большими, тщательно подведенными голубыми глазами удивленной девочки и с прекрасной смуглой кожей. Прямоугольные очки придавали ей обманчивый вид прилежной секретарши, контрастировавший со стальным пирсингом на языке, то и дело мелькавшим у нее во рту. Темные волосы, красиво обрамляя улыбчивое лицо, волнами спускались на хрупкие плечи. Прибавьте к этому изящный носик, чуть заметные ямочки на щеках и нежные губы. Она была прекрасна, как нимфа, не подозревающая о своей красоте, и дымила, словно звезда "Акторз студио".
Молодая женщина раздраженно плюхнула на колени том "Пресс де ла Ренессанс".
- Явился не запылился…
У нее был чудесный хрипловатый голос, который она сама терпеть не могла, хотя он всегда нравился Ари.
- Здравствуй, Лола.
- Где тебя носило? Ты по делу или просто так заглянул?
Ари пожал плечами и покосился на упитанного парня в дальнем углу. Но тот, похоже, слишком увлекся своим комиксом, чтобы обращать на них внимание. Один из студентов, которым продавщица позволяла вволю копаться в новинках отдела. У этих ребят часто не хватало денег на книги, зато они точно знали, что им нужно, и не доставали ее вопросами, позволяя спокойно изучать последние веяния книжного рынка, чтобы на равных говорить с торговыми представителями издательств.
- Нет-нет, просто зашел поздороваться. Что читаешь?
- "Похвалу желанию" Бланш де Ришмон, - ответила молодая женщина, на секунду показав ему обложку книги. - Забудь, это не для тебя.
- Что, желание?
Затянувшись сигаретой, она возвела глаза к потолку:
- Да нет же, такие книги, дурачок! Тебе этого не понять. Мог бы и поцеловать меня!
Ари поднялся на цыпочки, перегнулся через кассу и запечатлел долгий поцелуй на щеке молодой женщины. Бедро отозвалось болью, но он удержался от гримасы.
- Где ты был, Ари?
- Да так, работа навалилась… У тебя-то все хорошо?
- Чего хорошего, народу мало…
- Ты прямо как твой хозяин. Вечно вы, торговцы, жалуетесь!
- Сам посмотри. Толпой здесь и не пахнет…
Молодой человек в дальнем углу продолжал читать, других посетителей не было.
- И то правда. В общем, Лола… эээ…
Продавщица разочарованно покачала головой:
- Так и знала, тебе что-то от меня нужно!
Ари обошел кассу и смущенно взял молодую женщину за руку. Они познакомились три года назад, и, по правде говоря, их отношения складывались непросто.
Вот уже пятнадцать лет, с тех пор как переехал в этот квартал, Ари, страстный читатель, нередко заглядывал в "Пасс-Мюрай". Ему нравился владелец книжного, старый боливийский анархист, и не раз Ари задавался вопросом, как тот держится на плаву. Старик говорил, что в его возрасте ему не под силу самому заниматься магазином. Поэтому три года назад он нанял помощницу - как она шутила, на тридцать пять часов в день, и Ари, который и так постоянно сюда наведывался, стал заходить вдвое чаще. С первого взгляда он поддался очарованию Долорес Азийане (ему одному дозволялось называть ее Лолой) - уроженки Бордо, которой тогда было двадцать три года, страстной любительницы литературы, живописи и острого словца. Скрывавшая под напускной веселостью и развязностью душевную уязвимость, Лола вскоре ответила ему взаимностью, несмотря на десять лет разницы в возрасте. Для Ари, которого вечно терзал болезненный страх перед обязательствами, чувство оказалось слишком внезапным и сильным. Их связь продолжалась около года, затем коварный Ари отдалился от девушки, возможно, потому, что ему было с ней слишком хорошо и он страшился любви, настоящей любви. С тех пор они кое-как поддерживали дружеские, хотя и немного двусмысленные отношения. Лола, убежденная, что они созданы друг для друга, не прощала Ари его нежелание признать очевидное. А он, в ужасе от одной мысли, что однажды разочарует ее, притворялся, будто испытывает к ней лишь братские чувства, и спал со случайными знакомыми, втайне желая лишь ее одну. Короче, они вели себя в точности как положено двум влюбленным идиотам.
- Не поужинаешь со мной сегодня?
Она широко раскрыла глаза:
- Издеваешься?
- Нет, мне было бы приятно.
- Что-то стряслось? Или перепихнуться не с кем?
Ари покачал головой:
- Да нет, мне просто было бы приятно.
- И где же мы будем ужинать?
- У меня дома.
Усмехнувшись, Лола пожала плечами:
- Ну, все понятно…
- Да нет же, говорю тебе! Ладно, думай что хочешь, Лола. Я и правда хотел просто поужинать с тобой, но я пойму, если тебе не до меня.
- Во сколько?
- В полдесятого? Я сначала навещу отца.
Со вздохом она уступила. Ари ободряюще потрепал ее по щеке и вышел, ничего не добавив.
12
После "несчастного случая" Джека Маккензи поместили в специализированное учреждение у Порт-де-Баньоле. Положенная полицейскому пенсия по инвалидности лишь частично покрывала его расходы. Он жил в достаточно удобной двухкомнатной квартире, пользуясь централизованным обслуживанием и медицинским наблюдением, но при этом сохранял некоторую независимость. Тем не менее каждый раз, когда Ари проходил через вестибюль, он с трудом подавлял содрогание, вызванное чувством вины и боязнью обнаружить отца мертвым посреди его квартирки.
- Здравствуй, папа.
Старик открыл дверь и с отсутствующим видом уставился на сына. В семьдесят один год он выглядел на десять лет старше. Ввалившиеся щеки, запавшие тусклые глаза, бородка клинышком, проседь в волосах и тоскливый взгляд человека, который ждет только смерти. На нем был синий халат, и Ари невольно задумался, переодевался ли отец во что-нибудь другое за последние два дня.
- Берегитесь ненависти к Пиночету, ЦРУ и прочей компании, - пробормотал Джек Маккензи вместо приветствия, запирая за сыном дверь.
Как всегда, старик поспешил снова усесться в кресло и уже не отводил глаз от выключенного телевизора, словно видел там что-то, чего не видели другие.
И Ари, как всегда, зашел на кухню и помыл посуду. Затем он присел рядом с отцом.
Спартанскую обстановку в квартирке не меняли с тех пор, как построили это заведение. На выкрашенных в бежевый цвет стенах ни одной картины, в гостиной - ни одной безделушки. Джек Маккензи так и не позволил Ари хоть как-то оживить его жилище. Ему нравилась царившая здесь нейтральная и умиротворяющая атмосфера. Ари эта конура казалась еще более угнетающей, чем больничная палата.
- Папа, у меня для тебя плохие новости.
- Дыхание - тоже серьезная проблема.
Ари давно уже не пытался отвечать на бессвязные фразы отца. Иначе разговор затягивался до бесконечности, становясь все более сюрреалистическим. Временами Джек Маккензи говорил что-то осмысленное, например, ему нравилось обсуждать с сыном песни Жоржа Брассенса, вспоминать историю Канады или Армении, и Ари цеплялся за эти редкие проблески сознания. Оставалось только надеяться, что сегодня вечером такой момент наступит. Ведь ему нужно было спросить у отца что-то важное.
- Папа, я зашел, чтобы сообщить тебе о смерти Поля. Твой друг Поль Казо умер вчера вечером.
Но старик не ответил. Он даже не взглянул на сына. Через несколько секунд, показавшихся Ари вечностью, он вытянул руку и пошевелил пальцами, словно нажимал кнопку пульта, чтобы сменить телеканал.
Ари положил ладонь на плечо отца:
- Только не притворяйся, будто не слышишь. Я знаю, как тебе тяжело, папа. Знаю, что ты любил Поля как никто другой.
Джек Маккензи заморгал, не отрывая глаз от серого телеэкрана. Вдруг его лицо как бы оттаяло, стало не таким застывшим.
- Видишь ли, я не хочу иметь отношение ко всему этому, - проговорил он тихо и подчеркнуто медленно.
Ари заметил слезы у него на глазах и сжал его руку: слава богу, отец по-своему давал ему понять, что хотя бы отчасти осознает происходящее.
После долгого молчания старик повернулся к сыну:
- Ари, кто выиграл Кубок мира по футболу в девяносто восьмом?
- Франция, папа, Франция. Помнишь? Вечером после финального матча я возил тебя на Елисейские поля, тогда все праздновали победу.
- Нет. Нет, не помню. Знаешь, Ари, я, кажется, выживаю из ума.
- Да нет же, папа.
- Понимаешь, это все началось, когда умерла Анаид. Все теперь умирают. Кроме меня. А ты влюблен в кого-нибудь, сынок?
Ари невольно улыбнулся. Каждый раз, возвращаясь к реальности, отец задавал ему этот вопрос.
- Все еще нет, папа.
- Тебе бы следовало уделять женщинам больше внимания, Ари. Дарить им цветы. Женщины обожают, когда мужчины дарят им цветы. Я дарил Анаид орхидеи. Она была от них без ума. Однажды в Лондоне я сводил ее в музей орхидей. Ты не представляешь, сколько видов орхидей на свете. Если я правильно помню, более двадцати тысяч. Только подумай, двадцать тысяч! Конечно, не все они очень красивые, но все-таки! Разве ты не говорил мне о девушке, которая торгует книгами в твоем квартале?
- Папа, мне надо кое-что спросить у тебя о Поле.
- О Поле? О Поле Казо? Да-да, знаешь, он потрясающий человек! Давненько я его не видел.
- Папа…
Ари сомневался, стоит ли расспрашивать отца. Может, сейчас неподходящий момент? Но накануне его заинтересовали два предмета у Поля в гостиной. И он хотел знать. Потому что это могло оказаться следом. Хотя бы намеком на след.
В витрине среди других безделушек он видел скрещенные циркуль и наугольник. С тех пор один вопрос не давал ему покоя, а в папках Ирис ответа он не нашел. Никто не знал Поля лучше Джека Маккензи. Что, если ответ кроется где-то в закоулках его памяти?
- Папа, Поль был франкмасоном?
Старик ответил не сразу. Он потер подбородок, как часто делал, когда хотел показать, что размышляет.
- Если бы изобрели язык без всяких связей и прецедентов, это положило бы конец нашему безумию.
Ари вздохнул:
- Папа, пожалуйста, постарайся вспомнить, Поль был масоном?
- Погоди… Погоди… Да, Ари. Пьер Мендес-Франс был масоном.
- Знаю, папа, а Поль?
- Вообще-то их много. Вольтер, Моцарт… Даже Луиза Мишель. Ох уж эта Луиза Мишель! А еще этот, как его звали, ну тот, что придумал Шерлока Холмса?
- Конан Дойл.
- Да-да. Конан Дойл. Тоже франкмасон. Их много. Вот почему нацисты хотели их истребить. Как евреев. А еще был армянский геноцид. Из-за него твоя мать эмигрировала во Францию со своими родителями и назвала тебя Ари. Так звали ее дедушку, которого там убили.
- Верно, но насчет Поля ты мне не ответил. Я видел у него в витрине наугольник и циркуль. Думаешь, он был "вольным каменщиком"?
- Да нет же, Ари! Поль был архитектором! Это не одно и то же. Не болтай чепухи. Я как-то пробовал учить суахили.
Ари тихо поднялся со стула. Зачем только он задал этот вопрос? В конце концов, скажи отец "да", это бы все равно ничего не значило.
Он посидел с ним до восьми, убирая какие-то вещи, болтая о пустяках, как советовали ему врачи, чтобы разговорить отца. Потом подал ужин, оставленный на сервировочном столике перед дверью. И наконец сказал, что ему пора, при этом у него, как всегда, защемило сердце.
Джек Маккензи, никогда не выказывавший грусти, проводил его до двери. Но прежде чем закрыть ее на ключ, схватил Ари за плечо и прошептал ему на ухо:
- Ты бы подарил своей продавщице орхидеи. Я уверен, продавщицы книг любят орхидеи.
13
Незадолго до назначенного часа Лола позвонила в его дверь. Ари крикнул ей из кухни, что дверь открыта и она может войти.
В том, что касается еды, у закоренелых холостяков, таких как Ари Маккензи, есть две возможности. Либо они заказывают ужин на дом, разогревают замороженные готовые блюда, ходят в рестораны, чтобы разнообразить рацион. Либо становятся незаурядными кулинарами. Ари принадлежал ко второй категории. Со временем он стал первоклассным поваром с одним-единственным недостатком: слишком медленно все делал. Он никогда не торопился, но каждый раз готовил разные блюда, часто проявляя изобретательность. Они с Лолой придумали нечто вроде игры и неуклонно следовали ее правилам: в прихожей лежал блокнот, в котором Лола каждый раз, когда бывала на улице Рокетт, выставляла ему оценки и делилась впечатлениями от ужина.
- Я позаимствовала бутылку "кот-роти" в погребе у дяди, - сообщила молодая женщина, входя в гостиную.
- Только не выпусти Моррисона! - крикнул ей Ари.
- Ладно, не психуй, я закрыла дверь!
Лола вошла на кухню.
- Пахнет вкусно…
- Спасибо, но тебе здесь делать нечего, не выношу, когда у меня стоят над душой, ты же знаешь. Лучше открой свою бутылку и подожди меня в гостиной, я сейчас.
- О'кей, о'кей!
Лола подхватила штопор и вернулась в гостиную. Открыв бутылку, она, в изнеможении после долгого рабочего дня, рухнула на старый бордовый диван.
Она не заходила к Ари уже две или три недели и невольно улыбнулась, обнаружив, что здесь ничего не изменилось. Все тот же беспорядок.
Ари было на это наплевать. В одежде и обстановке квартиры роскошь его не привлекала. Аналитик позволил себе только два каприза: дом в Эро и машину, кабриолет "MG-B" 1968 года цвета "английской зелени", он держал его в боксе с противоположной стороны дома и пользовался им только по особым случаям. Пару раз он катал на нем Лолу, и тогда ее поразила его мальчишеская улыбка. Насколько она знала, только две вещи могли вызвать у Ари такой лукавый блеск в глазах: его английская машина с откидным верхом и добрая бутылка шотландского виски.
Двухкомнатная квартира напоминала жилище вечного студента, с единственной разницей: компьютера здесь не было и не будет, пока жив Маккензи. Только одно из трех окон гостиной не закрывали жалюзи, и в ней всегда царила полутьма. Вдоль двух стен выстроилось пять больших шкафов, битком набитых книгами. Для книг, большей частью купленных в "Пасс-Мюрай", давно уже не хватало места, и Ари кое-как распихивал их по полкам поверх более древних слоев. Даже на полу высились стопки книг, так что Лола не понимала, каким образом Ари удавалось здесь что-то найти. Но эта тема была под запретом. Никто не смел касаться книг месье Маккензи.
В углу между двумя книжными шкафами висели две гитары Ари. Остальные стены украшали постеры, в основном черно-белые снимки знаменитых американских фотографов второй половины XX века. Ари терпеть не мог картин. Особенно натюрмортов. Однажды в музее Орсе он до слез насмешил Лолу, громко заявив перед полотном Сезанна: "При виде натюрморта мне до смерти хочется его похоронить".
Разномастная мебель покупалась в течение многих лет, где придется и без малейшей заботы о гармонии. Напротив дивана высился огромный телевизор в окружении хромых подставок для дисков, тоже забитых до отказа.
А за телевизором скрывался огромный потайной шкаф - по крайней мере Лоле нравилось так его называть. В нем Ари хранил все, что имело хоть какое-то отношение к его работе. Достаточно сказать, что там можно было найти не только целое собрание документов, книг, фильмов о сектах, религиях, оккультном знании, эзотеризме и алхимии, но также самые разные связанные с ними предметы. Маленький музей мистицизма, особенно нелепый, если учесть, что Ари Маккензи был законченным картезианцем, атеистом, на дух не переносившим народных верований. Лола обожала его поддразнивать, нарочно утверждая, чтобы вывести его из себя, будто она твердо верит в сверхъестественные силы. Явное преувеличение, хотя в этих вопросах она была куда терпимее, чем он. Ари заводился с полоборота, и не раз она веселилась, доводя его до истерики рассказами о том, что у ее подруги есть подруга, присутствовавшая при сверхъестественном явлении, или просто притворяясь, будто читает свой гороскоп на неделю.
Лоле нравилась эта квартира, так походившая на самого Ари с его незамысловатыми пристрастиями, с его книгами и вечным противоречием между ребячеством и привычками старого холостяка. И в то же время она ненавидела это место - символ всего того, чего никогда не будет у них с Ари. Общего жизненного пространства. Домашнего уюта. Ари тысячу раз давал ей понять, что ему это не нужно. И все же она чувствовала, что он любит ее, как никого никогда не любил. А она бы все отдала, чтобы наконец быть вместе. Но Ари однажды просто захлопнул эту дверь. И она никак не могла понять почему. Понять, что его сдерживает. Как-то он признался ей, что не хочет иметь детей. Она сказала ему: не важно, ей нужен он и никто другой. Возможно, он догадывался, как пугала Лолу мысль, что она никогда не станет матерью. И даже если она готова пойти на такую жертву, все равно это будет жертва. А может, тут крылось что-то еще, более глубокое и необъяснимое. Между тем она любила его и молча страдала, вынужденная довольствоваться их двусмысленной дружбой. Но выбирать ей не приходилось.
Она не хотела его потерять.
Случайно бросив взгляд в другой конец комнаты, Лола заметила букет розовых цветов с широкими бороздчатыми лепестками, как у фуксии, который сунули в вазу вместе с оберточной бумагой. Ари не имел привычки держать дома цветы.
- Для кого букет? - спросила она.
Ари вошел в гостиную с печеньем для аперитива.
- Вообще-то для тебя. Это орхидеи. Точнее, орхидеи-бабочки.
- Хочешь, чтобы я поверила, будто ты купил их для меня? - спросила она насмешливо.
- Ну да.
Лола улыбнулась:
- Я тебе не верю, хотя это очень мило с твоей стороны.
Она подвинулась, давая ему место на диване. Морщась, Ари сел рядом.
- Ну же, Ари, скажи мне, в чем дело. Ты сам на себя не похож.
Он устроился поудобнее, стараясь не потревожить больное бедро. Ему хотелось рассказать ей правду, выложить все как есть, но на это у него не было сил. Только не сейчас. Лучше отвлечься. Не стоит портить вечер, корча из себя жертву.
- Ни в чем. Просто много работы.
Лола придвинулась и положила руку ему на ногу:
- Она красивая?
Ари возвел глаза к потолку.
- Ну так что? - настаивала она, улыбаясь. - Красивая или нет?
- Послушай, Лола, я не понимаю, о чем ты говоришь…
- Старина, я тебя знаю. Несколько недель ты где-то пропадаешь, потом вдруг появляешься в расстроенных чувствах, а теперь я нахожу цветы у тебя в квартире! Ты меня за идиотку принимаешь? Она тебя бросила, так ведь?
Ари улыбнулся в ответ:
- Ты отлично знаешь, что, кроме тебя, я ни на кого не смотрю.
- Если так, тебе бы стоило сделать мне предложение прежде, чем я выскочу за кого-нибудь другого!
- Я-то надеялся, что ты поможешь мне развеяться…
Он сжал ее руку в ладонях и прошептал:
- Мне тебя не хватало.