* * *
Тем временем Гришутка стоял перед хозяином. Рыжов сидел на крыльце, держа Гришутку за плечи, и крепко сжимал своими коленями его тоненькие коленки.
- Зачем свистнул, говори! Или, может быть, научил кто, а? Говори, иначе несдобровать! - строго допрашивал хозяин. Гришутка смотрел прямо в его холодные глаза. У, какой злой, страшный!.. Но всё равно, - папку выдать нельзя!
- Ребята… деревенские… свистеть научили, - робко пролепетал он.
- Да я не про то, дурак! Около Ласточки зачем свистнул? Подучил кто?
- Никто не подучил… я сам.
- А зачем?! Говори, зачем?
И вдруг, неожиданно для самого себя, Гришутка догадался, как сказать.
- А ни за чем… У меня всё не выходило… ребята учили, учили… я пробовал, пробовал, всё не выходит… а тут вдруг и вышло… я же не нарочно…
- Врёшь, не проведёшь! - заорал Рыжов. - Рабочие подучили, чтоб сегодня на фабрику не приехал! Называй, кто именно!
Но Гришутка твёрдо стоял на своём: не выходило, а тут вдруг вышло!.. Он весь дрожал, голова его кружилась всё сильней, он говорил заикаясь, но сердце его ликовало: не догадывается хозяин! Не посадят папку в тюрьму!
- А ну-ко, пойдём! Заговоришь ты у меня! - И хозяин поволок Гришутку в дом. Ухмыляющийся лакей Василий шёл за ними.
В гостиной полулежала в кресле хозяйка и стонала. Горничная Глаша растирала ей чем-то пахучим виски. Рыжов протащил мимо них Гришутку и воткнул в свой кабинет.
- А ну, Василий, развяжи ему язык! - приказал он и вышел в гостиную.
- Скажешь, парнишка, - зашептал вкрадчиво и ласково на ухо Гришутке Василий, - пальцем тебя не трону и пряников дам. Вкусные у меня пряники! Ты мне только скажи: кто научил? Имя назови! Ну? Имя!
- Никто не подучил… Не выходило… а вдруг вышло, - упрямо твердил Гришутка.
- Ладно же! Небось сейчас заговоришь!
И не успел Гришутка опомниться, как его голова оказалась крепко зажатой между коленками Василия. В ушах зашумело, стало страшно, - ведь дома его никогда не пороли… После первого же хлёсткого удара Гришутка громко заревел, не столько от боли, сколько от обиды.
- Ну, - жёстко сказал Василий, ещё туже сжав коленями голову Гришутки, - говори: кто подучил? Имя?
- Не… вы… ходило… а тут вышло… - захлебываясь плачем, бормотал Гришутка.
- Ну, брат, не взыщи, придётся ещё наддать, - сказал Василий.
У Гришутки потемнело в глазах, но тут чьи-то сильные руки вырвали его у Василия.
- Не смей! У, изверг! Господский прихвостень! - услышал он над собой горячий шёпот горничной Глаши. - Не видишь, ребёнок чуть не без памяти! - Она подхватила Гришутку на руки и быстро двинулась к другой двери из кабинета. - Пойдём, я тебя чёрным ходом к мамке снесу… У, ироды проклятые, погодите же!..
Это было последнее, что услыхал Гришутка. Он и в самом деле потерял сознание.
* * *
Хозяйка ехать в город на "сумасшедшей" Ласточке отказалась. Её увезли на другой лошади.
А на Ласточке Григорий в тот же вечер повёз хозяина на фабрику. Рыжов ехал не один. Рядом с ним сидел в коляске казачий офицер. Его сотня скакала сзади на почтительном расстоянии.
Офицер говорил без умолку. Григорий не пропустил мимо ушей ни одного его слова.
А тот хвастался:
- Я, ваше степенство, с этими бунтовщиками в два счёта справлюсь, не впервой. Мои казаки - орлы! В нынешнем году, изволите знать, по всей губернии мужики бунтуют. Сколько усадеб пожгли! А не дале как вчера в соседней волости у фабриканта Птицына бой был.
- Что-о?! - испуганно переспросил Рыжов.
- Форменный бой! - расхохотался офицер. - Забастовали рабочие. Хозяин меня с сотней вызвал: усмирите! А те не сдаются! Забаррикадировались на фабрике! Пришлось штурмом фабрику брать! Да-с, штурмом! И что бы вы думали? Ружьишек-то у голодранцев нет; защищаться нечем. Так они, прежде чем сдаться, вдребезги фабрику разнесли!.. Ну, уж и было им! Ни один не ушёл! И вашим то же будет!
- Гм… знаете ли, это… не очень меня устраивает… - пробормотал Рыжов и угрюмо замолчал.
- А что? Неужто бунтовщикам уступите? - полюбопытствовал офицер.
Рыжов не ответил. Он мучительно прикидывал в уме, - как быть?.. Конечно, бунтовщиков постреляют, засадят в тюрьмы, выпорют… Ведь восстания в конце концов везде подавляются… Но усадьбы-то уж сгорели!.. Но Птицыну-то придётся фабрику заново оборудовать!..
А офицер всё продолжал хвастаться и убеждать Рыжова не уступать забастовщикам.
Подкатили к фабрике. Её дубовые ворота оказались на запоре. На вышке похаживал дежурный патруль - двое старых рабочих. Офицер, придерживая саблю, выскочил из коляски. За ним вышел и Рыжов. Григорий отъехал чуть в сторонку.
Офицер приказал сдаваться. За воротами раздался сдержанный гул и стих. Старики спокойно глядели с вышки.
- Хотите быть взятыми штурмом? - зло и весело крикнул офицер.
- Берите штурмом! - загудела толпа за воротами. - Терять нам нечего!.. Мы будем отстреливаться!..
Сзади с цокотом подоспела казачья сотня.
Рыжов схватил офицера за локоть.
- Ваше благородие, - зашептал он ему на ухо, - донесли мне верные люди: есть у них оружие, а патронов нет! Вы действуйте быстрее, чтоб не успели попортить станки! - И уже полным голосом Рыжов злорадно крикнул толпе: - Стреляйте, голубчики, стреляйте!
В ответ из-за ворот грянул ружейный залп.
Ласточка взвилась на дыбы, Григорий едва удержал её. Рыжов так и застыл с разинутым ртом.
- Приготовьсь ломать ворота! - скомандовал офицер казакам. Те стали соскакивать с коней.
- Стой! Погодите! Погодите! - в ужасе заорал Рыжов. Он кинулся к воротам и прикрыл их широко расставленными руками. Он уже как бы увидел метнувшуюся к станкам беспощадную в своём гневе толпу… Есть у них патроны!.. Пока одни будут отстреливаться, другие успеют всё разнести!.. - Погодите! - исступлённо кричал Рыжов. - Не сметь! Не дам своего портить!..
Казаки были отосланы. Они ускакали вместе со своим разозлённым офицером. Рыжов согласился на уступки. Рабочие победили!
Когда Григорий вбежал в свою комнатушку, его встретила заплаканная жена.
- Тише!.. Без памяти он… Горит весь…
Гришутка метался на койке и еле внятно бормотал:
- Не выходило… а тут вышло…
Григорий осторожно взял его на руки.
- Сынушка!.. Сыночек!.. - шептал он, прижимая мальчика к груди. Гришутка понемногу утих.
Утром он пришёл в себя и открыл глаза. Мать сидела рядом и шила. Отца в комнате не было. Гришутка долго не мог сообразить, что с ним. Сознание возвращалось медленно.
И постепенно Гришутка вспомнил всё.
- Мама! - позвал он тихо.
Мать вскрикнула от неожиданности да так и бросилась к нему.
- Очнулся! Дитятко! - всхлипывала она, обнимая сынишку.
- Мама!.. Где папка? Не в тюрьме?
- Господь с тобой, что ты, - испуганно прошептала мать.
- А где же он?
- Да повёз хозяина на фабрику.
Гришутка с облегчением вздохнул и сладко потянулся.
- Я спать хочу, - пробормотал он в полузабытьи.
- Ну и спи! Спи, поправляйся, родненький!
Мать бережно укутала его одеялом, и он заснул спокойным, здоровым сном.
Горничная Маша
Ване очень скучно. Он тоскливо слоняется по большим комнатам старого помещичьего дома и решительно не знает, куда себя девать. Вместе с тёплым весенним ветром в окна врывается неистовый птичий гомон и, откуда-то издали, ликующий ребячий визг и хохот. Это за парком купаются в реке деревенские ребята. Счастливые!..
Ваня очень смутно помнит, как и он давно-давно, когда был ещё совсем маленький, гонял с другими мальчишками босиком по деревенской улице и убегал на реку купаться… Теперь ему строго запрещено водиться с деревенскими ребятами. Он теперь "барчук"… Своих детей у дяди Кузьмы нет, вот он и взял к себе родного племянника, круглого сироту. Хочет вырастить из него себе помощника, а потом и наследника своих богатств.
Скучно Ване… Даже в парк убежать нельзя! Учитель Пётр Петрович, которого каждый день привозят к нему из города, нажаловался дяде Кузьме, что Ваня не приготовил уроков. Дядя накричал на Ваню и велел сидеть весь день в мезонине, где была Ванина комната, и заниматься. К счастью, дядя сразу уехал на свой завод, и Ваня с сердцем забросил учебники под стол и пошёл слоняться по комнатам… Как бы хотелось дочитать "Тома Сойера", но все книги, кроме учебников, в наказание заперты в кабинете…
В доме тихо. Тётя Адель Львовна, жена дяди Кузьмы, закрылась у себя. У неё, наверное, как всегда, болит голова после утренней ссоры с дядей Кузьмой.
А ссоры эти Ваня уже знает наизусть. Ведь почти каждый день одно и то же!
Вот и сегодня за завтраком… Адель Львовна снова пристала к дяде Кузьме, - переедем да переедем жить в город! - а дядя Кузьма и слышать не хочет! Ему надо жить поближе к своему заводу.
Адель Львовна всё вспоминает девятьсот пятый год.
- Вы ждёте, чтобы нас сожгли! - начала она и сегодня. - Ненавидят они нас, боюсь я их!..
Дядя сердито засмеялся.
- Скажите, какие нежности! Чего их бояться? Все они у меня вот где сидят! - Он выкинул вперёд правую руку и сжал в кулак короткие, крепкие пальцы. - Все окрестные мужики на меня работают! Пикнуть не смеют! Притихли после усмирения в девятьсот седьмом году, запомнили, как бунтовать… Я сам из мужиков в богатые купцы выбился, я за своё добро и постоять сумею!
- Мужик вы были, мужиком и остались! - и у Адели Львовны задрожал голос. - Только мужик и мог такое придумать: в старинном родовом имении вырубить чудесный лес и на его месте винокуренный завод построить. Дикость!
- За долги вашего папаши пошло бы это ваше родовое имение, если бы этот мужик на вас не женился! - уже кричал дядя. - И ходили бы вы по миру с вашей дворянской спесью! Спасибо мне скажите, что от голода вас спас!
- Какая я несчастная! Для такой ли жизни я Смольный институт кончала! - И Адель Львовна расплакалась, а дядя что-то ещё кричал - Ваня уже не слушал - и уехал на завод.
И вот бродит Ваня по пустому дому… Чем бы заняться? Об учебниках и думать неохота! Ладно, вечером успеется!..
Ваня тоскливо оглядывается кругом. Ага, на отрывном календаре под большой цифрой "1910" стоит "июнь 16". А сегодня уже семнадцатое! Ваня подходит и срывает листок. Может быть, на обратной стороне что-нибудь интересное?..
"Лучший рецепт земляничного варенья", - читает он вполголоса, сердито комкает бумажку и бросает её в окно.
В соседней комнате раздались голоса и шаги. Неужели дядя уже вернулся?! Нет, слава богу, не дядя. В дверь вошли двое: старый лакей Тихон и высокая молодая женщина в платочке и простеньком платье.
- Тётенька у себя? - спросил Тихон, проходя мимо мальчика.
- Должно быть, у себя, - ответил Ваня. - А кого это ты привёл, Тихон?
Тихон ничего не сказал, а женщина взглянула на Ваню, улыбнулась и приветливо поклонилась:
- Здравствуйте, барчук!
Ваня молча кивнул головой и пошёл за ними.
Адель Львовна лежала на кушетке с книгой в руках. Ее густые, длинные волосы были распущены.
- Здравствуйте, барыня, - тихо сказала пришедшая и низко поклонилась.
- Здравствуй! Ты кто такая?
- В горничные к вам пришла наниматься, барыня, - ответил за пришедшую Тихон и вышел из комнаты.
Адель Львовна внимательно оглядела женщину с ног до головы.
- Как тебя зовут?
- Машей.
- А ты откуда?
- Из города, барыня. Мне там говорили, что у вас недавно старушка горничная померла. А я место ищу.
- А ты что умеешь?
Женщина улыбнулась.
- Работу горничной всякую знаю, барыня. Я пять лет в Питере у хороших господ жила. У графов Уваровых.
- О! - удивилась Адель Львовна. - А почему же ушла от них?
- Они, барыня, за границу уехали. Хотят там детей учить.
- Рекомендация есть?
- Как же, барыня. Пожалуйста!
Маша протянула барыне конверт. Ваня подошёл ближе и заглянул через её плечо. На небольшом листе плотной голубоватой бумаги, под оттиснутой наверху золотой короной, крупным, чётким почерком было написано:
"Мария Сорокина служила у меня горничной с 1905-го по 1910-й год. Рекомендую её как девушку честную, строгую, умелую и почтительную". И подпись: "Граф П. Уваров", с широким и затейливым росчерком.
Адель Львовна снова оглядела пришедшую с головы до ног. Смотрел на неё и Ваня. Ему очень хотелось, чтобы взяли эту Машу, но сказать этого он не смел. У Маши были спокойные серые глаза, но, когда она улыбалась, они становились такими ясными и тёплыми, что и Ване сразу стало тепло на душе. Улыбками этот старый барский дом не был богат.
С минуту длилось молчание, как будто все изучали друг друга. И вдруг Маша снова улыбнулась и сказала:
- Я, барыня, и причёсывать умею. Графиня парикмахера не звали, всегда я их причёсывала. Даже на балы.
- Правда? - оживилась Адель Львовна.
Но за раскрытой дверью вдруг раздались тяжёлые шаги хозяина. Адель Львовна сразу вся как-то сжалась, а Ваня присел на корточки и притаился за её спиной.
Дядя Кузьма вошёл в комнату и остановился, широко расставив короткие ноги и засунув руки в карманы брюк.
Маша почтительно поклонилась:
- Здравствуйте, барин.
- Кто такая? - бросил он, обращаясь к жене и не отвечая на приветствие.
- Горничной нанимается, - сухо ответила жена.
Харчев хмуро посмотрел на Машу.
- Грамотная?
- Чуть-чуть грамотная, барин, - совсем тихо ответила Маша и опустила глаза. Улыбка исчезла с её лица.
- Не подойдёт! - отрезал Харчев. - Терпеть не могу грамотной прислуги! Зазнаётся больно!
- Ну вот! - Адель Львовна от возмущения даже сбросила ноги с кушетки и села, тем самым обнаружив Ваню.
- Это что такое? Почему ты тут?! Марш наверх! - закричал на него Харчев.
Ваня бросился из комнаты.
Он вбежал к себе, подобрал с пола учебники, сел за стол, раскрыл грамматику на первой попавшейся странице и, подперев голову руками, уставился в неё глазами. Пусть дядя входит, - Ваня занимается!
Но мысли Вани были внизу, в будуаре тётки. Что там?.. Ясно: тётка хочет взять Машу, а дядя назло будет отказывать. Кто одолеет на этот раз?..
Минут через десять он услышал скрип ступенек и непривычно весёлый голос Адели Львовны:
- А наверху слева - комната барчука, а направо - твоя каморка. Там у нас и покойная Даша жила, там и умерла. Не будешь бояться, что привидится?
- Нет, барыня, я не робкая, - ответил голос Маши. - И я буду очень стараться, чтобы барин был доволен!
Ваня даже подскочил на стуле. Взяли Машу!
* * *
За обеденным столом в этот день прислуживала уже новая горничная. Ваня украдкой наблюдал за ней. Та ли это Маша? В чёрном платье, в белом накрахмаленном переднике и такой же наколке на гладко зачёсанных волосах, прямая, строгая, со скромно опущенными глазами, она бесшумно входила в столовую, внося одно за другим блюда, и так же бесшумно уходила. Дядя сидел хмурый и ни разу не взглянул на неё. Тётка не могла скрыть торжествующей улыбки - на этот раз она победила! Обед прошёл в глубоком молчании.
Вернувшись к себе, Ваня зевнул и потянулся. Ох, а уроки приготовить всё-таки придётся… Иначе он и завтра не узнает, что же случилось с Томом и Геком на кладбище.
Проклятая задача никак не хотела выходить. Ваня с сердцем сдвинул тетрадку и задачник в сторону и принялся списывать упражнение на самостоятельные гласные.
В комнату вошла Маша.
- Барыня велела мне постель вам постелить на ночь, - сказала она.
- Стели. - Ваня продолжал писать.
- Уроки готовите, барчук?
- Мгм.
Маша подошла и заглянула в тетрадку через его плечо.
- А "старик"-то через "а", а не через "о" пишется, - прошептала она на ухо Ване, - ведь "старый", а не "сторый"; не правда ли?
Ваня с удивлением посмотрел на неё. Это была снова та, утренняя, не столовая Маша. Глаза её улыбались ему тепло и весело.
- И в слове "вертеться" у вас ошибка. Какая, а?
Ваня подумал и вставил мягкий знак.
- Слушай, Маша, - прошептал он, - ты же сказала дяде, что чуть-чуть грамотная… А ты же совсем грамотная!
- Ну, какое там совсем! - засмеялась Маша. - К графским детям учителя ходили, ну и я маленько получилась.
- Маша! - Ваня весь повернулся к ней на стуле. - Может, ты и задачи решать умеешь? Такую трудную задали, ужас!
- Ну, что вы! - Маша махнула рукой и начала стелить постель.
- Маша! - умоляюще зашептал Ваня, когда она пошла к двери. - Ты, наверное, умеешь и задачи решать!.. Я никому не скажу! Хочешь, перекрещусь? Перед иконой! Вот тебе крест, никто не узнает никогда, никогда! - Он встал и истово перекрестился на икону.
- Давайте вместе разберёмся!
Она села рядом с Ваней и, наморщив лоб и шевеля губами, стала про себя читать задачу.
- И правда, трудная!
- Я же говорил! Ну, брось!
- Ничего не люблю бросать, раз уж начала, - упрямо сказала Маша. - Давайте думать!
- Ну и думай!
- А что, если первым делом узнать, сколько было кулей овса?
- Как же ты это узнаешь?.. Нет, постой… Можно узнать, сколько купец продал…
- А и верно!.. Только не пойму, как же узнать-то?
- Вот бестолковая! Вычесть вот это число из этого.
- Ой, правильно! Не догадалась!.. А дальше-то как?
Через десять минут задача была решена. Ваня очень удивился: совсем, оказывается, не трудная!