Я достаю чистый листок и начинаю подсчитывать, как это все получится по формулам. Но по формулам почему-то не получается. Может, я взял не те? Но какие же тогда? Других нет. Закон всемирного тяготения, сила тяжести, Исаак Ньютон - все верно, все на месте, ничего другого здесь и быть не может. А вдруг он был не прав, Исаак Ньютон, вдруг ошибался? Ведь говорил же нам Игнатий Филиппович, чтобы мы как можно больше сомневались, ничему бы не верили на слово; правда, он говорил, чтобы в первую очередь - самим себе: может, это я не прав, а не Ньютон. Я начинаю думать сначала. Мячи летят мимо этажей, стукаются об землю, подскакивают, красный и синий, синий и красный, то один, то другой, то раньше, то позже - падают, подскакивают, падают…
Через парту впереди меня тот низенький, из восьмого класса, вдруг первый встает, оглядывает всех победно и идет к столу. Игнатий Филиппович выходит ему навстречу, смотрит решение и сразу улыбается и кивает, и взглядывает на часы, засекает время.
"А и правда, - думаю я, - сколько уже прошло? Час, наверное, или больше? Часов нет; вот папа приедет, тогда…"
И тут же забываю, что "тогда", словно бы перестаю видеть и слышать все кругом, снова мучаюсь с задачей, пробую самые невероятные способы, авось получится; пусть, думаю, падают лучше стаканы, они долетят до земли и мгновенно разобьются, они не будут подпрыгивать назад и сбивать меня с толку, как эти ненавистные мячи. Теперь летят стаканы, они тоже разных цветов, с водой и пустые, бьются об землю, звон отдается у меня в голове, я уже ничего не слышу, кроме этого звона, не слышу, что мне говорят в самое лицо, стоят какие-то надо мной, не пускают решать дальше - да кто же это?
- Слушай, - шепчет студент, - ты не заболел? Чего у тебя глаза так сверкают?
- У вас тоже сверкают, - говорю я.
- Нет, что-то я не то натворил с тобой. Знаешь, тут есть один хитрый ход у этой задачи. Я его тебе скажу, хорошо? А остальное ты все сам, все формулы - это ты все самостоятельно.
- Нет, - шепчу я и затыкаю уши. - Уходите.
Он уходит, а меня начинает трясти то ли от злости, то ли от задачи, которая снова накидывается на меня (не я на нее, а теперь уже она на меня). Снова в голове летят вперемежку мячи и стаканы, мелькают этажи. Мячи, уменьшаясь, улетают в стаканы, наполняют их с верхом, как разноцветные клюквы. Это уже совершенная бессмыслица, это не похоже ни на какое сознательное рассуждение, а только на бред, сон и кошмар.
"Ну что мне в ней? Ну, пускай не решил, - пытаюсь я уговорить себя. - Надо бросить ее скорее, выкинуть из своей головы, забыть; наплевать мне на все мячи на свете, как они там летят, как падают…"
Но забыть невозможно, задача сидит во мне намертво и не дает ни о чем другом думать, кроме себя.
Зал уже наполовину пустой, умы встают один за другим и сдают свои листки, а я все сижу и скоро, наверно, останусь один - самый последний.
"Волков, - думаю я почему-то, - ну что же мне делать?"
И Волков появляется в окне восьмого этажа, как видение, протягивает руку с мячом и разжимает пальцы.
Это была чистая случайность - то, что я вообразил, да и какая разница, кто кидает мяч? Законы для всех одинаковы. Но только я представил его там, наверху, как он стоит, а я гляжу на него снизу, и тут у меня в голове мелькнули какие-то слова про него (чтобы вместе, вместе!) - и осенило! Нужно же обогнать его на t секунд, нужно раньше кинуть, раньше, чем синий до меня долетит, самому уже набирать скорость, и только тогда они успеют вместе, полетят рядом и одновременно стукнутся о землю, только тогда мой и его, потому что ускорение же, и пройденный путь, и время! Как я мог этого не понимать, сомневаться в силе тяжести?! Я еще боялся радоваться, нужно было скорее проверить по формулам и подсчитать, но все получалось, я уже чувствовал: все верно, задача раскрывалась передо мной - невероятная и прекрасная Задача, Которую Я Решил.
Кто-то вздохнул за моей спиной с облегчением. Я оглянулся и увидел студента. Он казался обрадованным еще больше меня и теперь уже был точная копия того гребца на плакате.
- Ну, ты пропал, - сказал он восхищенно. - Нет тебе спасения. - И повел меня к столу.
Он что-то говорил обо мне Игнатию Филипповичу, а тот кивал головой и отвечал:
- Да-да, это Горбачев, я же тебе рассказывал. Его нужно взять в ваш клуб "Юный физик". Обязательно.
- Слышишь, Горбачев! Приходи завтра в наш клуб. Это отличное место, уж ты поверь.
- Да меня же не примут, - говорю я, а у самого лицо нагревается от счастья, - туда ведь не каждого принимают.
- А ты и есть не каждый, - отвечает студент и давит мне на пальто, и что-то еще говорит, и пишет адрес. - Обязательно, мы тебя ждем.
…Потом я замечаю, что давно иду по снежной улице и сейчас вхожу в Таврический сад. "Но мне же нельзя, - думаю я. - Почему-то мне было нельзя в Таврический сад, но почему же? Что там такое поджидало, чужое и противное, чего я боялся?"
И никак не могу вспомнить.
"Ха-ха, да чего же мне теперь бояться? Мне, который решил задачу. Нет, наверняка какие-нибудь пустяки и глупости по сравнению с падающими мячами".
Я сворачиваю на боковую дорожку и вдруг вижу Сморыгу с шайкой. И они меня тоже видят. "Так вот оно что, - вспоминаю я наконец. - Вот куда меня занесло!" Но не бегу еще, жду неизвестно чего. Они тоже пока не двигаются, стоят поперек дорожки и ждут. Я прикидываю на глаз расстояние и вижу, что запросто можно еще убежать, но только почему-то знаю, что мне нельзя. Всегда было можно от них бегать, а теперь вот нельзя. Да что же это такое? Почему? Неужели ждать, пока они перестанут усмехаться и догонят меня? Ничего я не понимаю, но не могу бегать от них - вот и стою.
Тогда Сморыга подходит ко мне и говорит:
- Ну, все, попался один.
- Ха-ха, - говорю я вдруг. - Смотрите на него. Посмотрите на этого мальчика, у которого красный лоб.
И сам на себя удивляюсь, откуда у меня такое легкомыслие.
Остальные тоже подходят в темноте, начинают заглядывать ему в лицо - что там такое, или я выдумал.
- Да вы что? Да нет у меня ничего! - кричит Сморыга, но на всякий случай вытирается и рассматривает ладонь. - Вот я ему сейчас свистну по мозгам, тогда узнает, как шутки шутить.
- Ты что, спятил? - говорю я ему строго. - Как это по мозгам? А кто тогда будет решать задачу? Ты, что ли?
- Какую еще задачу? Что ты порешь?
- Ха! Слыхали - задачи не знает. Темное средневековье! А что у меня есть в кармане, тоже не знаешь? - Тут я так быстро сую руку в карман, что он отскакивает. (Такие прямо не переносят, если сунуть руку в карман.) А в кармане у меня, конечно, ерунда - пуговица какая-то и пять копеек. Но я все равно на него наступаю и кричу теперь уже на весь сад: - Ты что, опять за свои подлости взялся?! Думаешь, я тебя не видел тогда на скамейке? Что ты ей сказал тогда, той, в красном пальто? Говори! Опять какую-нибудь подлость, да? Чтобы никто не слышал, да? Но я-то тебя слышал, я тебя насквозь вижу! Смотри, как бы мы тебя не сфотографировали, лучше ты кончай свои подлости по-хорошему!
А он все оглядывается по сторонам и говорит:
- Да тихо ты… Ну чего орешь-то?.. Вот дам сейчас… А я ему:
- Кто это даст? Это ты-то? Да я из тебя гистерезис сделаю! Я тебя в вакуум засуну! Ты у меня лопнешь изнутри и прилипнешь по стенкам!
Тут к нам подходит какая-то женщина, берет его за плечо и говорит мне:
- Как тебе только не стыдно? И что это ты тут раскричался, герой? Смотри-ка, до чего довел товарища. А ты не бойся, мальчик, не бойся, пока я здесь, он тебе ничего не сделает.
- Да не боюсь я его… да пустите, - говорит Сморыга и вырывается. Но женщина держит крепко и все гонит меня прочь:
- Уходи, уходи отсюда немедленно. Ишь какой хулиган выискался. Больно ты храбрый! Глядите-ка, до чего довел ребенка, - вон у него уже и нога дергается. Беда-то какая!
- Да где? - кричит Сморыга, чуть не плача. - Где вы видите?
И вся шайка подходит к нему и смотрит вниз - действительно дергается нога или нет.
Тогда я незаметно ухожу от них на всякий случай - мне и смешно и не верится, что я перекричал самого Сморыгу. Я иду дальше через Таврический сад (давно я здесь не был) и думаю: откуда же я вдруг набрал столько храбрости, столько этого, ну… как у Волкова… собственного достоинства, вот.
В саду хорошо, снег лежит на перилах и скамейках, как пирожное, и музыка слышна с катка, и я сначала хочу все поскорее осмотреть, раз уже прорвался, а потом думаю: куда же спешить? Ведь мне и завтра придется сюда прийти, и послезавтра. Конечно, тут будет Сморыга и все его подлости, и сегодня я его перекричал, а завтра неизвестно, да что же делать? Мне ведь теперь убегать от него нельзя, даже если никто не увидит и не узнает, и с этим достоинством своим, которое залезло в меня неизвестно когда и откуда, я еще наплачусь и хлебну горя, но тут уж ничего не поделаешь, - я его ни за что не отдам и буду защищать изо всех сил, и потом, когда мы снова встретимся с Волковым, он посмотрит на меня, сразу все поймет и сам - сам! - подойдет ко мне и попросит, чтобы я его принял в друзья, в физики, или еще куда.
И тогда я подумаю.
Взрывы на уроках
РОДЖЕР БЭКОН
Глеб делал зарядку, и мамины букеты на окнах быстро осыпались от его прыжков и стояли голые. На кухне брат Сенька уже сидел за столом и ел пельмени. Ом был маленький, рот его открывался на одном уровне со скатертью, и можно было играть в интересный хоккей - гонять пельмени вилкой по тарелке и забрасывать их в рот, как шайбу.
- Перестань, - сказал Глеб. - Ешь как следует.
- Игра в одни ворота, - прошамкал Сенька.
- Это вчера вы так играли - и вправду в одни ворота. Продули с позорным счетом.
- А ты видел?
- Видел.
- Ничего ты не видел. Ты не мог - тебя Сергияковлич задавил. Видно, мало он тебя задавил.
- Эх ты, - сказал Глеб, - тебе врут, а ты веришь. Это я сам бежал и случайно стукнулся о заднее крыло, а он в это время поехал. Я сам стукнулся и упал, а все теперь говорят, будто задавил.
- Сеня, - позвала из комнаты мама, - ты когда сегодня вернешься?
- Поздно, - ответил Сенька. - Я на кружок.
- Ты ведь вчера ходил.
- Вчера в авиамодельный, а сегодня в переплетный. Столько, оказывается, кружков - чему хочешь можно научиться. Я теперь каждый день буду ходить, можно, мама?
- Ну конечно, - сказала мама. - Только не перепутай все. Когда ходишь в разные кружки, легко все перепутать; сделаешь, например, самолет в переплете, ведь смешно.
- Да, - согласился Сенька. - Пожалуй, это смешно. Надо будет попробовать.
- Так, значит, тебя не задавили, - сказал Толян, садясь за парту.
- Нет, - ответил Глеб. - Ты что читаешь?
- Про микроскоп. Как его открыл один, а никто не оценил. Дураки немытые.
- Дашь почитать? Мне тоже интересно про микроскоп. Я давно думаю: может микроб разглядеть молекулу или нет. Тут не написано?
- Не знаю, я еще не дошел. Наверно, может - иначе, как бы он по ним ходил, не глядя. Ему же там больше не по чему ходить - он, наверно, так с молекулы на молекулу и переступает.
- А я тебе тоже чего-нибудь дам, - сказал Глеб. - "Задушены бездной" хочешь?
- Конечно, хочу, - ответил Толян, и они пошли к своей парте, потому что уже был звонок.
Перед уроком истории доску завесили новенькими картами с синими и красными стрелами походов навстречу друг другу - "иду на вы".
- Ребята, - сказала Татьяна Васильевна. - С сегодняшнего дня уроки у вас поведет Дина Борисовна. Она учится в институте и тоже скоро будет преподавать историю в школах. Да…
Видно было, что ей хотелось еще что-то сказать, но она передумала и ушла на последнюю парту.
- Практикантка, - прошептала сзади Сумкина. - Будет на нас тренироваться, словно мы какие-то подопытные кролики.
- Это мы кролики, - сказал Толян, - а ты не можешь. Ты морская свинка.
Дина Борисовна вышла к доске, и стало тихо. Что-то в ней было удивительно всем знакомое и очень историческое, будто виденное в иллюстрациях к "Трем мушкетерам" на пятой полке школьной библиотеки: во всем черном, с большим белым воротником и с волосами до плеч, только с указкой вместо шпаги.
- Садитесь, - сказала она и быстро прошлась по проходу. Ей вслед кто-то шепнул, кто-то стукнулся, две ручки и учебник упали на пол.
- Итак, на сегодня вам было задано… Что же вам было задано?
- Турки-османы, - шепнул кто-то.
- Османская империя, - сказала Дина Борисовна, словно припоминая что-то для себя. - Но ведь это страшно интересно. В этой империи была масса интересных вещей, не правда ли… - она заглянула в журнал и прочла первую по списку фамилию, - Басманцев.
- Да, было там дело, - растерянно сказал Федя Басманцев. - Много чего было.
- Вот и расскажи нам.
- А какой параграф?
- Ну, все равно. Расскажи, что тебе самому интереснее,
- Нет, я уж лучше, что вам.
- Тогда расскажи о государстве Тимура. Я думаю, всем это будет интересно.
- Тимур, - начал Басманцев, - Тимур…
- И его команда, - сказал кто-то в классе.
- Да нет, - с досадой отмахнулся Басманцев. - Это не тот. Тимур был великий полководец. Он хромал… в четырнадцатом веке. Его войско покорило много стран и городов… Иран, Сирию, Турцию и город Елец. Столицей его царства был Самарканд.
- Да-да, - сказала Дина Борисовна, - я тоже об этом читала. Нам рассказывали, что он был очень ловкий и коварный полководец.
- Хитрющий, - сказал Басманцев. - Я читал книгу, называется "Тамерлан", так там описан один случай… - И он, торопясь и сбиваясь, начал рассказывать этот случай, а за ним и другие, все, что он прочел в книге о Тимуре. Раньше никто бы не поверил, что Федя Басманцев знает столько замечательных историй о каком-то хромом полководце из далекого четырнадцатого века. Дина Борисовна слушала его так, будто все это было ей раньше совершенно неизвестно, и часто переспрашивала, особенно в том месте, где Басманцев рассказывал, что вот жили в городах люди, строили красивые дома, делали ковры, книги, вазы, и вдруг по желтой пустыне налетала конница сельджуков и все уничтожала на своем пути, а зачем - непонятно. Она очень увлеклась и не заметила, что Татьяна Васильевна поднимает руку и показывает ей на часы, а когда заметила, было уже поздно - половина урока прошла.
- Ой! - воскликнула она. - Хватит, Басманцев, хватит. Садись, отлично. Мы переходим к следующей теме: "Школа, наука и искусство в двенадцатом и тринадцатом веках".
Она сняла с руки часы и положила их перед собой.
- Вы все, конечно, знаете, что образование не всегда было обязательным делом. Но вы и представить себе не можете, как мало грамотных людей было в начале нашего тысячелетия. Многие императоры и князья даже не умели писать и читать, а своих воинов считали на палочках, как первоклассники. Все непонятное, что встречалось людям в жизни, они сваливали на бога и чудеса. А как же иначе. Ведь это было страшно; когда что-нибудь непонятно, - ужасно хочется понять, я это знаю по себе.
Видно было, что она очень переживает за тех древних людей, будто ей самой приходилось жить с ними и разделять их невежество - бояться грома, падающих звезд, черных кошек, колдовства, извержений и других интересных явлений природы. Она ходила рядом с партами, изредка останавливаясь, поправляя рукой свою мушкетерскую прическу, и Глеб почувствовал, что он сам тоже начинает волноваться и представлять себе каких-то неизвестных людей, которые жили до него на свете, беспокоились о своих друзьях, путешествовали, воевали и, наверно, даже не думали, что вот будет он, Глеб Зенуков, ученик 6-го "б" класса, словно это такие пустяки. И, чтоб исправить их ошибку, он попробовал вообразить все множество живущих сейчас на земле людей и тех, которые еще будут жить, но испугался непривычной огромности таких мыслей и отчаянно замотал головой.
- И вот даже в эти темные времена, - говорила Дина Борисовна, - появлялись замечательные люди, ученые, которые стремились познать законы природы и заставить их служить человеку. Они положили начало многим современным наукам. Одним из таких ученых был Роджер Бэкон, англичанин. Мне он нравится больше всех. Он родился, - она взяла у Глеба учебник истории и прочла там, - в тысяча двести четырнадцатом, а умер в тысяча двести девяносто четвертом году. За свою жизнь он сделал множество открытий, но современники о них ничего не знали, и только через триста лет его работы были найдены другими учеными. В одной из книг он писал так - вы только послушайте: "Четыре, в высшей степени заслуживающие порицания, вещи составляют помеху делу истины. Преклонение перед ложным авторитетом, укоренившаяся привычка к старому, мнения невежд и гордыня мнимой мудрости". И дальше: "Где имеют силы эти помехи, там не действует ни разум, ни закон, там нет места для правды, там не имеют силы предписания природы, господствует порок, добродетель исчезает, там царствует ложь и гибнет истина".
Слова эти по отдельности всем были знакомы и понятны, но, составленные вместе и прочитанные вслух, они превратились во что-то необычное и возвышенное, отчего многие покраснели и согнулись над учебниками, словно стыдясь чего-то. Дина Борисовна опять увлеклась и не смотрела ни на часы, ни на Татьяну Васильевну, которая махала ей рукой, пытаясь сказать, что хватит про Бэкона - нужно переходить к другому материалу.
- Он занимался разными науками, - продолжала Дина Борисовна, - математикой, механикой, астрономией. И еще он был немножечко алхимик.
- Кто-кто? - не удержался Глеб.
- Алхимия - это почти химия, только без формул, наугад. Вот, например, в вашем химическом кабинете стоят различные банки с порошками и жидкостями. Вы не знаете, что это за вещества, и, если вас впустить сейчас в кабинет, вы, конечно, начнете все смешивать, и получится алхимия. Это очень увлекательная и опасная наука. Вот вы смешали несколько веществ, и получился какой-то неизвестный предмет. - Она вынула из портфеля и подняла над головой небольшую черную таблетку. - Совершенно неизвестно, что это такое. И вдруг…
Таблетка выскользнула из ее пальцев, упала на пол и громко взорвалась.
- Ой! - вскрикнула Сумкина.
- Еще! - зашумели все. - Еще разочек!
Татьяна Васильевна закрыла лицо руками, привстала, потом села обратно и с досадой хлопнула блокнотом по парте.
- А отчего он умер? - спросил кто-то. - Подорвался?