- Позвольте мне кое-что вам объяснить, - сказал Уэлфорд. - Моя жена имеет склонность обвинять себя в том, в чем она вовсе не виновата, даже в том, чего не было, - просто невезение, нескоординированность. Возможно, поскольку она воспитана в католической вере, ей кажется, что она должна нести наказание за "грехи". Я говорю о болезни, которой она страдает с малых лет.
- И что? Вы будете ссылаться на ее невменяемость?
- Она начала заниматься самоистязанием еще в детстве, тайком раздирая себе руки и ноги щепками, ножами, стрелками компаса и не знаю уж чем еще. Стала, что называется, "резчицей". Конечно, она всегда это отрицала. Был один доктор, с которым она однажды беседовала. Он сказал мне, что у девочек ее происхождения это не редкость - он употребил выражение "дисфункциональное расстройство". Отец вечно в разъездах: продавал страховки, торговал по мелочи в рассрочку - что угодно, лишь бы подальше от дома. А если возвращался - начинал пить, дебоширить. В конце концов он ушел навсегда. Ей было тогда восемь лет. Мать отыгрывалась на Карен, Карен - на себе…
- Том, - мягко сказал Серафим, - по долгу службы я выслушиваю много историй о горькой судьбе. Но я, хоть убей, не понимаю, почему люди вроде вас женятся на таких женщинах.
- Думаете, вы один? - Том засмеялся, чувствуя, что разговаривать стало легче. - Когда я начал за ней ухаживать (мы познакомились на одной вечеринке в центре города), все наперебой кинулись меня предупреждать, что эта связь до добра не доведет. Красивая, мозговитая, с норовом, но не та девушка, с которой стоит заводить серьезные отношения.
На самом деле Том увидел Карен уже после вечеринки: она стояла на краю тротуара, дрожа от холода, в черном жакетике из шелка "марабу" и в темных очках. Была морозная февральская ночь, и он решил ее подвезти. "Вам куда?" - спросил он. На горизонте, насколько он помнил, - ни одного такси. "Шизик! - пробормотала она, грациозно скользнув на заднее сиденье его лимузина. - Тогда уж не жалей лошадей!"
Но всегда находились люди, утверждавшие, что их встреча не была случайной.
- С Карен было опасно. Может, в этом и состояла ее привлекательность. Она ловила кайф, выставляя себя исчадием ада. Дело не только в наркотиках и пьянстве. Она любила "прошвырнуться по городу", целыми ночами таскаясь по самым жутким кварталам Нью-Йорка - одна! Поверьте, я не идиот, чтобы гоняться за каждой несчастной девчонкой. Но я организовал за ней слежку - просто чтобы знать, что с ней ничего не случилось.
- И вы продолжаете за ней следить, продолжаете платить сыщикам. Так вы на это смотрите?
- О том, что она занимается самоистязанием, я узнал только после ее возвращения из клиники. Стал замечать у нее на теле эти следы - ровненькие сеточки царапин и порезов, как правило, в тех местах, где их не видно. Она всегда находила вполне правдоподобные объяснения. И вот однажды, вскоре после того, как мы поженились, мне попался детский пластиковый контейнер для завтраков, спрятанный в углу ее шкафа в нашей спальне. На крышке были выцарапаны инициалы К. С. Контейнер сохранился у нее со школьных лет, тогда она носила фамилию Стро, Карен Стро. Чего там только не было: бритвочки, лезвия, гвозди, четки, осколки стекла.
- Иисус Мария! - Серафим в ужасе отшатнулся.
- Портативный жертвенный алтарь. Вам это может показаться странным, но я понял тогда, как сильно я ее люблю. Я убедил ее пройти повторный курс лечения, и около двух лет, пока Нед был маленький, все вроде бы шло нормально. В клинике нам объяснили, что Карен практикует самоистязание как способ подавить душевную боль, снять невыносимое эмоциональное напряжение. Да, она была счастлива. Я давал ей все, что можно пожелать, и в награду она подарила мне сына. Кратковременное обострение наступило около шести месяцев назад, когда Нед перестал говорить. В одну из последних ночей я обнаружил, что царапины появились снова.
- Вы чего-то не договариваете, Том.
- В последнее время ее что-то очень гнетет.
- Что же - если не то, что я думаю? Зачем ей понадобились деньги?
- Не имею ни малейшего представления.
- И почему надо было обращаться именно ко мне? Занимать деньги у ростовщиков… Знаете, как это у нас называют? "Самострел", иными словами, членовредительство.
- О чем я вам и говорю. Как раз по ее профилю. Карен бывает довольно изобретательна, когда дело касается самоистязания, - возможно, все это просто очередной способ подвергать себя опасности.
Серафим повернул голову и посмотрел на него.
- Это вас подвергают, мистер Уэлфорд. Послушайте пленку. Тогда вы, возможно, измените мнение о "профиле" вашей жены. А парень, с которым она кувыркается? Она вкладывает в это всю душу и сердце - сами услышите.
Том посмотрел на свои руки. У него вдруг возникло дикое желание сцепить их на глотке Серафима. Но он усилием воли заставил себя сохранить спокойствие и переменил тему разговора, спросив как бы вскользь:
- Ваш человек случайно не выяснял историю болезни Хейнса?
- Пытается. Медицинские записи не так-то легко добыть. А что вас беспокоит - СПИД? Господь с вами, они просто собираются вас замочить.
- Прежде всего, мне надо показать Карен докторам, что я и сделаю, как только пойму, что происходит. - Том взял со скамейки желтый конверт и сунул его в карман пиджака. - А там, возможно, мы с вами придем к какому-либо соглашению.
- Но только на тех же условиях, что и с вашей женой.
- Если я смогу удостовериться, что сделка действительно имела место, то вы получите назад свои деньги. - Том поднялся. - Надеюсь, после этого мы с вами больше никогда не увидимся.
Он коротко кивнул ростовщику и, взглянув на часы, зашагал к выходу из зоопарка. Серафим перехватил его у турникетов напротив Арсенала.
- Мы говорим об основной сумме, плюс проценты за ту неделю, что мои деньги не работали, плюс то, что набежит, если заем не будет возвращен раньше оговоренного срока, что в случае вашей жены составляет один месяц. При шести с пяти еженедельно это будет еще четыреста тысяч. Вас устроит, если в сумме - гонорар за слежку я отметаю - мы сговоримся на миллионе ровно?
- У вас чертовски крепкие нервы, - бросил Том на ходу.
- Мы с вами деловые люди. Мы понимаем друг друга.
Том резко развернулся.
- Только давайте проясним одно: у нас с вами нет абсолютно ничего общего.
Серафим усмехнулся и возвел очи к небу.
Они вместе вышли из парка и молча остановились в тени деревьев на западной стороне Пятой авеню. Том вспотел, чувствуя теперь жару: за то короткое время, что они провели в зоопарке, температура доползла до тридцати пяти. Он нетерпеливо озирался в поисках такси.
- Вас не подвезти? - спросил Серафим, махнув рукой в сторону серого "линкольна-таункара" с затемненными стеклами, припаркованного на противоположной стороне улицы. У автомобиля, прислонившись к капоту и сложив на груди длинные пухлые руки, стоял молодой амбал.
Том не ответил.
Серафим пожал плечами и сошел с тротуара, но вдруг остановился, как будто что-то забыл. Потом раскинул руки и, взвесив на ладонях воздух, спросил:
- Знаете, что я еще принимаю в расчет? То, что человек вашего положения не может позволить себе впутываться в подобные дела. Это будет некрасиво.
- Хотите взять меня шантажом?
- Помилуйте, Уэлфорд, - я предлагаю вам покровительство.
2
Кабинет Тома, из которого с севера открывался вид на парк, был похож на подвешенный в небе капитанский мостик: узкий и скромный, с двумя застекленными снизу доверху стенами, он казался большим, как сам Нью-Йорк. Подперев подбородок сложенными пирамидкой пальцами, Том взирал на изометрическую расчеркнутость города, борясь с желанием позвонить Карен и предъявить ей доказательства - прежде, чем он что-нибудь предпримет, и даже прежде, чем сам с ними ознакомится. Толстый желтый конверт, врученный ему Серафимом в зоопарке, лежал нераспечатанный под замком в ящике стола. Вызревал.
Подавшись вперед в рабочем кресле, Том сгреб фотографии жены и сына в серебряных рамках и положил их на стол лицом вниз. У него оставалось двадцать - нет, уже меньше - минут, чтобы подготовиться к выступлению перед советом директоров "Гремучего грома", и он не мог позволить себе отвлекаться на посторонние мысли.
Секретарше было велено ни с кем его не соединять.
Том не видел причин волноваться по поводу исхода сделки с "ГГ". Но, следуя своему принципу во всех предыдущих баталиях, он рассматривал ее как сражение, которое необходимо выиграть. В противном случае, полагал он, любой, кто захочет затеять с ним битву в будущем - пусть даже без единого шанса на успех, - сочтет себя не только вправе, но и обязанным бросить ему вызов.
Год назад он набрал двадцать процентов привилегированных акций этой компании из Атланты, занимающейся лизингом контейнеров и шасси, с тем чтобы в итоге получить полный контроль. Будучи председателем, он вскоре начал агитировать за перемены - отнюдь не из жажды крови, но проблемный бизнес не раскрутишь, не подставив пару подножек и не ударив по чьим-либо чувствам. Когда стало очевидно, что он может добиться своего, большинство директоров взбунтовались и на спешно созванном собрании сняли его с поста председателя. Том как сейчас видел лица этих бравых удальцов из Атланты, с трудом сдерживающих ликование по поводу успешной засады - ни дать ни взять пещерные люди, исполняющие ритуальный танец вокруг хищника, которого им удалось заманить в яму с кольями.
Том не таил на них зла. Что ему эти мелкие сошки, занятые борьбой за выживание в столь изменчивом мире! Но после поражения в Атланте он стал где только можно скупать акции "Гремучего грома". На прошлой неделе его доля в компании доросла до тридцати шести процентов. Совет директоров потребовал провести внеочередное собрание. Намеченное на сегодня, на десять утра.
У него не было никаких сомнений, что они сдадутся.
Он снова развернулся к окну и откинулся на спинку кресла, сцепив руки на затылке, закинув одну ногу на подставку небесного глобуса семнадцатого века, подаренного ему первой женой "в пандан" к бронзовому телескопу на треноге, стоявшему в противоположном углу. Не лучше ли было бы убрать эту железяку с глаз долой? Послушать, что ли, пока пленку или хотя бы кусок, чтобы понять, подлинная она или нет? В оконном стекле зеленело отражение экрана "Квотрона", выплевывающего курс акций; над ним, на филенчатой стене позади письменного стола, висела небольшая картина Мане с черным пароходиком, бороздящим воды Ла-Манша, - единственная по-настоящему ценная вещь в его хозяйстве. Других произведений искусства в кабинете не было. Мебели тоже.
Ночь, когда он вернулся из Чикаго…
О деньгах к тому времени он, разумеется, знал. Это послужило одной из причин его поездки, но и без проверки было очевидно: что-то не так.
В его памяти четко запечатлелось довольное, пофигистское выражение в глазах Карен, ее негромкий, самоуничижительный смех, когда она описывала свой небогатый событиями день, и весьма убедительно, - хотя бы потому, что она всегда умела убедить самое себя. Именно так все начиналось в последний раз - с маленькой лжи.
Но убийство?
В кабинете было совсем тихо.
Вопрос стоял не о возмездии, а о том, как внушить этим довоенным остолопам (Том встал и, словно это могло помочь ему собраться с мыслями, начал ходить по кабинету), что и в наши дни, когда стремление к богатству подвергается моральной опале… иначе говоря, господа, когда голова Америки настолько возвысилась над задницей, что не видит собственного дерьма, мир вынужден меняться; время идет, и убыточные предприятия вроде вашего… - да, он гордился тем, что доныне никто не мог сказать о Томе Уэлфорде, что он оставляет после себя разрушения.
Том снова подошел к письменному столу, сел, достал ключ и открыл ящик. Потом, перегнувшись через него, нажал кнопку внутренней связи и наказал миссис Стрейхорн, чтобы его не беспокоили ни по какому поводу.
Дрожащими руками он вставил кассету в магнитофон.
Поначалу Том с трудом узнал голос женщины, и это вселило в него надежду. В студии голоса можно клонировать, изменять "хирургическим" путем, делать их похожими на чужие. Ему хотелось думать, что Серафим имел доступ к такого рода технике и подделал запись, что он все это сфабриковал.
Он прокрутил пленку, останавливая наугад, позволяя себе вслушиваться, только когда попадал на диалог, пропуская длинные куски недвусмысленного молчания.
Благо, он знал, что искал.
Можно было не обращать внимания на сверхчеткие звуковые эффекты аппаратуры Хендрикса: вскрики и завывания, совсем не характерные для той Карен, которую он знал, ритмичное пошлепывание плоти о плоть, ускоряющееся к предсказуемой развязке. Это не в ее духе. Карен была пассивна по природе. Девица же на пленке с таким упоением доходила до крайней степени распутства, что ее голос то и дело срывался на басовую хрипотцу протяжного южного говора - южного, черт подери; а иногда она разражалась грязным смехом грошовой шлюхи.
Да, разыграно как по нотам.
Но чем больше он слушал, тем труднее ему было притворяться, что он не знает, что даже представить себе не может, чей голос звучит на пленке: какая-то совершенно незнакомая ему женщина томно мурлычет на ушко какому-то прощелыге в гостиничном номере, что она любит только его.
К тому времени, когда он дошел до известного пассажа, у него уже не оставалось никаких сомнений. Она изъяснялась иначе, но так странно, что Том не стал анализировать; его Карен говорила на другом языке - на каком-то чужом языке, которым она воспользовалась с единственной целью - уничтожить его, унизить, предать.
Том отмотал пленку назад и еще раз прослушал этот фрагмент.
Карен: Я мечтала об этом, но никогда не хотела, чтобы это произошло. Просто он получит то, чего заслуживает.
Чего же, интересно, я заслуживаю? Том улыбнулся. Жестокий удар. И это после всего, что он для нее сделал… что ж, Карен всегда имела склонность к мелодраматичности. Пленка крутилась дальше.
Хейнс: Почему же у меня тогда так гадко на душе?
И ты еще спрашиваешь, пизденыш? Тому стало понятно, откуда у Серафима и "Эдди" с приставленным к стене ухом появилась мысль о том, что Карен и Хейнс собираются его убить.
Карен: Мы все делаем правильно. Мы должны в это верить. Всегда. Быть вместе - это наш моральный долг. Я уверена, что Господь видит нас, верю, что все, что мы делаем, мы делаем с Его благословения. Мы семья, Джо. И нам ничего не остается, кроме как узнавать друг друга все лучше и лучше… как ты сам всегда говорил.
Похоже, она все-таки рехнулась, совсем рехнулась, подумал Том.
Хейнс: Видно, судьба.
Нет, вы только послушайте! Господи, и где ж она такого откопала? Том нажал на "стоп" и сбросил наушники. "Мы семья" - вот отчего у него скрутило кишки… Тошнотворный душок праведности…
Перед глазами у него возникло лицо Карен: на верхней губе капельки пота, темно-медовые волосы разметаны по подушке.
Боль застала его врасплох - режущая боль, такая жуткая, что он весь скрючился.
Так он и сидел, пока ему не полегчало, в ошеломлении поглаживая колени и пытаясь понять, что делать. Затем медленно выпрямился. Пришло время встречать народ из "Гремучего грома". Но приоритет был отдан другому. Сняв трубку, Том набрал общий номер госпиталя на Леннокс-Хилл и попросил, чтобы его переключили на клинику доктора Голдстона.
В ожидании ответа он, отбивая такт устричным ножом эпохи Георга III, служившим ему для вскрытия писем, изучал содержимое конверта. Помимо отчета Хендрикса там было пять фотографий, отснятых дальнобойным объективом. Том разложил на столе цветные снимки: Карен за рулем "вольво", сворачивающего на подъездную аллею; Нед, играющий во дворике белого каркасного дома; смазанный профиль Джозефа Ская Хейнса; а вот и все вместе: Джо с Карен стоят обнявшись, а Нед возюкает в грязи свое "защитное" одеяльце.
Лицо Хейнса показалось ему знакомым. Жаль, расплылось, не попав в фокус. Боль в животе обострилась. Том даже подумал, что сейчас упадет в обморок, но ледяной спазм прошел.
Нет, на все сто он не уверен.
- Кабинет доктора Голдстона. Чем могу служить?
Протянув руку к опрокинутым фотографиям жены и сына, Том вернул их в вертикальное положение, словно это были иконки, обладающие защитной силой.
- У меня назначен прием на завтра на одиннадцать тридцать. Я бы хотел его перенести. Моя фамилия Уэлфорд.
- Пожалуйста, мистер Уэлфорд. Когда вам удобнее? Есть два-три окна на следующей неделе. Так, посмотрим…
- Я буду у вас через десять минут.
- Через десять минут? Простите, мистер Уэлфорд, но у доктора Голдстона очень плотный…
Том положил трубку и после секундного колебания позвонил своей секретарше и сказал ей, что произошло нечто непредвиденное. Он вынужден отлучиться по срочному делу. Не будет ли она любезна уведомить об этом Джерри? Пусть он принесет атлантцам искренние извинения от его имени и заменит его на боевом посту.