- Нет, он никогда… Но он мог хотеть, чтобы сестра вышла за Тэйтона.
Аманатидис покивал головой. Всё это было весьма любопытным и открывало новые пути расследования. Он сразу заподозрил двоих - мужа и красавчика-итальянца, по опыту зная, что в таких делах всегда замешаны, как правило, муж или любовник, а именно Бельграно он с самого начала определил на роль любовника миссис Тэйтон. Потом в холле мелькнул ещё один красавец, и Аманатидис положил себе узнать, кто он. Этого мальчишку он всерьёз не принял. Выходит, малость ошибся. Ну, ничего.
Однако теперь перед полицейским открывались новые пути расследования убийства. Это могла сделать Долорес Карвахаль, чтобы избавить любимого от ненавистной жены. Это мог сделать и Рамон Карвахаль, чтобы помочь сестрице стать богатой английской леди. Этот глупый влюблённый щенок явно не лгал, хоть и пытался его руками свести счёты с ненавистным мужем. Всё это было понятно без слов и в пояснениях не нуждалось.
Но тут возникал один, не совсем понятный Аманатидису вопрос. Если это мальчишка был любовником миссис Тэйтон, а ему на вид едва ли двадцать два года, то неужто ей было его мало? Зачем ей фасцинус? Почему в момент смерти в её руке был зажат сей, так сказать, символ плодородия? Хейфец, на порядок более умный, чем этот смазливенький тинэйджер, намекнул на нимфоманию. Кто прав? Аманатидис всё же склонен был считать, что еврей мог попытаться одурачить его, этому же щенку такое явно было не под силу. И тем не менее полицейский куда больше доверял суждениям медика.
Аманатидис задумчиво кивнул и задушевно поинтересовался:
- Мистер Хэмилтон, поверьте, я разделяю ваши чувства. Видеть несправедливость и не иметь возможность помешать? Это горько. Но я понял, что вы любили миссис Тэйтон. Скажите, что она была за человек?
Хэмилтон вздохнул. Она столь истово, почти набожно умела удовлетворять вожделение, что казалась ему Богиней.
- Если бы вы видели её живой! - с тоской произнёс он. - Она была совершенством.
Манолис Аманатидис кивнул так, точно понял. Но на самом деле он понял только то, что перед ним дурак.
Нет-нет, Аманатидис не был ханжой и никогда никому не читал проповедей. Но он хотел, чтобы его жена рожала детей только ему и исключительно от него, не любил шлюх, и женщина, найденная в момент смерти без нижнего белья с фаллоимитатором в руках, в его понимании, никак не могла быть совершенством.
Спала ли миссис Тэйтон с этим дурачком, или, что ещё смешнее, он был влюблён в неё платонически? Но задать прямо такой вопрос было немыслимо. Аманатидису ничего не оставалось, как сердечно поблагодарить дурачка за помощь и пообещать, что он во всём тщательно разберётся. В последнем обещании Аманатидис не солгал. Он действительно собирался тщательно разобраться. Дело это, по его мнению, особенно трудным не было, бывали и посложнее.
Он поднялся.
- Помните, все они будут лгать. Тэйтон финансирует экспедицию, они все зависят от него. Правды, кроме меня, вам никто не скажет, - напутствовал его Стивен Хэмилтон.
"Дети и дураки всегда говорят правду", - гласит старинная мудрость. Вывод ясен: взрослые и мудрые люди правду никогда не говорят. Но в жизни, считал Аманатидис, важна не столько правда, сколько нечто иное: кем она высказана, ибо в устах некоторых дураков и правда становится ложью. Этот человек был явно лишён дара видеть истину. Но зато какой искренностью дышала его ложь! А что удивительного? Ведь он и сам верил в то, что говорил.
Но Аманатидис никак не мог сказать, что общение с мистером Хэмилтоном не было полезным.
Глава семнадцатая
Ничто так не ускоряет старости, как неумеренные попойки, необузданная любовь и не знающая меры похотливость.
Эразм Роттердамский
Едва Аманатидис увидел Рамона Карвахаля, он подобрался и сжал зубы. Следователь уже мельком приметил этого археолога в коридоре, счёл редким красавцем, а теперь разглядел вблизи, и то, что увидел, не порадовало. Многоопытные глаза мудреца и лоб философа. Это не Хэмилтон. Тут никому не удастся никого одурачить или запугать. Ладно, попробуем сыграть в открытую. Какой смысл лгать, если того же результата можно добиться, тщательно дозируя правду?
Следователь поприветствовал испанца и сказал, что должен побеседовать с ним. Тот только кивнул и пригласил его сесть напротив.
- Как вы знаете, сегодня была убита миссис Тэйтон.
Карвахаль снова кивнул - без тени сожаления. Да, он об этом знает.
- Кто, по-вашему, мог это сделать?
Испанец пожал плечами.
- Я не видел, как её убивали, - усмехнулся он. - А строить предположения в таком случае всё равно, что пахать волну.
- Был ли у вас повод убить миссис Тэйтон?
- Если бы и был, я бы вам об этом не сказал, - снова усмехнулся Карвахаль, - но повода у меня не было. Тем более что я сегодня именинник. Ознаменовывать собственное тридцатипятилетие убийством - чересчур экстравагантно для меня.
Аманатидис вежливо поздравил Карвахаля и продолжил.
- В убийстве жены, как вы понимаете, первый подозреваемый всегда муж. Мог ли мистер Тэйтон убить свою супругу?
Карвахаль блеснул умными глазами.
- Мистер Тэйтон - далеко не слабак, а чтобы размозжить голову женщине, да ещё столь хрупкой, как миссис Тейтон, - большой силы не надо. Но я спрашивал у моих коллег - Дэвида Хейфеца, Макса Винкельмана и Лоуренса Гриффина, и они говорят, что Тэйтон не покидал гостиную ни на минуту до момента обнаружения тела. Это же говорит и Мелетия. Значит, убить он мог, но не убивал.
- А что вы скажете о Дэвиде Хейфеце? Он мог убить?
- Зачем?
- Чтобы помочь своему другу овдоветь и жениться на вашей сестре, - последовал мгновенный ответ.
Гол забить не удалось. Карвахаль расхохотался.
- Плохо, когда у человека нет чего-нибудь такого, за что он готов умереть. Хейфец, как это не дико звучит, способен собой пожертвовать. Но я не могу сказать - за что? Вообще же, будучи евреем, он скорее одолжит себя на время, чем отдаст навсегда. Танцевать же между петлёй и электрическим стулом он, по моим наблюдениям, не способен. В принципе. Он не продаст душу чёрту. Правда, может сдать её в аренду… - Карвахаль откровенно забавлялся.
Аманатидис вежливо улыбнулся.
- Понимаю, а вы?
Карвахаль неожиданно вздохнул и стал куда серьёзнее.
- Вы не глупы и хорошо действуете. Но ваши подозрения беспочвенны. Долорес боится змей и конца света, но очень мало чего между этими крайностями, и, как и все умные женщины, она влюбилась по глупости. Я не одобрял её увлечения женатым мужчиной, хоть и готов был признать, что ему не повезло. Я жалел Тэйтона, но злился. Однако уговорить сестру порвать с ним не мог. Я говорил и с ним. Англичанин, увы, уважает ваши мнения, но совершенно не интересуется вашими чувствами. Он сказал, что не может отказаться от Долорес, не может развестись с женой, и даже не может пустить себе пулю в лоб. Этого-де не одобряет последняя папская энциклика, - невесело усмехнулся он. - Но, если без шуток, да, я порицал выбор сестры и был зол на Тэйтона.
- В итоге вы отчаялись…
- С чего бы отчаиваться тому, кто ни на что не надеется? - пожал плечами Карвахаль. - Я считал ситуацию безнадёжной, но мне и в голову бы не пришло убить миссис Тэйтон.
- А разве это не было бы решением ваших проблем? Ведь теперь они смогут пожениться?
- Это не мои проблемы, - устало обронил Карвахаль, - и разбивать одной женщине голову затем, чтобы другая могла занять её место - это совсем не по-божески.
Эта последняя фраза странно изумила Аманатидиса, хоть она полностью совпадала с тем, что думал он сам. Он нехотя продолжил допрос.
- Ну а ваша сестра…
- Способна ли она разбить голову сопернице? Нет, за это я ручаюсь. Можете с ней поговорить, но она была удивлена… то есть сильно потрясена этим убийством.
- Я поговорю с ней, а пока мне хотелось бы получить ответ на ещё один вопрос. Только мне хотелось получить или искренний ответ или никакого.
Рамон Карвахаль молча кивнул, обещав, что или промолчит, или будет честен.
- Что из себя представляла миссис Тэйтон?
Карвахаль откинулся на кресло, глаза его заискрились, и Аманатидис понял, что испанец с трудом сдерживает смех.
- Простите, господин Аманатидис, но вы поставили меня в чертовски трудное положение. Мама учила меня никогда не лгать, а отец - не говорить ни об одной женщине дурно.
- Я вас понял, - быстро подхватил Аманатидис, - вы склонны считать миссис Тэйтон дурной женщиной. Но как мог на ней жениться Тэйтон?
Карвахаль снова пожал плечами.
- Наверное, потому, что женился совсем молодым. В молодости мы мало понимаем женщин, и бесчувственность часто принимаем за скромность, тупость - за девичью сдержанность, полнейшую пустоту за милую застенчивость - одним словом, в любой гусыне склонны видеть лебедя. Он, как мне кажется, принял ненасытную чувственность за пылкость души, а очаровательное личико - за полноту личности. Это обычная ошибка: сотни мужчин выбирают красоту, а оказываются мужьями то расчётливых стерв, то ледяных снежных королев, то навязчивых прилипал, то блудных девок, то откровенных дурочек.
Аманатидис мягко поинтересовался:
- Ваша жалость была к нему обусловлена этими обстоятельствами?
- Да.
- Ну, а что вы скажете о синьоре Бельграно и о мсье Лану?
- Франсиско? Пако никогда не стал бы её убивать. Что до Рене… - Карвахаль неожиданно умолк. Он почесал висок, потом махнул рукой. - Недавно нам улыбнулась удача. Очень интересная находка. После все немного выпили. Так вот к подвыпившему Рене в темноте подкралась эта…особа. Он перепугался до смерти и завизжал так, что я был уверен, что кричала женщина. Она приставала и к Бельграно. Он тоже шарахался от неё. На два замка запирался.
- Они голубые?
- Нет, - сделал круглые глаза Карвахаль, - Рене женат, а Франсиско просто итальянец. Он не религиозен, но как-то сам рассказывал, как в дни приезда папы побелил стену своего дома, чтобы непристойные надписи местной шантрапы не смущали его святой взор. А ещё как-то сказал, что вполне может полгода спать один. При этом он вечно ругает своё правительство - даже за дурную погоду, любит вкусно поесть и подрать глотку. Кстати, хорошо поёт. Он человек радости, а такие не убивают.
- Но такие люди редко пугаются, когда встречают в темноте красотку.
- Видимо, она сумела их испугать, - усмехнулся Карвахаль.
- А миссис Тэйтон часто…м-м-м… подкрадывалась к мужчинам в темноте? Например, к вам?
- Я редко ходил один, главным образом… буду откровенен, я боялся за сестру и не спускал с неё глаз. При этом поймите, боялся не того, что Долорес разделается с миссис Тэйтон, а напротив, что миссис Тэйтон решит что-нибудь сделать сестре.
- Вот как? - удивился Аманатидис, - и для этого были основания?
- Я не хотел бы, чтобы об этом стало известно, но однажды перед дверью сестры кто-то нагадил, а позже на двери появилась мерзкая надпись. Мы немедленно все ликвидировали и, думаю, кроме меня и сестры, никто ничего не узнал.
- Значит, миссис Тэйтон знала, что Арчибальд Тэйтон влюблён в вашу сестру?
- Да, - мрачно кивнул Карвахаль и ничего больше не добавил.
- А Рене Лану? Ведь именно он обнаружил тело…
- Рене? Говорю же, он женат и имеет чудесных детишек. Он был так испуган, так испуган, кричал, причём по-французски. У него был шок. Да и зачем ему убивать миссис Тэйтон?
- Я полагаю, вы то же самое скажете и о Винкельманах, и о Сарианиди, и о Лоуренсе Гриффине…
- Да, скажу.
- Но кто-то же её убил…
Карвахаль бросил на него странный взгляд.
- Во всем этом деле именно это меня и удивляет.
- Убийство миссис Тэйтон?
- Да.
Аманатидис поднялся.
Что же, он не зря провёл время. Карвахаль был чертовски умён, но пару раз то ли ошибся, то ли нарочито пытался на что-то натолкнуть его. Первый раз он сказал, что сестра была удивлена убийством миссис Тэйтон. Удивлена. Почему? Он тут же поправился - "потрясена". Что-то тут маячило.
А во-вторых, он намекнул, что Бельграно пусть не педераст, но… Тут именно - "но". Но что из того, что тот мог быть гомиком? Кого этим сегодня удивишь? Скорее, нормальный мужик в диковинку. На что же он намекал? Аманатидис напрягся. Факт: пьяный Рене Лану испугался пристававшей к нему ночью Галатеи Тэйтон. Почему? И почему её испугался пьяный Бельграно?
Было и третье. Почему кричал, увидев мёртвую миссис Тэйтон, Рене Лану? И что кричал?
А зачем гадать? Почему бы напрямую не побеседовать с Франческо Бельграно, доктором Болонского университета, крупнейшим экспертом по древней сфрагистике и глиптике? Почему не встретиться с Рене Лану? Сказано - сделано, но по дороге вниз Манолису позвонили. Наконец проснулись эксперты. Время убийства с семнадцати до семнадцати тридцати, смерть мгновенная. Возможное орудие убийства - небольшой предмет с полукруглым основанием.
- Вам уже сообщили? - перед ним на лестнице стоял Эвангелос Теодоракис, его сотрудник.
- О времени смерти? Да.
- Я тут подумал, - Теодоракис замялся. Он был простой служака, обременённый пятью детьми, но дело своё знал. - В заключении об орудии убийства почти ничего, но что если спуститься в провал речного русла?
Аманатидис понял Вангелиса.
- Да, убийца мог кинуть туда орудие убийства, но один шанс из ста, что он остался в русле. Опять же, если оно в воде - следов не будет.
- Нет, - покачал головой Теодоракис. - Если он не унёс его с собой и не спрятал, то оно там. А уровень воды невысокий, после наводнения вода сильно спала.
- Ну, поищите, - кивнул Аманатидис, - почему нет? Хоть и глупость со стороны убийцы была бы страшная…
- Будь все они умные - я не имел бы даже сержантских нашивок, - резонно ответил Теодоракис.
- Тоже верно, - покладисто согласился с подчинённым следователь.
По-настоящему Аманатидис не рассчитывал на подобную находку. В такие удачи умный человек не верит.
Пока же его интересовал Франческо Бельграно, Рене Лану и красавица Долорес Карвахаль. Тут он вспомнил, что время не просто позднее, а неприлично позднее. Но откладывать на завтра эти допросы ему не хотелось.
Оказалась, что Франческо Бельграно ещё не спит, и не просто не спит, а работает в лаборатории. Подобное поведение отдавало бесчувственностью, или, воля ваша, снова голубизной, но встретил его Бельграно с большим достоинством.
- Я решил не ложиться, думал, понадоблюсь вам, господин Аманатидис, ну и занялся пока находками.
Аманатидис внимательно разглядывал Франческо Бельграно. Красив, знает себе цену, совсем не выглядит дураком. Напротив, взгляд напряжённый и умный. Что ж, ударим сразу наотмашь.
- Почему, встретив недавно в коридоре миссис Тэйтон, вы столь сильно перепугались, что заперлись у себя на два замка?
Бельграно хорошо держал удар.
- О! Как же не испугаться-то было? Ночь, я сильно поддал, и тут из-за угла выскакивает привидение и лезет тебе в штаны. Как я ещё в эти штаны не наложил со страха? И Лану перепугался.
- Сильно испугались? Но вы же в итоге поняли, что это была миссис Тэйтон?
- Понял, - согласился Бельграно.
- Так почему же…
- Потому что мне тридцать четыре года, а не восемнадцать, господин Аманатидис. Как раз в восемнадцать у меня была дурная связь с замужней женщиной, но после того, как пришлось удирать в одних трусах от её разъярённого мужа, и я чуть не сорвался с конька крыши, я навеки зарёкся от таких приключений. А сегодня, вы уж извините, и на крышу-то не взберусь.
- Не любите замужних женщин?
- Женщин - люблю любых, а вот их мужей нет, и перебегать дорогу Арчибальду Тэйтону не стану.
- Почему? Боитесь?
- Я же говорю, я давно не мальчик, - серьёзно глядя Аманатидису прямо в глаза, ответил Бельграно. - По молодости делать глупости простительно, но повторять глупости в зрелости - это чересчур. Сами знаете, "если красавица к тебе бросается, будь осторожен…"
- А какого вы мнения были о миссис Тэйтон?
Итальянец, возможно, от долгого общения в экспедиции с евреем Хейфецем, ответил следователю по-еврейски - вопросом.
- А какого мнения вы будете о женщине, которая возле туалета в гостинице пытается расстегнуть змейку на ваших джинсах?
- Проститутка.
- Вот и я так думал, господин Аманатидис, - точно обрадовавшись сходству их мнений, с лучезарной улыбкой заверил его Бельграно.
Глава восемнадцатая
Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть.
Иаков 1. 13
Аманатидис понял, что спрашивать доктора Болонского университета ему больше не о чем, а идти к Долорес Карвахаль - неприлично поздно. А вот нанести визит мсье Лану было ещё вполне допустимо. И Аманатидис, предварительно растолкав сонного Спироса Сарианиди и потолковав с ним, направился к Рене Лану. Француз тоже ещё не спал.
Приглядевшись к мсье Лану, Аманатидис подумал, что готов поставить десять против одного, что этот человек не убивал. Слишком интеллигентен. Слишком. Нет, интеллигенты тоже убивают, но - интеллигентно. Это убийство было диковатым для французского мсье.
- Следствие располагает некоторыми данными, согласно которым, вы часто встречались с убитой?
- Нет, - француз покачал головой, - миссис Тэйтон казалась мне особой несколько неуравновешенной и странной, я никогда не искал с ней встреч. Я женат, счастлив в браке, зачем мне такие приключения?
- Вы не искали с ней встреч. А она с вами?
Рене Лану вздохнул.
- Не будем говорить дурно о мёртвых.
- Понятно. Но вы, когда увидели убитую, вернулись в гостиную и закричали что-то о злом жребии. Это слышали все. Почему вы решили, что убийство - злой жребий этой женщины?
Рене Лану выглядел растерянным и смущённым. Он несколько минут мялся, но потом всё же с явной неохотой рассказал Аманатидису, что не так давно им повезло раскопать богатейшее захоронение, которое, однако, накрывало другое. В этом нижнем женском захоронении ими была обнаружена табличка с надписью на микенском языке, одном из диалектов древнегреческого. Это была эпитафия некой Галатее. "Из ничего жизнь снова возвращается в ничто, и злой жребий вдруг уничтожает в июне цветущую жизнь, и от неё, лежащей здесь, остаётся лишь одно пустое имя - Галатея". Вот он и вспомнил вдруг об этом. "Злой жребий вдруг уничтожает…"
- Странное совпадение, вы не находите? - осведомился Аманатидис.
Лану это находил. И был весьма изумлён. Но объяснить это совпадение рационально не мог. И ведь странно, что речь в эпитафии идёт об июне, а сегодня как раз тридцатое. Разве не странно?
- И фреска, которую обнаружил на раскопе диктериона дон Карвахаль, тоже очень странная. На ней у женщины - удивительное сходство с миссис Тэйтон. Мы все были в недоумении, - сообщил мсье Лану.