- Что ты, Лёпа, какой из меня поэт. Ты уж только не зазнавайся, если станешь знаменитым, - грустно улыбнулся друг. - Мы лучше на мотоцикле будем ездить на рыбалку.
- Еще как, - сказал я.
- Посидим у костра, уху сварим, потолкуем, - сказал Володька. - Ты сразу стишок сочинишь.
Я верил и не верил, что это может быть, но так мне хотелось, чтобы это было, что я сказал:
- Давай поедем куда-нибудь за Зеленогорск, подальше.
- Можно и подальше, - согласился Володька. - Мотоцикл я куплю помощнее. Ездить, так уж ездить. В любую сторону и с ветерком.
- Это уж точно, - согласился я. - А вот мы и пришли.
* * *
Как всегда, дверь училища громко хлопала. Ее никто не открывал рукой или плечом, в дверь пинали или дергали за ручку что есть силы, а тугая ржавая пружина срабатывала, как всегда, на полную мощь.
Мальчишки орали, толкались, бегали друг за другом. Кто-то ошалело выскочил из училища и с маху налетел на какого-то парня в кепке и в длинном пиджаке. Оба свалились. Ремесленник вскочил на ноги первым, схватился за лоб. Обозленно наскочил на парня в кепке. Тот был маленький, узкоплечий - пиджак не по росту, должно быть, отцовский или старшего брата. В такой одежде когда-то ходил и я. Ремесленник схватил парня за грудь и стал трясти. "Вот нахал, - подумал я. - Сам свалил, а еще лезет". Я вспомнил, как в первые дни моей учебы, как только нам выдали новую форму, ко мне на лестнице, на железной нашей гулкой лестнице, привязался один вот такой из "старичков". Схватил за кожаный ремень, прошипел: "Снимай, ну?". Мы стали возиться. Хорошо, что подоспел Володька, оттолкнул "старика" так, что он покатился по ступеням. С тех пор мы и стали с Володькой друзьями.
- Эй, ты, - крикнул я, - отстань! - Ремесленник даже не оглянулся на мой окрик. Он все еще тряс парня и тащил его к стене. Я подбежал к ним. Дал пинка "старичку". Тот обернулся, бросился на меня. И снова подоспел Володька. Настырный "старичок" отлетел в сторону и брякнулся на землю. Это был какой-то незнакомый мне парень, должно быть, из фрезеровщиков.
- Ты у меня попомнишь, - проворчал он, медленно поднимаясь на ноги. Володька усмехнулся, ничего не ответил.
Парень в кепке все еще испуганно смотрел то на Володьку, то на "старичка".
- Ты к нам, что ли? - спросил Володька, кивнув на дверь училища. Парень переступил с ноги на ногу. Застенчиво улыбнулся.
- Поступать пришел? - спросил я.
- Не знаю еще, - сказал парень. - Хотел посмотреть.
- Чего смотреть, пойдем, - сказал я. - Ты не бойся. Этот тип к тебе больше не привяжется. А привяжется, получит. Пойдем, пойдем. У нас неплохо. Просись на слесаря и к нашему мастаку.
- Как тебя звать? - спросил Володька.
- Сергей.
- Давай, Сергей, топай, - подтолкнул я нерешительного новичка. - Сегодня выпуск, а скоро и прием начнется. Пока посмотришь, что к чему. Пойдем.
Я открыл перед Серегой дверь. Володька оттолкнул кого-то с дороги. Мы прошли мимо раздевалки, где по-прежнему сидела и скучала бабка Корнеевна. Потом мы стали подниматься по лестнице на второй этаж, где были учебные классы, кабинеты начальства, спортивный и актовый залы, библиотека, кладовая новой форменной одежды. Длинные просторные коридоры сходились буквой "П". Лестница стала гулко отзываться на наши шаги.
Серега поднимался неуверенно, как будто не мог решить, оставаться ему здесь или возвращаться домой.
- У нас тут много хорошего, кормят, одевают, - сказал я и начал вспоминать, что же у нас еще есть хорошего. Не рассказывать же новичку о линейках, об уроках, на которых часто чуть ли не половина группы дремала по утрам, или играла в войну, поражая "корабли" противника на листах бумаги из тетрадей по математике, или как мы почти половину нашей первой учебной зимы скоблили напильниками один и тот же кусок металла, выравнивая его четыре стороны по линейке и по угольнику, и вообще чего там особенно рассказывать, все увидит сам, когда окажется в слесарной группе. Три года пролетят незаметно, как они пролетели у всех нас.
В длинных коридорах этажа воспитатели, старосты и мастера уже собирали свои группы. Еще не унимался крик, еще невозможно было ходить по коридорам без опаски: кто-нибудь случайно мог налететь сзади или задеть плечом, сбить, а потом извиниться с притворной вежливостью.
Безопаснее всего было идти вдоль стены, почти касаясь ее прохладной маслянистой поверхности. Мы прошли мимо дверей библиотеки и актового зала. Остановились около кабинета Лазаря Семеновича, нашего замполита. Перед этими дверями не раз мне приходилось стоять и собираться с духом. Все знали, что замполит, в общем, человек неплохой. Наказывал он редко, но вот голос у него был густой, громкий, обличающий. Он гудел и, кажется, разлетался по всему училищу, от его мощи и возвышенного гнева некуда было деться.
- Очковтиратель, ловкач, - услышали мы. Лазарь Семенович кого-то распекал. - Государство обманываешь? Оно тебя поит, кормит, одевает. Учит тебя, лоботряса. За государственный счет в люди выходишь. А что даешь взамен? Да ты знаешь, что бы с тобой сделали по законам военного времени?
- Переждем, - тихо сказал Володька. - Это он так, чтобы дошло.
Мы уже собирались было уйти от дверей подальше, но увидели нашего мастера. Он шел навстречу, шагал быстро, легко, весело и, как всегда, застежка-молния его черной кожаной куртки была расстегнута.
Замполит все еще бушевал в своем кабинете.
- Распекает? - весело спросил мастер.
- А мы тут новенького привели, - сказал я.
- И сразу под шрапнель, - усмехнулся мастер. - Что ж, для боевого крещения самое милое время. Пойдем вместе. - Мастер открыл дверь, вошел первым, потом пропустил нас.
Замполит широко шагал по кабинету, подходил к столу, постукивал кулаками и согнутыми пальцами. Он отчитывал высокого длинноносого парня, по кличке Гусь.
- Здравия желаем, - сказал замполит, увидев нас. Он протянул руку мастеру. - А вы, орлы, постойте пока за дверью, я еще не все сказал этому ухарю.
- Они к вам с пополнением, - сказал мастер.
- С улицы? - строго спросил замполит у Сереги.
- Я живу с мамой, - обиженно ответил Сергей. Мне показалось, что еще немного - и он уйдет из кабинета.
- Мать слушаешься? - спросил замполит уже спокойнее.
- Всякое бывает, - признался Сергей.
- А вот этот тип живет с бабушкой - и море ему по колено, - опять повысил голос замполит, подступая к Гусю. - Дерется, ворует, был привод в милицию. Скрутить тебя в бараний рог, тогда узнаешь, как быть человеком. - Замполит повернулся к нам, он был рассержен по-настоящему. - Вчера опять поймали его на барахолке. И чем бы, вы думаете, он торгует? Заводской микрометр приволок!
- Ощипать бы этого Гуся да на сковородку, - сказал мастер.
- Ощиплем, еще как ощиплем, - пообещал замполит. - Пойдет от нас голенький. Не аттестат, а справку ему, пусть работает, кем хочет. Хватит возиться с этой паршивой овцой. Все училище позорит. - Замполит повернулся к Сергею и больше для него, чем для Гуся, стал объяснять: - Наше училище особое. Мы выпускаем не просто рабочих - классных специалистов и культурных людей. У нас вон какие орлы. - Замполит широким жестом показал на Володьку и на меня. - Вот с кого нужно брать пример!
Ничего себе примерные, подумал я. Сколько уроков мы промотали за три года. Бегали в кино, на каток или просто бродили по городу. А сколько случалось всякой бузы! Да и на барахолке бывали не раз. Не продавали, конечно, инструменты, но потолкаться нам нравилось. Володька жил неподалеку от огромного пустыря около Обводного канала, где гудела и трясла всяким старым тряпьем, и не только старым, самым новейшим, какого не достанешь ни в одном магазине, знаменитая на весь город толкучка.
Мы с другом, бывало, выхаживали между рядами, где продавались старые патефонные пластинки, растрепанные книги, обувь всех видов и размеров, посуда, картины с лебедями, озером и луной на кухонных клеенках, велосипеды, мотоциклы, радиоприемники, гармошки - в общем, все, чем только пожелают обзавестись люди.
Мы ходили не покупать. Мы разглядывали, слушали, развлекались. А однажды продали перекупщику за полцены пару рабочих ботинок и бушлат. Володька сначала разозлился, что мы прогадали, а потом, когда мы ели мороженое, он вдруг сказал мне запальчиво:
- На этой барахолке можно тысячи огребать. Слушай, Лёпа, мы ведь слесари. Давай делать гвозди. Приспособление, гвоздодел, я беру на себя, у меня это получится лучше. А ты будешь доставать проволоку. Ее полно на свалках. Хорошие строительные гвозди знаешь как ценятся - нарасхват!
Чуть ли не весь день мы рассуждали о производстве гвоздей, маленьких и больших, о невероятных выручках. Голова кружилась от надежд и планов. Мечтали, пока не надоело.
Я вспомнил обо всем этом, когда замполит расхваливал меня и Володьку. Мастер поддакивал ему. Наши невероятные успехи должны были устыдить Гуся и стать примером для Сереги. "Ладно уж, - подумал я, - вообще-то у нас все нормально".
Послышался громкий и резкий звонок - на линейку.
- Орлы, строиться, - скомандовал замполит, и мы все вместе вышли в коридор.
- А он как же? - спросил Володька, показывая на Сергея.
- Пусть несет документы. Приходи, паренек, через недельку-другую, захвати документы. Через три года станешь настоящим рабочим.
Замполит и мастер быстро пошли по коридору к тому месту, где первогодки уже встали в строй. Мы с Володькой решили проводить Серегу до дверей. Он понравился нам. Спокойный, скромный. Жалко было, что все получилось наспех, хотелось приободрить Серегу. Володька сказал:
- Ты не дрейфь.
- Главное - начать да кончить, - пошутил я.
- А вас тут кормят? - спросил Сергей смущенно.
- Порядок, сыты, - сказал Володька. - И одежда нормальная. И учителя такие, что не только здесь - в техникумах преподают. Дело знать будешь, это уж точно.
- А на кого учиться? На фрезеровщика или на токаря?
- Да ты что! Лучше слесаря специальности нет! - выкрикнул из-за моей спины откуда-то взявшийся Иван Колесников. - Слесарь - как бог! На заводе устроишься, где хочешь. И в деревне житуха. Трактора ремонтировать, замки чинить, нам все нипочем.
- Да не треплись ты, Иван, - сказал Володька. - Пусть парень выбирает. К чему душа лежит.
- А к чему у тебя душа лежит? - спросил Иван, положив руку Сереге на плечо.
- Еще не знаю, - сказал Сергей.
Мы спускались по лестнице. Навстречу шли Дьячков и Завьялов.
- Пацаны, тут посоветоваться надо! - крикнул им Иван Колесников.
- А что такое? - спросил Ковальчук.
- Да вот, парень профессию выбирает.
- Пусть идет в слесари, - сказал Дьячков уверенно.
- Конечно, в слесари, - поддержал Завьялов. - С таким ростом, как у тебя, к станку становиться не советую.
- Это почему? - удивился Володька.
- Карапет, - усмехнулся Завьялов. - Много подставок потребуется.
- Эй, мальчики, на линейку! - услышали мы строгий окрик мастера. Мы стали прощаться с Сергеем. Каждый пожал ему руку.
- Придешь? - спросил Володька.
- Не знаю, подумать надо, - сказал Сергей солидно, по-взрослому. - Мне нужно, где побыстрее обучают. У нас мать мало зарабатывает, а еще есть маленькая сестренка.
- Ну, тогда смотри сам, - сказал я, еще раз пожал Сереге руку, и мы расстались. Сергей пошел к выходу медленно, понуро, придерживая пальцами слишком длинные рукава пиджака.
* * *
Наша группа обычно выстраивалась недалеко от выхода. Место считалось удачным, опоздавшие легко могли примазаться к строю, а те, кто спешил уйти, всегда могли, как говорится, смыться под шумок.
Сегодня группы строились охотно. Третьекурсники ждали торжественных речей директора и замполита, а ученикам первого года не терпелось узнать, что их ждет в недалеком будущем. Все группы: фрезеровщики, токари, слесари - стали в три ряда, лицом к окнам.
- Орлы, пошевеливайтесь, - прокричал замполит, прохаживаясь перед нами. - И чтобы грудь колесом, пятки вместе, носки врозь!
Лазарь Семенович служил на корабле, ему хотелось, чтобы все у нас было по-военному, по струночке, как он любил говорить. Замполит ходил в синем кителе, ярко блестели пуговицы, они всегда были доверху застегнуты, и только летом, в жару, расстегивались два крючка на стоячем воротнике его форменной одежды.
- Строй! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!
Дежурный мастер Иван Петрович Соколов, хромой и сумрачный мужчина, быстро зашагал, припадая на правую ногу, к замполиту. Тот стоял по стойке "смирно", как, должно быть, и подобает офицеру, но большой живот заметно портил дело.
- Товарищ замполит, - начал свой рапорт Иван Петрович, - группы училища в полном составе на торжественную линейку построены. Дежурный мастер Соколов.
- Здравствуйте, товарищи учащиеся! - зычно прокричал замполит.
В ответ мы все разом выкрикнули приветствие.
- Старостам групп отдать рапорт, - скомандовал замполит.
Старосты по очереди начали выходить на середину коридора и громко сообщать, сколько в группе человек, кто на месте, кого нет и по какой причине. Все, как обычно, как три года подряд. Но сегодня как будто громче звучат голоса рапортующих, а замполит торжественнее и внимательнее слушает их.
Самым смелым и горластым всегда был староста нашей группы, Ковальчук. Уж рапортует, так рапортует. Как будто бы за ним не двадцать семь человек, а целое войско. Не хочешь, да подтянешься. Ковальчук вышел из строя четким твердым шагом. "В последний раз он так выходит", - подумал я. Должно быть, надолго мне запомнятся его громкий голос и командирские манеры во время утренних линеек. По его приказу "смирно!" я обычно подтягивался, прижимал руки вдоль тела, приподнимал голову и не думал больше ни о чем; я охотно поддавался повиновению и уже был не сам по себе, а как все.
Долго так стоять удавалось редко. Я замечал перед собой забавный вихор на макушке коротыша Колесникова, давно не утюженные, вздутые на коленях брюки Губаревского. Широко, по-медвежьи растопырив локти, стоял наш комсогрупорг и штангист Дьячков. Я медленно опускал плечи, поворачивая голову, расслаблял мышцы ног, ко мне возвращалась легкость и свобода. Я видел уже не только то, что прямо передо мной - головы и спины, я замечал и то, что справа, и то, что слева, весь длинный коридор, в котором стояли (оказывается, тоже свободно, как я) почти триста человек, а перед всеми нами ярко светились в солнечное утро квадраты окон. Их было много.
За окнами росли деревья. Растопыренные ветви были неподвижны - крутой ветер никогда не залетал в глубину двора. Покачивались только маленькие жесткие листья старых тополей. Они покачивались каждый день и каждый год. Нарождались ранней весной, должно быть, ночью, потому что сколько бы я ни следил за клейкими почками, обязательно в какое-нибудь утро заставал уже развернутые зеленые флажки. И все ярче горячее солнце слепило нам глаза, когда мы стояли в строю по утрам, и все темнее, мрачнее становилась наша слесарная мастерская с мутными стеклами в первом этаже, и все меньше шли на ум уроки, все охотнее мы убегали куда-нибудь на солнцепек, погреться, повозиться и потолкать друг друга: в эту пору оказывалось, что листья тополей потемнели, повзрослели и легкий ветер покачивает их на тонких черенках.
А потом я переставал их замечать. Мы занимались своим будничным делом, листья своим. И так до осени, пока не приходило им время, качнувшись в последний раз, кувыркнуться вниз и упасть на серый потрескавшийся асфальт нашего захламленного всяким металлическим старьем двора.
Ну вот и приняты все рапорты, замполит скомандовал: "Вольно!". Начал речь.
- Сегодня у нас большой праздник. Мы хорошо поработали, товарищи, и теперь плоды упорного труда преподносим Родине. Служите ей честно, отдавайте все силы на благо нашего социалистического отечества. Будьте примером в труде. Докажите, что вы мастера своего дела, что не зря учились три года. Ведь вы - наша гордость, наша сила. Вы - наше будущее. Крепите трудовую дисциплину. Перевыполняйте нормы.
- Теперь он завелся на полчаса, - хмыкнул Завьялов.
Замполит говорил горячо, вспоминал и хорошее, и плохое, упомянул даже о Гуськове, а закончил так:
- Но это, конечно, отдельные недостатки, товарищи. О них говорить нужно, но не они, конечно, главное в нашей жизни. Вы, товарищи, находитесь накануне знаменательных дней, накануне большой жизни. Счастливого вам пути, дорогие наши выпускники.
Захлопали в ладоши мастера, ребята и директор училища - маленький, щуплый старичок с добрыми жалостливыми глазами. Он вовсе не был похож на самого главного нашего начальника. Мы его редко видели. Я даже не мог вспомнить, кто из нашей группы хоть раз был вызван к нему для разноса. Директор разговаривал тихим голосом, и в его кабинете была странная, непривычная для училища тишина. Когда я однажды зашел туда, то очень удивился этому покою. Удивили меня и большие дубовые шкафы вдоль стен, и высокие часы с тяжелыми гирями, и кожаный диван, и глубокие кресла, и массивная бронзовая чернильница на огромном столе, за которым директор, казалось, не сидел, а прятался.
Теперь он вышел перед всеми нами - маленький, седой, с дряблой кожей на щеках, склонил голову и, когда мы все притихли, сказал нам:
- Дорогие ребята! Вам всем пришлось пережить войну. Вам было голодно и трудно. Мне очень хочется, чтобы у вас была теперь светлая, интересная жизнь. Вы правильно поступили, что пришли к нам учиться. Вы получили хорошие профессии. Для мужчины это самое важное дело. Вы только представьте, как жить мужчине без умения в руках. Да никак ему не прожить.
Директор склонил голову набок, помолчал, улыбнулся:
- Ведь за него ни одна девушка замуж не пойдет.
После этих слов всем стало весело.
- Да, да, - снова тихим голосом сказал директор. - Никуда от этого не уйти - мальчики становятся мужчинами, девочки женщинами, а мы, ваши воспитатели, - стариками и старушками.
Теперь уже заулыбались мастера, и седой высокий преподаватель математики, и полная миловидная учительница литературы, и сутулый, строгий наш историк, и даже толстый Черчилль. Я как будто бы впервые их увидел, они оказались вовсе не суровыми, а мягкими, простодушными и застенчивыми людьми.
- Таков закон жизни, - продолжал директор. - И нам всегда будет приятно знать, что вы, наши воспитанники, стали хорошими людьми, нашли свое место и все у вас надежно и прочно. Всего вам доброго, дорогие ребята.
Мы хлопали директору долго, изо всех сил, а он был смущен и взволнован и тоже бил в ладоши.