- Можете быть абсолютно уверены, что никакая информация о наших клиентах никогда не выносится из этих стен.
- Знаете, мне трудно было свыкнуться с мыслью о том, чтобы назвать чужого ребенка своим сыном. Это потребовало немалых усилий, но я себя преодолел - совершил тот самый "эмоциональный скачок", который вы советовали мне совершить, чтобы полностью с этим примириться.
- Если говорить начистоту, мистер Уэлфорд, я даже не помню вашего дела. Более того - забывать я считаю своей святой обязанностью.
- В таком случае предлагаю вам обратиться к записям.
- Ха! - Голдстон оторвал ладони от стола и поочередно соединил кончики пальцев. - Вот оно - доказательство и гарантия нашей щепетильности, если угодно. Мы не храним записей.
- Это правда?
- Экономим на канцелярских расходах. - Доктор с хохотком откинулся на спинку стула. - Нет, если серьезно, большинство считает искусственное оплодотворение этаким новым славным рубежом в развитии современной медицины. Чушь! Оно существует с незапамятных времен. Вторая древнейшая профессия, как я всегда говорю. Еще древние шумеры пользовались услугами анонимных доноров, когда над какой-нибудь династией нависала угроза вырождения. Они обеспечивали анонимность доноров, предавая их смерти. Нам же приходится довольствоваться более доступными мерами предосторожности, избирая из них самые надежные.
- Меры предосторожности! - повторил Том, кивая головой. - Если вы хотите избежать иска о преступной халатности врача, доктор Голдстон, рекомендую вам либо найти какое-то объяснение тому, что здесь произошло, либо срочно подлатать вашу "дырявую" память.
Голдстон опешил.
- Простите, я, кажется, чего-то недопонял, - сказал он. - В чем конкретно состоит ваша жалоба?
- Вы утверждали, что вероятность случайной встречи моей жены с биологическим отцом ребенка лежит за гранью возможного.
- Совершенно верно, я всем говорю что-то в этом роде. - Доктор смущенно улыбнулся. - Мужьям нужны гарантии. Вариантов, конечно, тьма. Но за это я готов голову отдать на отсечение. Не раздумывая!
- Ну а я пришел вам сказать, что случилось именно невозможное.
Голдстон покачал головой.
- Это какая-то ошибка.
- Они не только знакомы. Они еще и любовники.
- Быть того не может.
- Так докажите мне это! Докажите, что ничего не было, или я засужу вас к чертовой матери.
Все с той же профессиональной улыбкой Голдстон медленно поднялся из-за стола.
- Я уверен, что должно быть какое-то разумное объяснение. Как я уже говорил, абсолютная конфиденциальность, которую мы гарантируем нашим пациентам, обусловлена ведением неполных записей, но в особых конкретных случаях…
- Вот так номер! Что же это получается? Малейшая угроза судебного разбирательства, а возможно, и лишения лицензии на медицинскую практику - и тут же всплывают "особые случаи"!
- Едва ли я смогу вам помочь, мистер Уэлфорд. Есть лишь ничтожный шанс. Извините, я сейчас.
Доктор выскользнул за дверь в дубовой панели.
Том проводил его взглядом, пока он не скрылся в соседнем помещении, обойдя рабочий край блестящего стального стола с креплениями для ног. Увидев этот стол, он представил, как Карен лежала на нем, голая, беззащитная, с ремнями на лодыжках… Потом ее ноги, каким-то чудом освободившиеся от оков, взметнулись вверх и охватили торс человека, ростом, лицом и сложением похожего на него; вслепую нащупав пятками расселину между идиотически дергающимися ягодицами мужчины, она стала его пришпоривать. Том закрыл глаза. Он еще не научился отгораживаться от вспыхивающих в мозгу сиюминутных переигровок, навязчивых фрагментов из бравурного представления его жены в мотеле - нет, столь глубокие и болезненные раны можно прижечь только равносильной ненавистью. Это он понял, прослушав пленку.
Ему все еще слышалось легкое позвякивание браслета на лодыжке жены, незаглушимое, как звон в ушах.
Голдстон вернулся через пару минут с тонкой серой папкой в руках.
- Повезло вам! - возвестил он, глядя на Тома поверх полумесяцев плюсовых очков. - Случай и впрямь неординарный. Я даже его помню. И очень хорошо.
- Сколько же в вас дерьма! - сказал Том. - Так что там с донором? Кто он?
- Все, что я могу, - проговорил доктор, изучая содержимое папки, - это предоставить вам грубый словесный портрет. Мы фиксируем только основные данные: сложение, цвет волос, глаз и т. д., - чтобы можно было подобрать по ним потенциального отца. Имени же донора мы не записываем никогда. Вот, пожалуйста, если не верите. - Он пододвинул Тому лист из папки. - У нас были трудности с подбором. Вы ведь, мистер Уэлфорд, не вполне стандартный экземпляр. А мы дизайнерством детей не занимаемся. Когда, кстати, родился ваш сын?
- Двадцать первого июня тысяча девятьсот девяносто первого года, - ответил Том, взяв в руки бумагу. Он сразу понял, что имел в виду Голдстон. Описание донора почти не совпадало с его внешними данными, но что еще интереснее - Том почувствовал, как у него колыхнулось сердце, - Джозеф Скай Хейнс вовсе не был кареглазым блондином.
- Если все так, как здесь написано, - тихо сказал он, - то я должен принести вам извинения. Это не тот парень.
- Как явствует из моих записей, ваша жена подвергалась искусственному оплодотворению три дня подряд в период ее первого цикла после того, как был решен вопрос о методе лечения. Она не могла забеременеть по причине бесплодия семени мужа.
Том улыбнулся.
- Хотелось бы услышать то, чего я не знаю.
- Сдается мне, что именно это вы сейчас и услышите. Не знаю, известен ли вам термин "трансдукция". Это теория, согласно которой душа вселяется в ребенка в момент зачатия. Она идет дальше старого аргумента "единой плоти", предполагающего, что соитие является актом духовным. Так считает и ваша жена. Она сказала мне об этом, когда приходила на прием в конце первого месяца - еще не беременная.
- Ну да, она католичка. А что?
- Она была очень расстроена. Сказала, что все обдумала и решила, что нехорошо "идти наперекор природе". У меня сложилось такое впечатление, мистер Уэлфорд, что в ее намерении зачать имелась определенная доля принуждения. Она рассказала, как вы "спасли ей жизнь" и как она поняла, что самое меньшее, что она может сделать, - это подарить вам сына и наследника.
- Что за ерунда! Если у меня и были какие-то скрытые причины хотеть, чтобы Карен забеременела, то это объясняется тем, что, по мнению ее докторов, рождение ребенка могло бы помочь ей обрести душевное равновесие. Она ведь девушка с прошлым.
- В конце нашей беседы она заявила, что хочет прекратить лечение. Что вся эта затея была ужасной ошибкой. Я не стал ее переубеждать. - Голдстон умолк и внимательно посмотрел на Тома. - Тут у меня есть пометка, что с мужем она это уже обсудила.
- Лжет! Не может не лгать! - Том уставился на свои руки. - А вас я попрошу не юлить. Говорите прямо.
- Последний раз я осматривал вашу жену тридцатого мая тысяча девятьсот девяностого года - выходит, больше чем за год до рождения ребенка. Иными словами, зачатие не было результатом ее визитов в этот кабинет.
Минута молчания.
- Понятно. - Том кашлянул, поднял глаза к потолку и ослабил галстук, потом приложил руку ко лбу. - Извините меня. Я признаю, что… что это нечто большее, чем маленький конфуз.
Выдержав паузу, Голдстон сказал:
- Мне очень жаль. Могу себе представить, что вы сейчас чувствуете. Должно быть, вам очень тяжело. - Он еще немного помолчал, ерзая в кресле. - Может, мне все-таки надо было постараться… - Он закусил нижнюю губу. - В смысле, постараться убедить вашу жену, что в "Репрогене" мы не просто играем с природой. В нашем деле присутствует и моральная составляющая. Мы не можем претендовать на высшее место, но в наш атеистический век…
Он пожал плечами, потом провел пальцем по столу, механически проверяя наличие пыли.
- Нам больше нет необходимости это обсуждать. Я не имел права вас отчитывать и приношу свои извинения. Я отнял у вас время. - Том отодвинул стул, собираясь встать из-за стола.
- Минуточку! - остановил его Голдстон. - Не будем торопиться с выводами. Вы случайно не знаете, какая группа крови у вашего сына?
- Знаю. Та же, что и у меня. Я всегда считал, что это часть вашей работы по "подбору". У нас у обоих первая, как и у нескольких миллиардов других. А что?
- Как насчет теста на ДНК?
- Это вы к чему?
- Когда вы в последний раз делали полный анализ спермы? Знаете, Том, всякое бывает.
- Нет, - Том покачал головой, - теперь вы отнимаете у меня время. - Он подвинул доктору листок из папки, но тут же передумал и, вставая, забрал его себе. - Полагаю, ваш принцип строгой конфиденциальности еще действует?
- Разумеется.
- В таком случае вы без этого переживете, - Том взял со стола серую папку с именем его жены в окошечке в левом верхнем углу и вложил в нее страничку с записями по ее делу, - коль скоро, по сути, ничего этого и не было.
Легкая заминка.
- Как вам будет угодно.
С печальной улыбкой директор "Репрогена" обошел стол и, проводив Тома до двери, протянул ему руку.
- Возможно, это не мое собачье дело, Том, - от волнения в его елейном голосе появилась хрипотца, - но не судите ее слишком строго. Желание иметь ребенка порой толкает людей на… на отчаянные поступки.
- Вы правы, - перебил Том, - это не ваше дело.
Для начала ему было необходимо выпить, а уж потом подумать о встрече с деятелями из Атланты.
На полпути в контору он велел таксисту развернуться и высадить его у входа в "Карлайл" на Мэдисон-авеню. В силу привычки его вдруг страшно потянуло в милый старосветский ресторанчик, куда он так любил водить Карен еще до рождения сына. Но едва Том переступил порог отеля, рассчитывая в надежном постоянстве его атмосферы: стенная роспись "арт-деко" в приглушенных тонах, аромат дорогих цветов, тихий, улыбчивый голос гардеробщицы, которая, здороваясь с ним, называла его по имени и любезно справлялась о миссис Уэлфорд, - найти временное убежище от бури ("А крошка Нед… должно быть, ему уже… сколько же ему сейчас?"), он понял свою ошибку.
Заметив у стойки сгорбленную фигуру, показавшуюся ему подозрительно знакомой, Том без задержки проследовал по ходу вращения двери и вышел на улицу.
Десять кварталов он прошел пешком.
На углу Шестьдесят шестой и Мэдисон у него снова прихватило живот. Боль была такая сильная, что ему пришлось остановиться и, изобразив внезапный интерес к витрине ювелирного магазина, прислониться к ее зарешеченному стеклу, чтобы немного раздышаться. Лоб был холодным и липким на ощупь. Том испугался, что его может вырвать прямо на тротуаре. Неужели придется пережить такое унижение? Молоденькая азиатка в белой форме няни, еле сдерживая веер поводков с тявкающими собачонками, спросила его: "Вам плохо?" Том поблагодарил ее с неизменной учтивостью, сказав, что это просто от жары.
На спине выступил пот - спазм прошел, а Том так и остался стоять, пялясь на свое туманное отражение в стекле, из-за которого на него смотрело главное украшение витрины Фреда Лейтона - колье в виде высокого ошейника из рубинов цвета голубиной крови с пропущенным по нему зигзагом крошечных алмазов, похожих на ряд заостренных зубов. Табличка на зеленой бархатной подставке гласила: "Женщине, чья цена превосходит добродетель".
Том невесело фыркнул. Он закрыл глаза. Внутри у него все сжалось, как только он попытался вернуться к своим мыслям. Пять лет быть женатым и ничего не знать! Срок немалый. Значит, она изменяла ему почти с самого начала, жена с пятилетним стажем. В памяти всплыл образ Карен, лежащей у бассейна в Эджуотере, когда она была беременна Недом: ее шелковистая кожа без единого пятнышка, свет ленивого довольства в ее прикрытых глазах, который зажег не он. "Все получится, Том. - Она сжала его руку. - Все будет просто чудесно". И все это время, время близости, обладания, растущего доверия, она ему изменяла, перечеркивая каждую минуту наслаждения, которое они дарили друг другу, все счастье, которое принес им Нед!.. А если учесть, что он для нее сделал, как рисковал, чем жертвовал… в голове не укладывается, честное слово.
Том глубоко вздохнул и, сунув руки в карманы брюк "хантсменовского" костюма, двинулся дальше по Мэдисон-авеню, умудряясь даже в таком состоянии производить внушительное впечатление. Высокий рост и широкий, размашистый шаг уроженца Среднего Запада придавали ему непобедимый вид человека, привыкшего смотреть на мир с горного пика. Другие "пользователи" тротуара инстинктивно отходили в сторону и уступали ему дорогу, даже не подозревая, что за этим парадом самоуверенности, за этим нарочито естественным превосходством может скрываться внутреннее ощущение собственной ничтожности, банальные приступы бешенства и паники, грозившие его погубить.
Бывают дни, когда все в жизни кардинально меняется, думал он, дни, когда становится ясно, что больше ничто и никогда не будет как прежде.
Раньше он, естественно, ревновал. У него были свои сомнения насчет Карен, были подозрения, которые внушает любая красивая женщина. Как, например, в тот раз, когда он обнаружил в ванной саше с противозачаточными таблетками, - противозачаточные, радость моя, но зачем? - и она сказала, что доктор прописал их, чтобы отрегулировать месячные. Если он ей и поверил, то лишь потому, что она сама постоянно его испытывала, неудержимо попирая границы доверия. Тогда это не помешало ему покопаться в ее прошлом. Но он уже научился воспринимать ее увертки, паранойю, безобидную ложь как проявление болезни. В клинике ему посоветовали предоставить ей "больше простора".
Том никак не мог пережить, что она обманывала его именно в то время, когда он всеми силами пытался ей помочь.
Но это еще не самое худшее. Если бы она просто трахнулась с каким-нибудь парнем, забеременела, а потом во всем призналась, он, пожалуй, смог бы ее простить и брак был бы спасен. Ведь у всех людей половина знакомых на поверку оказываются не теми, кем их считали. Но в той шутке, которую она с ним сыграла, был холодный расчет, умысел, нашептанный самим дьяволом. Стараясь полностью принять Неда как родного сына, он каждый свой цент вкладывал в их совместный проект "создания человека". Он честно сделал этот чертов эмоциональный скачок, прописанный доктором Голдстоном. И она это знала.
Он по-настоящему любил мальчика. Нед был, был его сыном, черт подери!
Том на ходу позвонил по мобильнику в контору и узнал, что встреча с атлантцами началась только в десять тридцать. Он сказал миссис Стрейхорн, что идет домой, хотя на языке вертелось совсем другое. Было десять сорок восемь. Выпить время есть. Он прошел еще три квартала, увидел какой-то бар в подвальчике - это была безлюдная, плохо освещенная таверна - и заказал двойной скотч. Неразбавленный.
Надо было обдумать кое-какие юридические аспекты; кроме того, есть, что называется, социальный формат. Безусловно, ему нужно переговорить со своими адвокатами: с Бозом Гиэри о возможности изменения завещания, а с Филом Циммерманом - по поводу развода, и хорошо бы успеть сделать это до конца дня. Чтобы за выходные спокойно просчитать возможные варианты с учетом всех фактов, имеющихся в его распоряжении. Том знал, что по закону штата Нью-Йорк он является юридическим отцом Неда, но то, что мальчик родился вовсе не в результате донорского оплодотворения, неминуемо усложнит дело. Он мог только предполагать, что если дойдет до борьбы за опекунство, то это увеличит шансы Карен и ее любовника. Но в таком случае ей наверняка было бы выгоднее начать бракоразводный процесс.
"Просто он получит то, чего заслуживает…"
Том достал мобильник и выбил номер их семейной адвокатской конторы. Оператор ответил как раз в тот момент, когда подошел бармен и спросил, не надо ли повторить. Том отрицательно покачал головой, но, передумав по обеим позициям, захлопнул телефон и дал налить себе еще глоток виски.
Ему нужно было еще немного подумать.
Хейнс был прав в одном. Тома ужасала перспектива обнародования всего этого в суде. Он хорошо представлял, как поживится за его счет пресса, скармливая истекающей слюной публике интимные подробности его супружеской жизни, тайные визиты в банк спермы (трубя о его бесплодии, которое неизбежно будут смешивать с импотенцией), выставляя мученицей его проблемную красавицу-жену, находящую утешение и реализацию в… Боже правый!.. и в эпицентре всего этого кошмара - невинное дитя, которое ничего не знает, ничего не говорит… - даже подумать страшно.
Воспитанный в старых традициях, Том предпочитал избегать любой огласки. Его отец, не обмолвившийся с ним почти ни словом с тех пор, как он женился на Карен, внушил ему, что джентльмен никогда не выставит на посмешище ни себя, ни свою семью. Хольман Уэлфорд, грубоватый миссурийский скотовод с квадратной челюстью и бывший сенатор в администрации Форда, не мог ни понять, ни простить старшего сына за то, что тот бросил свою первую жену с ее аристократической внешностью, с безупречной восточноамериканской родословной, с европейским образованием, и через год женился на проститутке, охотившейся за денежным мешком, - "на какой-то дикарке, размалеванной губной помадой", как этот старый живодер назвал однажды Карен, - которая не может не запятнать имя Уэлфорда. По иронии судьбы, рождение внука поспособствовало некоторому сближению Тома с семьей, но мысль о том, чтобы доставить отцу - чье "тавро" отеческого послушания было бичующим, несомненным, карающим - удовольствие оттого, что он оказался прав, была еще одной причиной, в силу которой он не мог допустить, чтобы это произошло.
Нет, Хейнс попал в самую точку. Том действительно всегда считал, что частная жизнь - это святое. И если хоть что-то выплывет наружу - а они были достаточно сообразительны, чтобы это понимать, - то его это просто убьет.
Том попросил бармена налить еще порцию виски и принести чек. Он нащупал во внутреннем кармане пиджака портмоне, поискал во внешних бумажку с номером телефона Виктора Серафима, которую тот вручил ему в зоопарке. Найдя бумажку, он разгладил ее, положил на стойку возле портативного телефона и только тогда выпил виски.
Если надо будет заново вычертить карту жизни, подумал Том, - раз уж прошлое и будущее больше не являются континентами надежности и надежды, как он когда-то считал, - то он ее вычертит. Чего бы ему это ни стоило.
Он набрал номер и, когда Виктор ответил, сказал:
- Мы говорили с вами сегодня утром…
- Так теперь вы мне верите?
Том прокашлялся.
- Думаю, нам есть что обсудить.
- Я знал, что вы одумаетесь. Бизнес есть бизнес, не так ли? Слушайте, я сейчас не один. Давайте я вам перезвоню.
- Нет, я сам перезвоню.
Серафим тихо хмыкнул.