Миновали крайние дома нового микрорайона, по каменистой дороге поднялись к старым непонятным постройкам, вернее, к остаткам построек: громоздились проломанные стены, четырехгранные колонны, невысокие и толстые, гигантскими зубами торчали куски бетонных плит, причудливо изогнулись трубы и металлические прутья, чернели провалы.
Ниже по склону работали канавокопатели и бульдозер. В развалинах приглушенно грохотали отбойные молотки, жадно чавкали насосы.
Рота еще бежала по дороге, когда ее обогнала "Волга". У самых развалин машина остановилась, из нее вышел полковник Велих и скрылся в черном проломе.
Капитан Малиновский приказал остановиться. Из пролома показались полковник и молодой офицер в комбинезоне, измазанном грязью.
Командир роты выслушал комдива и лейтенанта, а потом сказал:
- Товарищи, наша задача сделать то, что не могут сделать машины: как можно быстрей разобрать часть развалин и добраться до подземных ходов. Задача сложная и опасная. Будьте осторожны! Ни в коем случае зря не рисковать! Сейчас вас расставят по местам.
Есть солдатский беспроволочный телеграф. Он древнее того, к которому мы все привыкли. И быстрее, и красноречивее.
Развалины - это то, что осталось от старых хранилищ воды. Лет пятьдесят назад в городе недоставало проточной воды, и ее зимой и весной накапливали в огромных, построенных еще до революции цистернах. Уже после войны все это было заброшено. Считалось, что воды там, в подземелье, нет. Что за ходы и цистерны скрывались под каменистой почвой - неясно: чертежи были затеряны, старые работники разъехались или поумирали. Все так и стояло бы дальше, если бы не было решено: развалины разобрать, котлованы засыпать и построить на этом мест" новые дома. Пришли рабочие, тронули это старье, и все стало валиться. Гнилая вода и черная вонючая жижа прибывали неведомо откуда, проникли в подвальные помещения соседних домов, даже в водопроводные люки - того и гляди, эта зараза попадет в водопровод. Требовалось немедленно отвести жидкость, которая вырвалась на волю, и перекрыть путь той, которая еще могла таиться в подземных пазухах.
Офицер в комбинезоне и лейтенант Чепелин повели первый взвод в пролом в стене. Старая кирпичная кладка, похожая на крепостную, ограждала вставшие на дыбы плиты, черные ямы, рыжие ежи переплетенной арматуры. Шли, ступая на обломки плит, на пружинистые изгибы труб, на груды красных сырых кирпичей, на ошметки черной зловонной грязи.
- Хорошо, что мы успели подворотнички подшить, - сжимая пальцами нос, прогундосил Костя Журихин.
Максим молчком следовал за взводом, готовый принять участие в любом деле и довольный, что его не замечают. Но когда каждое отделение получило свое задание, лейтенант Чепелин обнаружил Максима:
- Синев, ко мне! Назначаю связным.
Максим остался на бетонной площадке, в конце которой начинался широкий спуск в подземелье: ступени выгибались по дуге, вели куда-то влево, в черноту. Тут и стало спускаться отделение сержанта Ромкина. Вели его лейтенант в комбинезоне и капитан Малиновский. Идти было скользко. Не удержаться бы на ногах, если бы сбоку не торчали ржавые прутья. Навстречу несло сырым холодом. Спуск внезапно оборвался - бетонная дорожка ушла примерно на метр вниз и резко наклонилась. Где-то под ногами раскатывался гул - работали отбойные молотки, перекрикивались люди.
- Не спешить! - предупредил капитан. - Подстраховывать друг друга.
И пошел вперед, перешагивая через трещины, балансируя на грязных обломках. За ним - сержант Ромкин. У самой крутой плиты он задержался вместе с лейтенантом в комбинезоне - помогали ребятам спускаться.
Юра двигался рядом с Прохором, слышал его дыхание, натыкался на его руку, как только терял равновесие, и сам хватал его, едва почувствовав, что он спотыкается или оскользается.
Темно. Сверху срываются куски грязи, капает холодная вода. Ушам больно - молотки неутомимо грызут бетон и камень, визжат, натолкнувшись на металл.
Наконец достигли дна. Грязь по щиколотку. Вокруг торчат глыбы, змеится арматура. Жижа колышется, утекает куда-то, но не убывает: набирается новая. Дышать трудно. Щиплет глаза, и они слезятся, еле различая огоньки фонарей.
Протискиваясь между обломками, добрались до входа в тоннель. Вход только угадывался, забитый обрушившимся бетоном. Солдаты с отбойными молотками разрушали завал. Надо было брать обломки и оттаскивать в сторону…
Тревога, которой были охвачены командиры, еще не успела завладеть ребятами. Они были во власти азарта. Тем более что дело предстояло неотложное, необходимое и опасное, как бой. От этого дела зависела едва ли не судьба города - судьба десятков тысяч людей. Темная стихия угрожает им, и, как принято в нашей стране, солдаты первыми выходят наперерез этой темной стихии. Слова "подвиг" никто не произносил, но каждый втайне надеялся, что задание потребует от него подвига.
Надеялся и Юра. Даже не надеялся, а чувствовал: если обстановка потребует от него риска, он рискнет. Сумеет рискнуть. Все, что придется, вынесет.
А подземелье дышало мерзко, и рот наполнялся слюной, едва не тошнило. Юра выплюнул слюну, она навернулась снова. Ноги разъезжались. Юра расставил руки, балансируя и прикрывая лицо, чтоб в темноте не напороться на прут.
Шагнул и больно ударился коленом обо что-то острое. Наклонился, нащупал камень, залитый липким и скользким, оттащил в сторону.
"Нет, так не годится. Сам же наткнусь или кто-нибудь другой", - Юра подсунул руки под глыбу, оторвал ее от дна и тут же выронил - тяжела и браться за нее, косую, неудобно.
- Ребята, кто тут?
- Что ты? - отозвался Костя Журихин.
- Помоги…
Костя придвинулся:
- Где тут что?
- Да вот лежит…
Стукаясь лбами, невольно переплетая руки, они приладились, взяли обломок и отнесли к дальней стене. Может, она и не так далеко была, но во тьме не разберешь. Да и шли долго.
Теперь Юра почти не поднимал ног. Как на лыжах, передвигал их, только медленно. Руки зудели - уже исцарапал. Глаза щипало. За шею натекло.
Юра зло хватал обломки, относил, возвращался за новыми.
Капитан Малиновский работал тут же - он все время предупреждал:
- Не забываться! Осторожно!
Раз он спросил:
- Может, перекур?
"Спрашивает, значит, от нас зависит - перекуривать или нет, - подумал Юра. - Значит, дело не терпит. Какой тут перекур?" Юра не ответил капитану, и все другие не ответили. Некоторое время спустя капитан снова спросил:
- Перекур?
Шедший перед Юрой Жора Белей обернулся, сказал "потом" и потерял равновесие. К счастью, глыба, которую он нес, шлепнулась в грязь, а он - рядом. Юра не успел остановиться и перелетел через Жору. Вода плеснула в лицо, затекла за голенища сапог. Жора оперся, поднялся, помог подняться Юре.
Капитан увидел, кинулся к ним:
- Как у вас?
- В порядке, - пробормотал Жора, отряхиваясь.
- Выйдете, очиститесь хоть слегка?
Опять капитан спросил, а не распорядился.
- Потом, - сказал Жора.
- Потом, - сказал Юра, хотя не представлял, как теперь работать.
В неверном свете фонариков они выглядели как черти в дымной и грязной преисподней.
- Не так жарко будет! - крикнул им Прохор.
- Лучше пот с лица сотри! - ругнул его Юра.
Прохор подошел, попросил чуть наклониться и локтем стер пот и грязь с лица Юры. Скорее, размазал, но хоть в глаза не текло.
Сначала Юра берегся, старался по возможности не заляпываться. Теперь ему все равно было - на нем чистого места уже не оставалось.
Ощущение было самое отвратительное. Скажи кто-нибудь раньше, что Юра в этом состоянии не упадет духом, не обессилит - не поверил бы. Тому, что все это стойко перенесут Жора Белей и Фитцжеральд Сусян, поверил бы. В себе такой стойкости не подозревал. Рисковать он готов был, в опасности не теряться готов был, то есть думал, что готов, и стремился доказать это. Все, что придется, перенести решил. Но подобного он не ждал. Какой тут риск? Какая опасность? Однако под пули, должно быть, легче идти, чем в этой мерзости возиться.
Когда приказали смениться, Юра сел на глыбу, опустил плечи, вытянул ноги.
- Выходить, всему отделению выходить! - распорядился сержант Ромкин.
Полезли по глыбам, добрались до крутой плиты. Юра на миг задержался, выпрямился. И в этот миг там, выше, слышно было, кто-то упал.
- Держитесь! - крикнул сержант Ромкин.
Мешались огни фонариков. Команды перебивались всполошными криками. Звуки скатывались в сырую утробу подземелья, искажались там и оглушали.
В голове мелькнуло, что тот, кто упал, может съехать вниз. Не удержится на краю плиты - рухнет во тьму, где торчат острые углы камней. Еще не зная, что он будет делать, Юра бросился влево, поскользнулся, повалился на бок, ударился ребрами обо что-то. Схватился - оказалось, изогнутые толстые прутья арматуры. Подняться он не мог - дыхание сперло, из глаз текли слезы, плита выскальзывала из-под него, и вот-вот он сорвется.
- Вставай! - требовал Прохор. - Хоть на колени, но вставай.
Прохор обхватил Юру, помог подняться, придвинулся бок в бок. Юра не выпускал из рук арматуры - колени съезжали и приходилось все время подтягиваться.
А тот, кто там упал, сейчас врежется в них - и втроем долой с плиты! Ведь и так едва удается удержаться! В животе обнаружилась отвратительная тянущая боль, и все стало безразлично. К счастью, только на мгновение. Еще не переборов страх за себя, Юра подальше завел руку, чтоб не только пальцами держаться за арматуру, но и сгибом руки. И в ту же секунду упавший налетел на него. Юра охнул - плечо вывернуло, кожу пальцев обожгло.
- Порядочек! - закричал Прохор.
Упавший застонал, попытался сесть.
- Не двигайтесь! - остерег его Юра. - Скользко!
Плита, как живая, уползала вверх, норовя сбросить людей с себя.
- Я хорошо уперся, держитесь за меня, - сказал Прохор.
Стало чуть полегче, и Юра высвободил левую руку, взял ею упавшего под бок.
- Не горячиться, не горячиться! - приговаривал лейтенант в комбинезоне - успел спуститься.
- Я сам, - сказал упавший, и Юра по голосу узнал капитана Малиновского.
- Сейчас вынесем! - Лейтенант был совсем рядом - дыхание слышно, - Кто там за мной?
- Белей и Журихин, - отозвался Жора Белей. - Пусть те, что внизу, подстраховывают…
- Подстрахуем, - ответил Прохор. - Мы тут - Козырьков и Бембин.
Подсвечивая себе фонариком, лейтенант устроился на клубке арматуры, подал руку капитану.
- Подхватывайте! - приказал лейтенант.
- Подхватываем, подхватываем, - торопился Жора Белей.
Капитан снова застонал и затих.
- Осторожно! - крикнул Бембин.
- Ничего, ничего, - выдавил капитан. - Я потерплю…
Группа удалялась. Сразу несколько фонариков светило им. Оттого тьма вокруг стала гуще. Юра как бы растворился в ней - сам себя не слышал, не чувствовал. К нему приник Прохор - тоже, видно, иссяк. Думалось, что, занятые спасанием капитана, о них позабыли. И хорошо, что позабыли: можно висеть тут, отдыхая, отходя от пережитого страха.
Во тьму воткнулся луч фонарика. Сержант Ромкин позвал сверху:
- Козырьков! Бембин!
- Здесь мы, - Бембин зашевелился.
- Иду к вам, помогу выйти!
- Не надо, товарищ сержант! - Юра привстал. - Мы сами!
- Давай на четвереньках, так легче, - тихо предложил Прохор Юре и громко - Ромкину: - Мы выходим навстречу, товарищ сержант, выставляйте почетный караул!
На улице было огромное количество свежего и сухого воздуха, теплого и сладкого воздуха, сладость и свежесть его не могла заглушить даже вонь, которая пропитала солдатскую одежду. В небе сверкали звезды, на каменистом склоне светили фары машин, горели костерки.
Ребята повалились на землю.
- Кто нуждается в помощи? Доложить! - подошел лейтенант Чепелин.
- Все целы!..
- Чуть передохнем - и снова можно!
- Снова не придется - вы свою задачу выполнили.
- А что с капитаном?
- Капитан Малиновский отбыл в госпиталь… А вы отдохнете, и пойдем мыться…
Юра лежал на спине, дышал, любовался звездами - вон они, как чисты и красивы! Не хотелось говорить и двигаться - только бы лежать и дышать.
Послышался хруст камней. Юра оторвал голову от земли - приближались двое, маленький и взрослый, Юра узнал Максима:
- Ты здесь?
- А я был связным у лейтенанта Чепелина. Да он - ни одного поручения. А тут еще дядя… - пожаловался Максим.
Дали б волю, Максим в самое пекло полез бы вместе с солдатами, за самое трудное и опасное взялся бы. А его в стороне держали. Как в театре: все видишь, волнуешься, а ничего поделать не можешь - ты в зале, а не на сцене.
- Значит, дядя виноват, что тебе не восемнадцать, что не призовешь тебя? - с улыбкой в голосе спросил подполковник Синев.
- Я не о том, - буркнул Максим.
- Ты был готов выполнить приказ - этого пока достаточно, - утешил его дядя и обратился к Юре:
- Туговато пришлось?
- Да ничего, терпимо!
- Так уж и терпимо!.. Молодцы вы, ребята…
- Кто хочет пить? - вынырнул из темноты сержант Ромкин. - Разбирайте фляги.
Юра протянул руку, сержант вложил в нее мокрый и прохладный алюминиевый сосуд. Юра отвинтил крышку, приложил горлышко к губам.
15
Из дому позвонили рано утром - Максим еще был в постели. Тетя Катя даже думала, что он спит, и, подняв трубку, заговорила сдавленным голосом.
По тому, как тетя разговаривала, Максим понял: там, в Ростове, у телефона была мама, и, конечно, мама расспрашивала о нем, о его здоровье.
Смешно слушать, когда рассказывают о тебе, рассказывают так, словно тебя в комнате нет! По словам тети, выходило, что Максим самый здоровый мальчик на свете, все у него в порядке, аппетит хороший, на солнце не обгорел. Еще выходило, что он самый послушный на свете мальчик, что он разумно проводит время, уважает старших и старшие любят его, что каникулы здесь, в Староморске, не проходят для него даром: у него хорошие друзья - солдаты… Да-да, спать ложится, как правило, вовремя… Ага, все, что ни попросишь, сделает…
Дядя Лева сидел в кресле с воспоминаниями маршала Жукова в руках. Он тоже слушал тетю и подмигивал Максиму: видал, каков ты молодец? И беззвучно смеялся: тетя Катя подробно сообщила маме о том, что она и так знала по письмам, - в каждый конверт, который отправлялся в Ростов, вместе с коротеньким письмом Максима вкладывались длиннейшие послания тети.
Максиму хотелось поговорить с мамой, но тетя продолжала свой устный доклад, а потом сама стала жалостно спрашивать:
- Куда спешить-то? Чего он в душном Ростове не видал? Да сколько он побыл у нас?.. Как ты можешь думать, что он мешает нам? Мне мешает?.. Леве мешает?!. Лева, да скажи ты ей!
Дядя Лева взял трубку:
- Что ты, невестушка? Ну чего ты, ей-богу!
Мама, видно, перебила его, он слушал, вздыхая, пытаясь слово вставить. Как только это удалось, посоветовал:
- Не фан-та-зи-руй! Не фантазируй!.. Он у себя дома!.. У него тут друзья, и я не отрывал бы его от них…
Мама снова перебила, и дядя снова вздыхал, не мог слова вставить.
- Да ты у него самого спроси! - дядя кивнул Максиму.
- Сейчас позову!.. Максим, давай!
Миг - и Максим у телефона.
- Скажи, что не хочешь уезжать, скажи, что еще побудешь у нас, - умоляющим шепотом произнесла тетя. Она так умоляла, что Максиму стало не по себе.
Он приложил трубку к уху. Он и не подозревал, что так соскучился по дому, по маме, по всем родным. Мама забросала его вопросами - половину их он и не разобрал. Да и не пытался разобрать. Он слушал маму, ее голос, он ловил каждый звук, летевший по проводам, и считал, что они рождаются там, в комнате, что это шаги отца, смех Володи, дыхание мамы.
- Что же ты молчишь? - испугалась мама.
- Все хорошо, все хорошо! - отозвался Максим.
Тетя Катя была довольна - покачивала головой, шевелила губами, точно одобрительно повторяла слова Максима. Дядя Лева грустно смотрел в окно, уронив книгу на колени.
- Может, вернешься?.. Может, пора? - мама понизила голос, будто боялась, что тетя Катя услышит, как она уговаривает Максима. - Мы так по тебе истосковались… Володя в каждом письме спрашивает, как ты… Отец ворчит, ворчит - знаю, тебя ему не хватает…
- Вернусь. Пора. - Коротко и строго ответил Максим.
Ему тоже не хватало мамы и папы, не хватало Володи. Ему нелегко было расставаться с тетей Катей и дядей Левой - точно обманывал их надежды. Впрочем, все равно уезжать пришлось бы. Не сегодня, так завтра. Но он уедет в понедельник. Это решено.
- В понедельник поеду домой, - сказал Максим маме.
- Чего ж так рано - в понедельник? - ахнула тетя.
А того: в пятницу - стрельбы, в субботу - присяга, в воскресенье - кросс на приз Героя Советского Союза Владимира Михайлова, в понедельник - Юра и его товарищи едут в учебные подразделения, где начнут подготовку по специальности. На полгода уедут.
Но это в понедельник.
А сегодня пятница…
Разумеется, это был тяжелый день, как полагается пятнице. Вступали в этот день на нервах. Еще бы - контрольные стрельбы! Самая серьезная проверка! Всем проверкам проверка!
Юра с утра вел настоящее внутреннее сражение. Сражение с самим собой, сражение того Юрия Козырькова, который неумехой и недотепой прибыл в часть, с тем Юрием Козырьковым, который, пережив, переборов неуверенность в себе, добрался до цели: освоил, что полагалось, изучил, что требовалось, вплоть до песни "Северокавказская походная". Оставалось одно - выйти на огневой рубеж и отстреляться, выполнить упражнения, иного быть не могло! Но мало ли что случается. Ну вдруг?
Вот тут она и появилась, бесплотная и безголосая, но ощутимая. Она тупо толкалась в душе и звучала в нем, постыдная мысль: "Тебе очень хочется, чтобы стрельбы отложили, ну хоть ненамного передвинули, что освободило бы тебя от необходимости выйти на огневой рубеж и потерпеть неудачу". Она эта предательская мысль, выражалась именно так. Самое обидное заключалось в том, что она, эта мучительная мысль, была недалека от истины: Юра опасался, что дрогнет, что рука утратит твердость, а глаз - зоркость, что дыхание собьется - и все насмарку. Юре удалось отогнать ее.
Рота пришла на стрельбище, и лейтенант Чепелин, замещавший командира роты капитана Малиновского, сказал солдатам:
- У вас последний экзамен. Вы готовы к нему, идите спокойно, вы готовы.
Вот здесь та мысль снова и вынырнула. Она сковывала волю, порождала расслабляющее сомнение в своих силах. "Я знаю, я умею, я готов, - сопротивлялся Юра и, ужасаясь, признавался: - Хочется, чтобы случилось что-то такое…"
"Может же лейтенант Чепелин обнаружить, что на стрельбище что-то не так? Например, патронов не хватает. Половину солдат от стрельб отстраняют - завтра отстреляются".
Но отступать было некуда. После стрельб - присяга, после присяги - кросс, после кросса - отъезд в учебную часть. Все расписано. Командиры знали, что делали. Значит, все должно сложиться, как задумано, значит, все обязаны отстреляться - самое малое на "удовлетворительно"…
И вот это позади. Отстрелялись. Те, кто на "отлично" выполнил оба упражнения, получили благодарность.
Юра сам себе не верил - за неделю две благодарности!