Улыбка то гасла, то снова, как прожектор, озаряла лицо гостя, которое между вспышками утрачивало всякую выразительность. Строгое лицо, изборожденное глубокими морщинами и рытвинами. Внушительный нос и высокие острые скулы говорили о наличии в его жилах либо славянских, либо индейских кровей. Длинные седые волосы - без залысин на лбу - были гладко зачесаны назад, а темные узкие глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе смотрели прямо, отчего Карен в своем халате и шлепанцах почувствовала себя неодетой.
- Что, прямо здесь, на Лэттингтон-роуд? - спросила она и тут же пожалела о нотках недоверия в голосе.
- Ну, мы практически соседи… - Мужчина простодушно рассмеялся, то ли проигнорировав, то ли не заметив пренебрежения хозяйки дома. - Я только что приобрел имение в Олд-Уэстбери, прямо на берегу пролива. Дом в колониальном стиле, с четырьмя спальнями, выходит на первую площадку для гольфа. Вам непременно надо там побывать - райский уголок!
- Боюсь, мужа не будет допоздна.
- Ценю! Должно быть, он деловой человек. Просто я подумал, что сейчас самое время отдать дань уважения, если вы меня понимаете.
Карен взглянула на него, не уловив смысла его слов, не зная, как реагировать.
- Признаться, не очень, мистер Серафим…
- Друзья зовут меня Виктор.
Она стянула отвороты халата под самым горлом.
- Не хотите чего-нибудь выпить? Эта жуткая погода… - Карен подошла к столику с телефоном и набрала номер кухни, собираясь попросить Дарлину принести поднос с прохладительными напитками; руки у нее дрожали. - Чай со льдом?
Он кашлянул у нее за спиной; где-то заиграло радио. Выглянув в окно, Карен оторопела: она узнала его, этот автомобиль, стоявший на подъездной аллее, - должно быть, автомобиль Виктора Серафима. Внутри у нее все оборвалось.
Брэкен радостно обнюхивал белые шины.
А чему тут удивляться? Рано или поздно они бы все равно дали о себе знать. К ней в любом случае должны были прислать "сборщика податей". Она знала, что к чему, Сильвия все ей объяснила. Но кто мог предположить, что они заявятся так скоро, - черт, еще ведь и недели не прошло!
- Спасибо, не надо чаю, - ответил он с упреждающим жестом руки.
Вот уж не думала, что у них хватит наглости заявиться прямо к ней домой.
- Слушаю, миссис Уэлфорд.
- Нет, ничего, Дарлина. - Карен положила трубку.
Это был все тот же "линкольн-таункар", который она видела в воскресенье вечером, когда приходила за деньгами на Пьера, 11. За рулем - все та же парочка молодых амбалов, она узнала навороченные рубашки фирмы "Лакосте" одинакового серого цвета - как ливреи. Вон, обернулись в ее сторону, отчаянно работая губами и руками: они переговаривались друг с другом на шквально-изысканном языке жестов.
Карен была вынуждена ухватиться за край стола, чтобы не упасть.
- Если без формальностей, - проговорил Серафим совсем другим тоном, - то нам с вами надо обсудить одно дельце.
- Да, я знаю. Но не здесь. Как только у вас ума хватило заявиться прямо сюда, в этот дом? Муж может вернуться в любой момент. Господи, ведь у меня маленький сын!
- Да ладно, не переживайте. - Голос Серафима потеплел. - У меня у самого два пацана. Я человек семейный. Вам не о чем беспокоиться. Будьте умницей, делайте что положено, и ни одна душа не узнает о нашей сделке, никто никому не причинит зла.
- Боюсь, мне придется попросить вас покинуть дом, и немедленно. Вы не должны больше сюда приходить. Никогда. Это ясно?
- Я уйду, когда сочту нужным, - ответил Серафим. - Это ясно? Позвольте вам кое-что объяснить. - Он подошел к ней и, взяв со столика книгу посетителей, начал ее листать.
- Вы знакомы с известными людьми, - сказал он, кивая головой, как будто его это впечатлило. - Хотите, я впишу сюда свое имя? Да ладно, успокойтесь, я пошутил. Но у меня со всеми так - с клиентами, считающими себя вправе презирать меня за то, чем я зарабатываю на жизнь. Ростовщик, Шейлок, жид! Все так про меня думают. Это несправедливо по отношению к евреям и еще более несправедливо по отношению ко мне. Но у меня с ними разговор короток. Скажи кому в наше время, что ты из Боснии - а в моем случае это так и есть, хотя вырос я здесь, в Бруклине, - сразу хвост подожмет.
- Я всего лишь вежливо попросила вас уйти. Вы не имеете права здесь находиться.
- Моя профессия ничем не отличается от… - Серафим возвел глаза к потолку. - Ведь когда вы идете в банк, ипотеку или кассу взаимопомощи, вы рассчитываете, что доверие, которое вы им оказываете, будет взаимным. Правильно? Ты мне - я тебе. Вы хотите править миром - прекрасно, дерзайте, но вы должны понимать, что я слишком давно кручусь, чтобы меня все это впечатляло. - Он обвел ладонью дом, парк и весь привилегированный мир вокруг, потом захлопнул книгу посетителей и швырнул ее на столик. - Ну раздвинули вы ножки, разбили пару яиц, захомутали богатого мужика, и что? Я слишком много о вас знаю, принцесса. Я знаю вашу историю. Знаю женщин вашего типа. Вы не в том положении, чтобы разговаривать со мной как с последним дерьмом.
- Я всего лишь хотела сказать, что ваше появление здесь ставит меня под удар. Мне обещали, что все останется в строжайшем секрете. Если мой муж что-то узнает, он… он меня просто убьет, вот и все.
- Ничего он не узнает. Если вас беспокоят такие пустяки, то вам тем более лучше поспешить… Старина Том, доложу я вам, Карен, пребывает в полном неведении.
- Вы ведь за мой следили?
- Нам приходится защищать наши капиталовложения. Тут ничего личного. У меня ваши секреты в безопасности.
- То есть?
- Мы никому не даем по полмиллиона долларов за так и не всучаем бесплатных тостеров - даже привилегированным клиентам. Ростовщичество, Карен, - это серьезный бизнес. В нем задействовано много народу: банкиры, бизнесмены, люди вроде вашего мужа, пользующиеся уважением в финансовом мире, - они не в бирюльки играют.
- Кажется, я знаю, что делаю.
- Ведь если вы просрочите ипотечные платежи, то у вас отнимут дом, правильно? Вот и у нас так.
- Понимаю.
- Все, что от вас требуется, - это отдать мне деньги, и я буду счастлив удалиться восвояси.
- Какие деньги?
- Какие? Она еще спрашивает! Вы режете меня без ножа, Карен, вы хоть это понимаете? Разве Морроу не сказала вам, что мы берем шесть с пяти? Половину вы платите сейчас, остальное - в конце недели.
- По-моему, здесь какая-то ошибка. Мне дали семь дней. Таков был уговор.
- Речь идет о необычайно крупной сумме. Если бы мы не знали, что ваш муж ворочает такими деньгами, мы бы и разговаривать с вами не стали. И теперь моим инвесторам кое-что нужно - доказательство порядочности, только и всего.
- Ну, это уж слишком. Никто не говорил мне ни о каком доказательстве порядочности.
- Слишком? Карен, я пытаюсь все уладить добром, и не важно, берете вы пять долларов или пять "лимонов", капитал… впрочем, пес с ним, с капиталом: главное - интерес, проценты. Это навар, Карен, это сок, часть вас… и чего-то вашего, что теперь принадлежит мне.
Серафим сделал шаг в ее сторону, и она отшатнулась, испугавшись, что он хочет к ней притронуться, но он прошел мимо и взял со столика бронзовую ремингтоновскую статуэтку.
- Тяжелее, чем кажется. Сколько, по-вашему, стоит такая штуковина? Пятьдесят, семьдесят пять, сто тысяч долларов? А знаете, я мог бы конфисковать ее в качестве дополнительного залога. Мой младшенький, Рональд, просто балдеет от Дикого Запада.
Это была статуэтка ковбоя в классической позе - верхом на необъезженной лошади; он размахивал миниатюрной широкополой шляпой, откинув другую руку назад. Одна из любимых вещиц Тома.
- Из-под какого бы камня вы не выползли, мистер Серафим, боюсь, ваше путешествие было напрасным. Денег у меня нет.
- Не это я ожидал от вас услышать, Карен. Вот смотрю я на ваш прекрасный дом, похожий, блядь, на дворец… ведь одно то, что висит тут на стенах, раз, наверное, в десять-двадцать больше, чем… Я пришел сюда сегодня не для того, чтобы оскорбляли мои умственные способности. Я, блядь, пришел забрать то, что вы мне должны!
- Вы все получите в воскресенье.
- По воскресеньям, сударыня, я хожу в церковь, я провожу весь день дома, с женой и детьми. По воскресеньям - все дела побоку.
- Самое раннее - в субботу. Быстрее мне не управиться.
Он не ответил. Казалось, его больше занимала статуэтка, которую он рассматривал на свет, взвешивал на ладони, играл ею, заставляя маленького ковбоя скакать по воздуху, как ребенок играет с бумажным самолетиком, воображая, что он настоящий.
- Поставьте, пожалуйста, на место.
- Жду до завтра, принцесса. В вашем распоряжении двадцать четыре часа. Вы ведь знаете парковку за кафе "Деннис" на Глен-Коув-роуд? Ждите меня там где-нибудь около трех. Если вы не явитесь, я буду считать, что вас больше устроит, если я обращусь с этим делом к вашему мужу.
- Можете не волноваться, я приду.
- Тогда по рукам? - Он улыбнулся ей и, выворачивая запястье, как официант, поскакал статуэткой к столику. - Вы случайно не видели "Одинокого голубя"? Его очередной раз крутили на прошлой неделе. Как вам нравится этот персонаж, как его… Роберт Дювалл, что ли…
Отвлеченная на мгновение приглушенным шумом голосов на газоне, Карен услышала глухой "тюк" бронзы о паркет и только потом, словно в замедленной съемке, увидела, что статуэтка выпала из рук Серафима. Слишком поздно для ее "О нет!".
- …нет, не Дювалл - другой, Томми Ли Джонс.
Слабо вскрикнув, Карен опустилась на колени. Глаза ее наполнились слезами, когда она поняла, что статуэтка, слава богу, не разбилась. Только что-то в ней было не так. К горлу подступила тошнота: рука со шляпой у ковбоя выгнулась назад под немыслимым углом.
- Как я объясню это Тому? - запричитала Карен.
Серафим развел руками.
- Несчастный случай, - сказал он, присев рядом с ней на корточки. - Да ладно вам! Бог свидетель, она просто выскользнула у меня из рук. Мне очень жаль. И не такое бывает, Карен. Дайте-ка взглянуть. - Он взял у нее статуэтку и, скривившись от усилия, более-менее выправил руку ковбоя. - Прошу! Никто и не узнает, что наш капитан сделал маленький "бряк". Видите: цел и невредим.
Он водрузил статуэтку на постамент и подал Карен руку, желая помочь ей подняться. Она хотела проигнорировать его жест: не хватало еще, чтобы этот наглый холуй к ней прикасался, - пока не заметила, что на среднем пальце протянутой руки отсутствует верхняя фаланга, и постеснялась ее не принять. Теплый обрубок вдавился ей в ладонь.
- А теперь уходите, прошу вас. Пожалуйста.
Она вглядывалась в его крупное, отнюдь не враждебное лицо и видела лишь отраженную в стеклах очков неподвижность комнаты: голубой персидский ковер, окна, утопленные в белые арки, повторяющиеся по всей длине галереи… но тут в них мелькнула тень, и Карен поняла, что взгляд Серафима устремился куда-то за ее плечо.
- Буду рад сделать это для вас, миссис Уэлфорд, - проговорил он с улыбкой, предназначавшейся отнюдь не ей. - А не представите ли вы меня остальным членам вашей чудесной семьи?
Карен обернулась, все еще придерживая рукой отвороты халата, и увидела Хейзл, стоящую в бикини в проеме арки, выходящей на террасу. Девушка держала за руку Неда и спрашивала ее, не возражает ли она, если они с мальчиком пойдут в детскую посмотреть телевизор.
- Это Нед и…
- Приветствую вас, молодой человек, - сказал Серафим. - Как поживаете?
Нед смущенно поежился и застенчиво уткнулся головой в золотистое бедро Хейзл.
Сборщик податей засмеялся.
- Что, кошка откусила тебе язык, Док?
2
Пока Джо расплачивался за номер, Карен ждала на парковке "A&S" на бульваре Квинс через дорогу от мотеля - этакого борделя под названием "Ковер-самолет", которым они раньше пользовались в экстренных случаях, когда для Карен было небезопасно приезжать к нему домой.
Не спуская глаз с бюро регистрации, Карен поминутно поглядывала в зеркальце заднего вида - убедиться, что за ней не следят. Она позвонила Джо сразу же после ухода Виктора Серафима, но по телефону ничего не сказала. У них был условный сигнал, основанный на предпосылке, что звонящий ошибся номером, - она могла только обозначить, что ей надо срочно его увидеть и что времени у них в обрез.
Карен прислушивалась к биению сердца, отмерявшего драгоценные секунды. Услышала, что оно забилось чаще, когда Джо вышел из здания бюро и, бросив мимолетный взгляд в ее сторону, свернул на тропинку, ведущую к апартаментам, зарезервированным для краткосрочных визитов. Ей было противно бывать в подобных местах, включаться в их безжалостный "клиентооборот", приумножая эту неизбывную вонь, количество этих мелких вороватых измен. Но сейчас, быть может, потому что она боялась, а может, потому что знала, что это будет их последняя встреча перед тем, как они соединятся навеки, ей было все равно. Она испытывала какое-то неистовое возбуждение оттого, что находилась здесь.
Увидев, как Джо скрылся в одном из коттеджей, Карен выждала пару минут, потом вывела свой темно-синий фургон на дорогу и, пролетев мимо куполов и минаретов бурлескного фасада "Ковра-самолета", въехала во двор мотеля.
Она поставила машину в положенном месте напротив номера 1002, не позаботившись воспользоваться преимуществом дощатого забора, возведенного понятливым руководством для защиты автомобилей и их номерных знаков от любопытных. Джо был в черной "кегельбанке" пятидесятых годов - футболке с длинными рукавами и его именем на спине, вышитым большими фиолетовыми буквами. Карен отыскала ее в "комке" и подарила ему на их первое Рождество в Нью-Йорке. Приятный штрих, если учесть, что эта "кегельбанка" никогда ему не нравилась. Значит, он хотел доставить ей удовольствие.
Дверь открывается раньше, чем Карен подносит руку к звонку.
Она видит, как взгляд Джо устремляется мимо нее - проверить, чисто ли на горизонте; потом она не успевает его перехватить в нестерпимом желании оказаться в объятиях возлюбленного. У нее вырывается легкий стон, даже всхлип, словно родной уют его объятий - это еще не настоящее убежище. Потом он целует ее, накрывая ее губы своими, и она испытывает блаженное чувство освобождения от всего того, что стальным обручем сжимало ей горло, - чувство столь сильное, что она никак не может унять дрожь.
- Что с тобой?
- Да ничего, просто перепугалась. Обними меня.
Ей хочется смеяться - до чего же хорошо просто быть с ним!
- Что случилось?
- Ну не на пороге же!
- Все будет нормально. Не надо волноваться.
- У нас не так много времени. Я должна вернуться к шести.
- Если хочешь, мы можем просто поговорить.
Она улыбается.
- Я бы не прочь, Джо, но посмотри на себя.
Еще с минуту они, раскачиваясь, стоят на пороге - беспечные, как молодожены на фото, - в рамке дверного проема на омерзительно пунцовом фоне вестибюля, омываемые струями спермацетово-холодного, хвойно-свежего запаха, просачивающегося из номера в грохочущий день.
- А сама-то я, господи, - ты только потрогай! - шепчет она ему на ухо вибрирующим от нетерпения голосом. - Кажется, я умру, если ничего не будет.
И тут она вспрыгивает на него, как ребенок, оседлав его стоймя, обхватив его голыми руками и ногами и пытаясь найти опору в узком простенке, пока он, удивившись, но не замедлив ответить, не понес ее в спальню, подхватив обеими руками за ляжки под юбкой, стаскивая с нее чуть не насквозь промокшие трусики и ногой захлопывая дверь, к которой был вынужден сразу прислониться, потому что Карен уже расстегивала пуговицы и молнии; с носа у нее сползают очки, но у него хватает соображения продолжать покусывать ее уже гордо торчащие соски, пока ей до боли не захотелось провалиться с ним сквозь розоватый сумрак и рухнуть на постель, заколыхавшуюся под ними, словно море, словно запертая в клетку волна, которая перенесет их из Квинса на пустынные берега какого-нибудь райского острова в Аравийском море… о чем упорно напоминал ей Джо, когда она должна была вот-вот кончить, готовая поверить чему угодно.
Бездыханные, они лежали, со смехом разглядывая множество своих крохотных отражений в зеркальной мозаике диско-шара, висевшего над все еще колыхавшимся водяным матрасом.
С Джо всегда было так - уютно, весело, вольготно. Его желание никогда не утрачивало безотлагательности. Ее же просыпалось только в ответ на его. Они не пытались притворяться, что все было как в первый раз, когда они влюбились друг в друга. Но в отличие от Тома, чьей навязчивой потребностью было срывать с нее слой за слоем, отыскивая ядро ее сущности, как будто он надеялся найти там ответ, бог знает на что, Джо научился позволять ей быть самой собой и выказывать ей нежность, которая была так ей необходима.
У нее не получалось спать одновременно с двумя мужчинами.
Довольно часто - а в последнее время, с тех пор как Том стал более настойчив, чуть ли не всегда - Карен притворялась с Джо. Она не считала, что в этом есть что-то нечестное или зазорное, и не стыдилась этого, потому что была абсолютно уверена, что, когда все их перипетии кончатся и они будут вместе, все в их отношениях придет в норму.
Просто она не думала, что он догадывается.
Хорошо бы, если бы ты хоть иногда кончала, сказал он как-то раз, чем очень ее удивил.
Потерпи, Джо, прошептала она, в блаженстве прижимаясь к нему. Ломается, как школьница на первом свидании, ворчал он, понимая, однако, что она имеет в виду.
Начало их романа восходит к моменту эксгумации Карен, когда Джо вытащил ее из Зимней Гавани - "кладбища с блуждающими огоньками", как он окрестил заштатный городишко в центральной Флориде, где они с матерью жили в вагончике на берегу озера Люсиль. Тогда и началась ее жизнь.
В свои восемнадцать лет Карен, окончив католическую школу Святого Иосифа (это было летом 1981 года), работала сразу на двух работах: по будням в лавке художника, а по выходным - экскурсоводом в Кипарисовом парке, чтобы иметь возможность платить за обучение в колледже. С ворчливого согласия матери - которая вот уже десять лет, с тех пор как их бросил отец, искала утешения в Христе и бутылке, - она собиралась осенью поехать на юг Флориды.