* * *
Как хорошо он сказал, что все у нас должно быть надежно и прочно! Работа, друзья, дом, любимая девушка, здоровье - вот про это про все он и говорил. Но есть ли все это у меня? Здоровья - сколько надо, могу отбавить кому-нибудь. Дома у меня нет, но есть друзья: Дед, Андрей, Володька. Вот он стоит, мой сильный, всегда спокойный, а сегодня огорченный прощанием мой верный друг. Как же так получилось, что его, самого старательного из нас, не хотят оставить в седьмом цехе? Кто виноват? Бригадир? Мастер? Начальство училища? Надо бы с кем-то поговорить, но с кем? Кто может сказать наверняка - да или нет? Вот если бы начальник цеха вступился или дядя Яша. Ну конечно, дядя Яша. Уж он-то сможет сделать все, что надо. Нужно сегодня, сейчас, сразу после линейки или завтрака пойти к нему и все объяснить. А вдруг оставят одного только Володьку, а мне скажут: нет, двоих - слишком много в один цех. В лучший цех завода нужны опытные рабочие. Но разве напрасно мы учились три года, разве мало мы знаем? Надо обязательно поговорить с дядей Яшей.
- Володька, пойдем на завод, - сказал я шепотом.
- Зачем это? - буркнул мой друг.
- Есть мысль.
- Валик хочешь стащить на память, - невесело усмехнулся Володька.
- С дядей Яшей поговорим.
- А чего с ним говорить. Старикан припомнит наш разговор про зарплату - и привет.
- Не такой он. Пойдем, он обещал, поможет. Поедим - и туда, ага?
- Слушай, Лёпа. Может, не стоит?
- Кончай ты. Рванем по-быстрому. Сегодня весь день будет у нас такой - кто куда.
Как хорошо все начинается, думал я. Утром попили чай вместе с Андреем, поговорили. Все нормально. Новенького парня привели. Теперь договоримся насчет Володьки. Его оставят, это уж точно. Дядю Яшу все уважают. А я его уговорю. Сегодня у меня такой день, что все должно получиться. Успею и то, и это. Потом купим с Володькой все, что надо к дню рождения. Потом… Эх, скорей бы кончалась линейка.
Но мы не смогли пойти на завод ни сразу после торжественной линейки, ни после завтрака - начался шум, гам, беготня по коридору из класса в класс. Не было в нашей суете ни определенного смысла, ни цели, просто не сиделось на месте в выпускной день, и нам с Володькой не хотелось уходить от всего этого. А мне особенно, - я почти каждому успел сообщить, что у меня сегодня день рождения, многим говорил по нескольку раз, и все поздравляли меня снова и снова, хлопали по плечу и, как заправские гуляки, выкрикивали, потирая руки: "Так надо бы по этому случаю, того…" Или: "Что же ты раньше не сказал, мы бы кое-что сообразили…" С моих губ не сходила улыбка, и я никому не напоминал, что говорил о своем празднике еще несколько дней назад.
В коридоре я встретился с мастером. И только хотел сказать ему, что у меня сегодня праздник, как он сам слегка толкнул меня в бок:
- Поздравляю. Теперь ты мужчина. Эх, где мои семнадцать лет?! - Мастер улыбнулся, потер шею. - Идем-ка со мной, - сказал он. - Я тебе кое-что дам на память.
Мы пошли в мастерскую. Мастер подошел к своему столу, порылся в ящиках и достал металлический кубик:
- Вот это помнишь?
- Еще бы, - удивился и обрадовался я. Передо мной лежала самая первая моя деталь. Месяца два я шаркал ее напильником, добивался ровной плоскости, чтобы "по линейке и под угольник". Маленький кусочек металла натрудил на моих ладонях первые мозоли, подарил моим пальцам и рукам первые навыки, первую хватку. А сколько пришлось попотеть, позлиться, сколько раз мастер досадливо говорил мне: "Горбатая, горбатая - это же Эльбрус, а не плоскость. Давай-ка еще потрудись, чтобы зазорчик под линейкой был только для комариного носа". И вот он, кубик, передо мной - уже холодный, без блеска, чуть-чуть покрывшийся ржавым налетом. Я взял его, подержал на весу.
- Береги, - сказал мастер. - Это тебе как орден за труды. Все начинается с болванки.
Открылась дверь. Вошли ребята. Володька, Завьялов, Иван Колесников. Они окружили меня, каждый хотел подержать мою деталь в руках.
- Дайте и мой кубик, - сказал Володька.
- И мой, - сказал Колесников.
- И мой, и мой, - стали просить ребята.
Мастер снова порылся в ящиках и выложил на стол еще несколько кубиков:
- Выбирайте, бракоделы. Вспоминайте свои грехи.
Ребята зашумели, заспорили, узнавая и не узнавая свои детали. В мастерской вскоре оказалась чуть не вся группа, и всем хотелось взять на память первую свою работу.
- Выходит, что я тебя ничем не отличил, - сказал мастер. - А ты ведь сегодня именинник. На вот тебе еще твой гаечный ключ, и плоскогубцы, и молоток. Можешь взять и напильник. На этих китах держится все наше слесарное дело. Без них и станок не отремонтировать, и блоху не подковать.
- Скажите, а кто из нас оказался самым лучшим учеником? - спросил кто-то.
- Самым лучшим? - переспросил мастер. - Это смотря как поглядеть. Сразу не ответишь. Хорошо работает Завьялов. Болтун немного, но это ничего, дело проходящее. Колесников - тоже старательный парень, да и ты, Леня, ничего - не жалуюсь. Многие из вас будут неплохими рабочими. Но самый лучший - вот он, Вася Степанов.
Вася стоял в сторонке. Маленький, светловолосый, лицом похожий на девочку. Он был самым тихим и скромным из всех нас. Работал он за дальним верстаком, сидел на последней парте, не бузил, не дрался. На уроках физкультуры учитель иногда посмеивался над его тощими руками, заставлял почаще подтягиваться на турнике. Но Вася едва-едва поднимал свое легкое тело и ничуть не обижался на шутки мальчишек. Он только румянился от застенчивости. Он и теперь покраснел, услышав похвалу мастера.
- Да, Вася, это верно. Уж теперь я тебе могу это сказать, на прощанье. Каждый должен знать свои достоинства и недостатки. Ты, Вася, много думаешь, когда работаешь. И не о чем-нибудь, а о деле. Я доволен всеми твоими работами. Сдавал ты их не раньше всех, но зато к твоей работе не подкопаешься. Ты взял свой кубик?
- Взял, - ответил Вася.
- Ну-ка дай на минутку, - попросил мастер. И, поворачивая металлический кубик в пальцах, стал показывать нам его. - Видите, какие у него фасочки по краям? Идеальные. А плоскость? И по линейке, и по угольнику. А штрихи? Не туда-сюда, все в одном направлении. Штрих к штриху. Залюбуешься. Это же элегантная работа, - восторженно заключил мастер. - Знаешь, Вася, оставь-ка свою работу на память. В назидание другим.
Я позавидовал Васе. Мне захотелось, чтобы и мой кубик остался у мастера на память, да и многие ребята, судя по их лицам, хотели бы того же.
- В общем, идите гуляйте, - сказал мастер. - И ни пуха вам ни пера, как говорится. Помните: ремесленник - это не халтурщик, а молодой специалист высшего класса. Так должно быть, по крайней мере. Не хочу краснеть за своих учеников. Ясно?
Мы все хором, как на линейке, ответили: "Ясно!" - но долго еще не расходились. Расспрашивали мастера, разговаривали с ним. Всех беспокоило предстоящее распределение. А потом, когда снова началась суета в коридорах училища, Володька подошел ко мне, спросил негромко:
- Лёпа, может, сходим?
- Какой разговор. Бежим!
Мы с Володькой выбежали на улицу и помчались к заводу, который был недалеко от училища.
- Если мы там все решим, мастак поддержит! - крикнул я на бегу.
- Посмотрим, - ответил Володька, шумно посапывая рядом со мной.
Вот и завод. Открываем тяжелые двери, поднимаемся по ступеням к проходной.
- Стой, Лёпа. Пропуск забыл.
- Эх, ты, чучело. Давай так, упросим.
Сегодня все должно сбываться, опять подумал я и подбежал к женщине с пистолетом на боку. Это была та самая женщина, которой я вчера соврал, что мне нужно в поликлинику.
- Ну, как здоровье? - узнала она меня.
- Нормально. У меня сегодня день рождения!
- Поздравляю, - улыбнулась женщина. - В такой день не до работы.
- А мы с другом просто так. У нас выпуск. Попрощаться идем.
- Насовсем, что ли? - огорчилась женщина.
- Да нет, не насовсем. Сегодня решится. Надо поговорить с начальником цеха.
- Давайте, давайте, а то уйдет начальник-то. Скоро конец работы.
Мы оказались на заводе без всякого пропуска. На заводском дворе возле старого грузовичка, который перевозил с места на место всякие тяжести, мы встретились с Ивановым и его напарником Сашком. Они сидели на какой-то ржавой трубе, покуривали.
- Привет поэту! - крикнул Иванов. - Как дела?
- Все в порядке. У меня сегодня день рождения. - Я был так рад, что даже не вспомнил Сашку его злую шутку на лестнице, когда мы тащили станок.
- Да ну? Это надо бы смочить, - обрадовался Иванов.
К грузовичку подошел шофер. Пнул переднее осевшее колесо, потом стукнул ногой по железной трубе.
- Наваливай, - сказал он. - Сделаем последнюю ходку - и по домам.
Иванов и Сашок нехотя встали. Володька направился через двор к цеху, я пошел за ним.
Мы быстро начали подниматься по той самой лестнице, по которой тащили когда-то станок. Слышно было, как свистят и скрежещут резцы в токарном обдирочном цехе, как чухает тяжелый кузнечный молот во дворе, в соседнем здании.
Володька первым открыл дверь в цех. Прошел мимо фанерной пристройки, где обычно располагалось все начальство, свернул направо, к верстаку, за которым работал в дни практики.
- А, Володя, здравствуй, - приветливо сказал его бригадир, Андрей Егорович, невысокий лысый мужчина с большим животом. Лицо у него было одутловатое, добродушное. - Ты знаешь, я еще не поговорил с начальством. Тут была такая горячка, не покурить. Прибор забраковали, пришлось все перековырять. Но ты не волнуйся, я потолкую.
- Мне нужно сегодня, - сказал Володька. - Чтобы в ремесленном знали.
Он волновался, даже побледнел. Он, должно быть, не ожидал, что бригадир затянет с этим, теперь самым главным для моего друга разговором.
- Поговорю, поговорю. Все будет как надо. Потерпи до завтра. Сегодня, вроде, и начальника-то нет. Ты прости, мне надо закончить побыстрее. Мы тут вкалываем без передыху. - Бригадир показал на детали, разложенные на верстаке. - Как бы с зарплатой не погореть в этом месяце, - озабоченно сказал бригадир. Ясно было, что ему теперь не до нас.
- Володька, идем, - сказал я. Мой друг уныло попрощался и нехотя пошел за мной.
- Не волнуйся, наладим, - подбодрил я. - Дядя Яша не такой. Он поможет. - Я почему-то очень верил в удачу.
Мы прошли через весь большой цех, сначала прямо, потом налево, мимо длинных верстаков.
Дядя Яша занимался своим делом. Его большой "сверхпрецизион" работал, как всегда, бесшумно. Под плексигласовым колпаком широкой струей бежала эмульсия. Корундовый камень с алмазной крошкой плавно полз вдоль блестящей детали. Дядя Яша повернулся к нам, спросил:
- Вы еще здесь?
- Да не совсем, - сказал я.
- Пришли посмотреть?
- В общем, нет.
- А чего тогда? - удивился дядя Яша. - Или, может быть, станок не нравится?
- Нравится, - сказал я, - еще как.
- То-то же, - улыбнулся дядя Яша. - Может, и вместо меня придется работать. Я еще годика два - и на покой. Свое открутил.
Корундовый камень подошел к самому краю детали, сработала автоматика, и он плавно пополз в обратную сторону.
- Машина умная. Ее бы только в хорошие руки, - сказал дядя Яша.
Мы с Володькой переминались, делали вид, что нам все интересно, а я все думал, как бы получше начать разговор.
- Дядя Яша, знаете что? - наконец решился я.
- Ну, говори, что замолчал?
И тут, как-то сами собой сорвались совсем не те слова:
- День рождения у меня, понимаете?
- Как же, понимаю. И поздравляю. Сколько тебе?
- Восемнадцать, то есть семнадцать, - запутался я.
Дядя Яша засмеялся.
- Так сколько же? Может, все двадцать, а ты забыл?
- Да нет, семнадцать, - совсем смутился я. - Но хотел я не про это…
- Он за меня пришел просить, - сказал Володька.
- Насчет чего? - поинтересовался дядя Яша.
- Надо, чтобы его оставили в этом цехе, - сказал я. - Володька работает лучше всех нас.
- Кончай ты, Лёпа, - рассердился Володька.
- Точно-точно, - горячо сказал я. - Он даже руки себе лекарствами сжег, чтобы они не потели.
- Да хватит тебе, - еще больше рассердился мой друг. А дядя Яша слушал, не перебивал. Смотрел то на меня, то на Володьку, то на деталь, вдоль которой все еще полз круглый камень.
- Володька с бригадиром договорился. А тот что-то тянет. Наш мастер, в общем, не против, но все это не от него, оказывается, зависит. Нужен запрос.
- Все ясно, - остановил меня дядя Яша. - А у тебя у самого-то как?
- Еще не знаю.
- Да, - сказал дядя Яша. - Дело трудное. В цехе у нас народу хватает. И работа, конечно, не для каждого. К ремесленникам отношение, прямо скажем, не совсем. Оно и понятно - вы люди временные. Поучились - и рассовали вас по разным местам. Да и дело вы еще знаете слабовато. И зеленого еще много: чуть что - заленился, сбежал, проволынил. А тут работать надо как полагается. Дело есть дело. Даже не знаю, как теперь быть. - Дядя Яша выключил станок. Вытер ветошью руки, помолчал, подумал. - А с другой стороны, без молодняка тоже никуда, - сказал он, доставая папиросу. - Как у вас там с отметками? - спросил он.
- У Володьки хорошо, а у меня похуже, - сказал я.
- Ну, а с площадью как? Домашние или из общежития?
Я даже удивился, что мы ни разу с дядей Яшей не говорили об этом.
- У Володьки мать, отец, - сказал я. - А у меня родственники.
- А где родители? - спросил дядя Яша. Он, кажется, тоже был удивлен, что не знал об этом.
- Мать умерла в блокаду, - сказал я. - Отец - сразу после войны.
Дядя Яша вздохнул, достал спички, но открывать коробок не стал.
- Ну вот что, - сказал он. - Теперь уже конец работы. А завтра посмотрим. Завтра у нас партсобрание, я поговорю. Твоя фамилия Ефремов? - спросил он у меня.
- Да, - сказал я. - А его - Палтышев.
- Обещать не обещаю, - сказал дядя Яша. - Но поговорить - поговорю. Только уж если выгорит - смотрите у меня! Понятно? - Дядя Яша выставил ладонь и ударил по ней кулаком.
- Понятно, спасибо, - сказал я.
- Спасибо, - сказал Володька.
- Ладно-ладно, насчет спасиба - еще посмотрим. До завтра. Гуляй на своем дне рождения. Да лишнего не пей.
Из цеха мы не шли, а бежали. За дверью, на лестнице, Володька шлепнул меня по спине.
- Ну, Лёпа, ты и даешь, - сказал он о чем-то таком, что трудно было объяснить иначе. А мне и не нужны были никакие объяснения.
Закусочная
Мы попрощались с вахтером, выбежали на улицу, помчались к училищу. Я хотел еще немного побыть с ребятами, поблагодарить мастера, напомнить ему, что если он сможет, мы ждем его у Деда.
Мы добежали до угла дома. У ларька выстроился хвост любителей пива.
- Эй, поэт, давай-ка сюда! - услышал я сиплый окрик. Это был Иванов. Он и Сашок стояли в очереди. Мы подошли.
- Давай-ка я тебе хоть пивка поставлю, - сказал Иванов. - Может, когда и про меня напишешь.
Я не знал, как быть. Отказываться было неудобно. Да и чего отказываться, выпью кружечку - и все тут. Человек предлагает от чистого сердца, улыбается.
- Нам с Володькой одну на двоих, - сказал я.
- Непорядок, непорядок, - загудел Иванов. Мужчины в очереди тоже заулыбались.
- Необстрелянные еще, - сказал кто-то.
- Подумаешь, - сказал я. - Мы и не такое пили, и то ничего.
- Хорошо сказал, хорошо, - похвалил меня Иванов. - Тогда, может, по сто грамм? А что? Раз - и проглотили. От ста грамм ничего не будет. Только веселье. - Иванов слегка толкнул меня в бок. - Пошли, тут закусочная недалеко.
- Нет, нам некогда, - сказал я. - Да и денег не хватит, - прибавил я зачем-то.
- Деньги что, деньги - мякина. Вон сколько у меня денег. - Иванов достал из кармана брюк смятые купюры. Их было и в самом деле много. - Зарплату получил, - сказал Иванов.
- Ты их не очень-то угощай, - посоветовал кто-то.
- Да чего там, чего там. У поэта день рождения. А я, может, его поклонник. Может, и сам чего почитаю. Послушаешь, а? У меня в тетрадочке много всякого. Про любовь, про птичек-бабочек. Так что рванули, парни. Это мы мигом. Раз, два-с - и никаких колбас. Сашок, давай-ка ходом. Ребятишки торопятся.
- Не надо, зачем, - уже рассердился я. Но Иванов взял меня и Володьку за плечо, стал подталкивать:
- Шагай, шагай, молодняк. Чего это вы такие робкие? Тоже мне, рабочий класс! В праздник все можно, а от стопочки ничего не будет. Гарантия.
Я не знал, что теперь делать. Ноги шли сами собой, вырываться было смешно и стыдно. И потом, попробуй вырвись! Рука Иванова лежала на моем плече, как увесистая металлическая болванка. Сашок угрюмо шагал рядом. А может быть, и в самом деле ничего не будет от ста граммов? Зачем обижать человека? Он ведь от всего сердца. Володька тоже идет, не сопротивляется. Выпьем, отметим, что у нас все хорошо получается, и бегом в училище. Все трезвые, а мы того… Страшное и привлекательное было что-то в нашей быстрой ходьбе к закусочной. Чем дальше я уходил от пивного ларька, тем тревожнее было мне, и все чаще я поглядывал на Володьку, даже успел ему шепнуть: "Может, смоемся?". Друг только неопределенно пожал плечами, и эта его неопределенность ненадолго успокоила меня, а потом снова пришло волнение, да такое, будто зажгло все внутри.
- Отпустите, - взмолился я. - Нельзя нам напиваться.
- А мы и не собираемся напиваться, дружище. Вот и она, родимая. Влезайте. У меня тут знакомая есть, Шурочка. Она мигом.
Народу в закусочной оказалось порядочно. Мужчины мусолили потухшие папиросы, позвякивали стаканами, галдели. Мы нашли свободный столик в углу, опустились на стулья солидно, без спешки. Иванов небрежно отодвинул в сторону грязную посуду и предложил: