Что-то страшное…
В это время прямо над нами раздался страшный хохот.
Я вскочил. Маша тоже.
А хохот перешел в плач, потом раздалось уханье…
- Да ведь это же филин!
Сколько раз читал я в книгах об этой птице, но слышал ее в натуре, как она пугает людей, впервые. Признаться, стало жутко. Пересиливая страх, я сказал:
- Обыкновенная птица.
- Обыкновенная, - недоверчиво отозвался Кузьма. - А ты поди посмотри!
- И посмотрю! - Было досадно, что я немножко струсил. Хотелось тут же показать свою храбрость. - Ну, кто пойдет со мной?
Молчание.
- Я бы в лес пошел, - сказал Парфенька, - а в барский парк боюся…
- А почему?
- Да потому. В прошлом годе наши ребята там клад искали. Каменный подвал вскрыли, думали - богатство: золото, серебро, а там барин лежит в гробу. Как есть целый, в сапогах, со шпагой… Тронули его, а он в труху и рассыпался… Вот страху!..
- Ну и что ж? Это был фамильный склеп дворян-помещиков. Только и всего!
- Склеп-то склеп… - пробасил предостерегающе Кузьма.
- Ой, и страшно там!.. Даже днем темно. Огромадные каменные деревья такие… Дом без окон. А в деревьях темные дупла. Не ходи, пионерчик! - схватила меня за рукав Маша.
Но после этих слов совершенно необходимо было идти.
Я достал электрический фонарик, поиграл светом на лицах ребят и сказал:
- Ну, кто со мной, пошли!
Никто не отозвался, даже Кузьма. Он чем-то был озабочен больше всех и все прислушивался, как лошади вкусно хрустят траву.
- А я пойду! - заявила вдруг Маша и решительно поднялась.
Среди ребят поднялся возбужденный ропот: как это так, девчонка идет, а они трусят? Мальчишки поднялись, подхватив кнуты и уздечки с железными удилами. Иные вооружились горячими головнями из костра…
Повременив, пошел и Кузьма.
Навстречу нам из старинного барского парка опять раздался хохот и снова перешел в плач, в громкое уханье. И, хотя я был уверен, что это филин, где-то под сердцем появлялся холодок, и ноги плохо двигались.
"Смелей, смелей, - подбадривал я себя. - Пионер - смел!"
Вот и парк. Ого! Какие здесь неохватные старые липы! А дупла в них - как черные пропасти… Хорошо, что в руках электрический фонарик. В каком же дупле страшная птица? А это что за "каменные деревья"? Ага, это колонны барского дома.
Вот мелькнула лохматая тень. И словно провалилась в дупло.
- Видали? Видали? - обрадовалась Маша. - Это птица, у нее гнездо есть. Слушайте, слушайте, птенцы пищат!
Ребята, окружив липу с дуплом, прильнули к дереву и стали слушать. Верно, там, где-то внутри дерева, будто слышались царапанье и писк.
- Ладно, - сказал вдруг Парфенька, - ты, поди, думаешь, одни пионеры храбрые, а лыковские ребята лыком шиты? Выворачивай, ребята, мою шубу, вот я его сейчас достану!
Он слыхал, что оборотней надо брать в вывороченной шубе, тогда они не угадают, что это человек, и не сумеют отомстить колдовством…
Ребята быстро вывернули шубу мехом наверх. Парфенька влез в нее и стал похож на медведя. По-звериному ловко полез по дереву к дуплу. Я светил ему фонариком. Все затаили дыхание.
Парфенька добрался до дупла и отважно засунул туда руку в меховом рукаве.
В дупле что-то застучало, зашипело, защелкало. Раздался громкий крик. И Парфенька шумно повалился вниз, размахивая громадными черными крыльями, которые вдруг выросли у него за спиной. Ребята бросились врассыпную…
- Оборотень! Оборотень! - кричали они, хотя сами обрядили Парфеньку в вывороченную шкуру.
Бросился прочь от дупла и сам "выворотень-оборотень", испуская страшные крики.
А крылья за его спиной вот-вот поднимут его в воздух…
Мне стало так страшно, что я потушил свет фонарика и бросился к костру вслед за всеми. Маша бежала рядом, стиснув мою руку горячими пальцами.
- Ой-ой-ой! - кричал не своим голосом Парфенька. - Помогите, спасите! Ой, улечу!
Он первым примчался к костру и стал носиться вокруг огня, продолжая вопить:
- Улечу! Улечу! Накройте шубами…
Тут ребята немного пришли в себя. Нужно выручать товарища. И, как ни страшно им было, стали кидать на бьющего крыльями, пытающегося взлететь Парфеньку все шубы, свиты, шинели, какие только нашлись.
Выросла целая куча мала, и под ней Парфенька уже не орал, но хрипел, шипел, щелкал, издавал звуки, совсем не свойственные человеку. Словно в вывороченной шубе был уже не он, а кто-то еще…
Мне было и страшно и любопытно до ужаса. Что же это творится? И я снова включил свет фонарика. И тут все увидели такое… Увидели вот что: Парфеньку отдельно, а что-то другое отдельно, там, под шубами. Парфенька вылез из кучи малы и, трясясь, как осиновый лист, не мог вымолвить слова.
А кто-то под шубами шипел, щелкал, трепыхался…
- Д-дер-р-жите! Ловите! - заикаясь, покрикивал Парфенька. - Он дедушкину шубу унесет… Не давайте подняться!
Кому это "не давать подняться", кто это "унесет"?.. Пока ребята раздумывали, этот "кто-то" как выбрался из-под шубы, да как зашумел вверх, словно вихрь поднялся.
- Упустили! Эх, чудаки, упустили! - закричал Парфенька. - Я поймал, а вы упустили! Ох, и здоровущий был! Когтищи так и вонзил в шубу. Злющий. У него в дупле дети… Попадет мне теперь за шубу.
- Да неужто это филин был? - недоверчиво сказал Кузьма.
Ребята стали разбирать полушубки.
- Конечно, я же говорил - обыкновенная птица!
- Обыкновенная, - в ответ мне пробормотал Парфенька, разглядывая на свет дырявый полушубок, - а когтищи-то у нее необыкновенные…
- А все-таки птица!
- По виду-то она птица, - сказала Маша.
- А связываться с ней не годится, - подал лукавый голосок Парфенька.
И только они это сказали, как хохот, гиканье, конское ржание и топот послышались оттуда, где паслись лошади.
Нечистая сила?
- Ребята, а где кони? - крикнул Кузьма.
Все бросились на лужайку, а коней и след простыл, только ржание, гиканье да топот все еще слышались вдали…
- Вот тебе и птица! А ведь это она коней наших гонит! - прислушался Парфенька.
- Бежим, ребята! В трясину загонит - беда! - крикнула Маша.
- Говорил я, дурное это место. Всегда от него наших лошадей в трясину отшибает, - подтвердил Кузьма.
Захватив кнуты и уздечки, ребята бросились спасать лошадей. Но, сколько они ни бежали, топот коней все удалялся. Лишь на рассвете обнаружились лошади у самого села, на краю грязной трясины. Они стояли тесным табунком, потные, со впалыми боками.
- Видать, погоняла их какая-то нечистая сила! - сокрушенно сказал Парфенька…
- Гляди, пионерчик, это у вас в городе чисто, а у нас еще не совсем, - сказала Маша.
А Кузя добавил:
- Филин-то филин, а коней-то, вишь, как намылил?
Я был растерян, огорчен, обескуражен, но не сдавался.
- А все-таки это не нечистая сила! Никаких чертей, леших, привидений не бывает, - твердил я, топая ногой.
- А чем докажешь? - спросил лукавый Парфенька.
- А тем, что я пионер и пионеры не врут!
Ребята молча стали разбирать лошадей и выводить их из грязного болота. Почти все повели усталых коней в поводу. Пошел пешочком и я, радуясь, что не нужно трястись на жесткой спине дядиной клячи, как на живом заборе.
Дядя встретил вначале радостно, а когда оглядел лошадь, нахмурился:
- Ты что же это, племянничек, конягу-то мне заморил? Целую ночь на ней не кормя катался, что ли?
Я покраснел. Какое там кататься - о верховой езде сейчас и подумать было тошно!
Пробормотав что-то невнятное, я повалился на деревянную кровать под пологом, да так и проспал до обеда.
Отец потом говорил, что во сне я вскрикивал, плакал, метался. И тетка два раза брызгала мне в лицо водой, отгоняя страшные сны.
Непонятные споры
Первое, что я услышал, проснувшись, это шепот ябеды сестренки:
- И Парфеньку отец побил… И Кузьку дома ругали… И Машу за косы мать оттаскала… А все Вася. Завел ребят в опасное место… Загнала коней в болото нечистая сила… Теперь с ним никто играть не будет, с пионером-то… Одна Маша его дожидается… Под плетнем хоронится!
Услышав такое, я потихоньку выбрался из-под полога и не пошел умываться и чистить зубы на крыльцо, а прокрался на задний двор.
И тут, откуда ни возьмись, подошла Маша.
- Слышь, пионерчик, - сказала она потихоньку, - Гришка рыжий бахвалится. "Что, - говорит, - помог вам ваш пионер?" Грозит ребятам: "Станете с ним водиться, вам еще и не то будет!" Ты опасайся. Он твой враг.
И исчезла в коноплянике.
Появился и Кузьма. Он довольно мрачно шагал мимо и, как бы невзначай, спросил:
- Ну как, дядя Никита за лошадь ругался? Хорошо, что не дрался… Парфеньку мать за вихры оттаскала… Вот и езди с тобой в ночное!
- Значит, и водиться со мной теперь не будешь? Испугался!
- Я? - презрительно сказал Кузьма. - Что я, маленький, что ли?
- А в ночное еще поедем?
- В ночное… это другое дело. В ночном надо не филинов ловить, а коней досыта кормить… Тебе теперь дядя Никита и коня-то не доверит.
Он быстро ушел по каким-то своим взрослым делам, а я остался один со своими думами, без друзей и товарищей. Погладил рукой свой пионерский галстук. И вспомнил о дружбе трех поколений.
Когда тебе трудно, пионер, обратись к комсомольцу, пойди к коммунисту. Коммунистов в Лыковке не было. Комсомолец был один на всю округу - знаменитый Петрушков, секретарь волсовета. Его все кулаки боялись, но жил он далеко, в волостном селе.
Тогда я пошел к отцу.
Но не сразу нашел его. Тетка сказала, что "тятя пошел по рыбку". Пришлось долго блуждать по извилистой долине речушки Лиски, пока обнаружил отца на берегу.
И не одного. Он сидел, свесив ноги с обрыва и накрыв голову лопухом от солнца, а напротив сидел дядя Никита. Никто бы не сказал, что они братья: уж очень разно выглядели.
Отец был в городском пиджаке, в брюках, в ботинках. Дядя Никита - в старой, заплатанной солдатской рубахе, в домотканых холщовых штанах в синюю полоску и в лаптях.
Оба были широкоплечи, коренасты, синеглазы. Только отец был бледен лицом, а у дяди Никиты лицо было темное, как из меди, а нос лупился.
Они глядели друг на друга, а не на поплавки и, вместо того чтобы удить рыбу, громко спорили.
- Нет, брат, так жить нельзя! - говорил отец.
- Сам знаю. Невмоготу, вот дошло! - И дядя резал себя ладонью по горлу.
- Значит, нужно иначе!
- А как иначе? Хорошо тебе рассуждать - ты восемь часов отработал и получай денежки… а я хоть день и ночь буду стараться, а со своих трех полос, как ни вертись, только на хлеб да на квас соберу! Ты в новом пиджаке - я в драной рубахе; ты в ботинках - я в лаптях; ты человек… у тебя все права, а я кто?
Дядя Никита очень сердился. Сердился и отец:
- А почему сохой пашешь, по старинке? Почему плуг у твоего дома заржавленный лежит?
- Плуг? Да разве его одна кляча потянет? Тут нужно двух коней!
- Ну, так и запрягай пару!
- А где они у меня? Разве на моих трех полосках двух коней прокормишь? Хорошо Трифону Чашкину - у него одиннадцать едоков, значит, и надел земли много больше… Вот у него и табун коней, и плуги, и жнейки. С такой силой он и чужую землю прихватывает. У кого исполу пашет, у кого в аренду берет… Да за прокат жнеек, молотилок опять же дерет! Чего я против него стóю, хоть я и бывший буденновец, а он бывший дезертир! Землю-то отвоевал у белых гадов я, а пользуется ею Тришка - кулак.
- Сам виноват. Надо сообща, а не в одиночку бороться!
- Это у вас на фабриках да заводах профсоюз, народ дружный, а у нас деревня, каждый сам по себе.
- А почему же ты сам по себе? Партия советует вам, беднякам: объединяйтесь в товарищества, обрабатывайте землю коллективно, совместно.
- С кем это вместе?
- Ну, вот кто у тебя в соседстве, кому также трудно?
- Ну, вот Дарье. Куча детей, а мужик безногий, под Перекопом весь израненный. Не работник. Земли-то ей привалило много, на девять едоков, а справиться не может. Тришке исполу отдает… Грабит ее кулак.
- Ну так вот, надо вам с ней объединиться. У нее конь да у тебя конь, вот вам и парная упряжка для плуга.
- С ней? Объединиться? - зло расхохотался дядя Никита. - Да ведь она баба!
- Ну так что ж, что баба? Разве у нас при советской власти не все равны?
- Да ведь силы-то не равны: у меня мужичья, у нее бабья. Какие же мы товарищи?
- Ну, ты действительно мужик! Ум у тебя медвежий! - сердился отец. - У нас ведь на производстве тоже не все равны, кто посильней, кто послабей; есть мужчины, есть и женщины, а в общем труде все работаем хорошо и всем польза!
Тут какая-то рыбина схватила наживку, потянула; удочка упала в воду и очутилась в омутке. Отец громко вскрикнул. В нем проснулся рыбацкий азарт, и он прямо в одежде хотел лезть в воду.
Дядя Никита расхохотался, ухватил его за пиджак и полез сам, прямо в лаптях. Ухватив удилище, он передал его отцу. И тот с удовольствием вывел красавца окуня. Полосатого, глазастого, сердито взъерошенного, словно и ему надоел непонятный спор братьев и он со зла утащил удочку, не в силах дожидаться, когда они займутся настоящим ужением.
В этом надо разобраться!
Это происшествие прекратило спор. Дядя Никита, подцепив за жабры окуня, понес его домой, своим показать, а мы с отцом остались, чтобы еще такого же поймать.
Но окуни здесь были не такие дураки, чтоб попадаться один за другим. Только пескари ловились запросто.
Впрочем, отец и этим был доволен:
- Ну, нравится тебе здесь? Хорошо в деревне, а? Смотри, красота какая! Лес шумит, речка журчит… Привольно дышится! Вот так бы и жил здесь да рыбку ловил. А, неплохо?
- Папа, а почему дяде Никите здесь плохо? - спросил я.
Отец сразу умолк и сдвинул брови:
- Тебе это еще не понять. Тут большая политика…
- А разве я не должен разбираться в политике?
- Видишь ли, - сказал отец, усмехнувшись, - я еще сам не разобрался, что здесь, в деревне, за политика. Вижу только одно: живут в Лыковке бедняки неважно, кулак их теснит… И надо, чтобы рабочий класс беднякам помог!
- Мы рабочий класс, папа?
- Да!
- Так давай поможем!
При этих горячих словах моих отец улыбнулся:
- Очень ты быстр на словах, а на деле так помог, что у дяди Никиты в одну ночь конь отощал… Не доверит он тебе больше водить его в ночное.
- А тебе доверит, папа?
- Мне-то, конечно, доверит.
- Ну, тогда съездим, съездим, папа, в ночное, - обрадовался я, - очень прошу!
- Это почему же так? - поднял густые брови отец.
И тут я рассказал про все, что произошло в ночном. Как неведомая сила загнала в болото коней.
- Ах, черти! - усмехнулся отец, и синие глаза его потемнели.
- Ты думаешь, что это была нечистая сила?
- Несомненно, - ответил отец, - а вот какого она сорта и как выглядит, это надо узнать. В этом надо разобраться!
Хитроватые огоньки загорелись в его глазах. Он тут же смотал удочки, подхватил ведерко с уловом и сказал:
- Пошли!