- Да ты посмотри, что я нашёл! - сказал Сергей. - Это же твои крылья! Ты изображала бабочку-капустницу, помнишь? У нас была инсценировка про борьбу с сельхозвредителями - новая руководительница хора сочинила. Я там ещё пел: "А я старый сорняк, от меня скот дохнет всяк". А ты…
Я посмотрела - действительно мои крылья. Мама мне их здорово соорудила.
- Ну и что? - спросила я.
- Красиво, - сказал Сергей.
- Вообще чтобы я больше не слышала "А ты помнишь?". - Я зашвырнула свои крылья куда подальше. - Меня тошнит от этих слов. Понял?
- А ты не говори "опять", - ответил Сергей. - Меня как раз от этого слова в дрожь бросает.
Вот так мы с ним тогда поговорили.
На плоской крыше под ярким солнцем у меня настроение немного исправилось, и я включилась в работу. Мы с Туськой, то есть с Таней, сгребали прошлогодние и позапрошлогодние листья в кучи, а мальчишки подходили с носилками и куда-то эти листья уволакивали. Гул голосов, смех, визг - всё, как полагается в таких случаях. И вдруг - тишина. Смотрю на Таню. Она бледная как мел, и глаза в одну точку. Обернулась, и у самой душа в пятки ушла. Плоская крыша огорожена перилами из чугунных труб. И вот на одной из них Серёжа жмёт стойку. А Дворец пионеров четырёхэтажный. Все молчат, подойти боятся, как к лунатику. На фоне синего неба он ничего выглядел. Вообще-то на турнике для Серёжи это пустяк. Полная гарантия. Но тут - четвёртый этаж. Вижу, ноги пошли в сторону. Это значит, он хочет на одной руке остаться. А рука дрожит. На турнике у него такого не бывает. Но ноги чётко вместе. И тут откуда ни возьмись Лаврик. Схватил Серёжу за пояс и швырнул на позапрошлогодние листья. Сразу - гвалт. Серёжка поднимается. А Лаврик - бац ему грязной рукой по щеке! Наверно, из-за нервного напряжения. Для него всё это тоже небось непросто было.
Тишина.
- Что это ты, Лавр? - спрашивает Серёжка. - Щёку, между прочим, не вытер.
- Подстраховал, - отвечает Лаврик спокойным голосом. - На всякий случай.
- А к лицу грязными руками притрагиваться негигиенично. У тебя папа доктор, должен знать.
- Я папу пожалел. У него и так забот много. Представляешь, как обидно время тратить на тех, кто сам себя гробит.
- Ладно. Я всё-таки отниму у твоего папы полчасика. Девочки, подержите часы.
Мгновенно все девчонки, кроме Туси и меня, протянули руки.
Серёжка посмотрел на меня, усмехнулся и отдал свои часы первой попавшейся.
Лаврик снял очки.
Ни одна руки не протянула. Тогда я сделала благородный жест. Мне ведь на всех наплевать.
Но Лаврик мне очки не отдал, а положил их аккуратненько на кирпич. Я так и осталась с протянутой рукой как дура.
"Ну, я тебе припомню", - подумала я.
Серёжка принял боксёрскую стойку.
- Учти, - говорит Лаврик, - я с тобой драться не буду, - и стоит руки по швам.
- Смажу раз - никуда не денешься, - отвечает Сергей и уже начинает скакать вокруг Лаврика; тот не шелохнётся.
Сергей видит такое дело и эдак небрежно выдаёт прямой в челюсть. С поворотом корпуса.
Но не тут-то было. Неуловимый "нырок" - и челюсть Лаврика на сантиметр от Серёжкиного кулака.
Все засмеялись.
Вторая атака - тот же результат.
Опять смех.
- Ты почему со мной драться не хочешь? - спрашивает Сергей, чтобы не так смешно было: мол, если бы драка, может, я бы уже и попал куда надо.
Лаврик говорит:
- Потому что ты мне нравишься. Я тебя уважаю.
Серёжка опять вокруг Лаврика заскакал.
- Поэтому и ходишь в "Клуб старшеклассников"? Раньше я что-то тебя во Дворце не видел ни разу.
- Поэтому и хожу.
- Сейчас ты меня ещё больше зауважаешь, - сказал Сергей, сделал финт левой, а когда хотел ударить правой, наткнулся на кулак Лаврика и схватился за скулу.
- Прости, Серёжа, я нечаянно, - сказал Лаврик. - Рефлекс.
Серёжа сплюнул кровью и только хотел ещё раз броситься на Лаврика, как раздался голос директора Дворца пионеров:
- Что тут у вас происходит?
Заминка произошла небольшая. Мы ко всяким неожиданностям привыкли, а на такой случай проверенный способ есть.
- Лавров новые приёмы показывает! - зашумели девочки. - Давай, Серёжа, продемонстрируй Дмитрию Александровичу. - И у всех глаза ясные. Сколько ни вглядывайтесь, товарищ директор, ничего в них, кроме святой невинности, не найдёте!
Дмитрий Александрович долго вглядывался. А Серёжка за их спинами ещё раз плюнул кровью.
В комнате "Клуба старшеклассников", кроме макета бригантины, радиолы и портрета Маяковского, есть рояль.
Наша великолепная четвёрка (так нас теперь стали величать) задержалась после уборки крыши возле этого рояля. Казалось бы, разбежаться надо куда глаза глядят, но нет, что-то тянет друг к другу, требуется выяснить отношения. Я сижу клавиши перебираю, Клава смотрит на меня, облокотившись на крышку рояля, а Лаврик и Сергей у окна.
- Открой рот! - говорит Лаврик Сергею.
- Зачем? Я уже отплевался.
- Посмотрю, что там у тебя.
- Всё цело.
- Тебе трудно рот открыть?
- Пожалуйста. А-а! Нравится?
- Значит, это ты моей кровью плевался, - говорит Лаврик и показывает окровавленный кулак. - Надо рот закрытым держать. - И начал кулак заматывать платком.
- Лавр, ты почему на крыше мне очки не отдал? - спрашивает Клава, не оборачиваясь.
- Потому что ты друга предаёшь. - Это он как бы между прочим. Платком занят.
- Когда?
- Всю дорогу.
- А если он мне надоел?
Я даже клавиши перебирать перестала.
- А это, - говорит Лаврик, - называется подлостью.
- Я должна благородно скрывать? - спрашивает Клава.
- Слушай, Лавр! - начал вскипать Серёжка. - Ты Клаву не знаешь, а у нас свои счёты. Лучше не лезь, потому что опять получится глупость. Она такая стала после того, как познакомилась с тобой. Вот в чём дело.
- Вы оба для меня - пустое место, - говорит Клава.
- А нас уже стали называть "великолепной четвёркой", - мечтательно почти пропела я.
- Клава, насколько мне известно, женское имя, - говорит Лавр. - Так вот тебе его по ошибке дали.
- А кто же я по-твоему? - удивилась Клава.
- Серёжка из-за тебя на крыше дурака валял. Ты не слепая и всё понимала. Так? И если бы у тебя было женское начало…
- Я его об этом не просила, - перебила Лаврика Клава. - И вообще он мне всю жизнь подарки делал, а они мне оказались до лампочки.
- Лавр, перестань, я тебя прошу, - взмолился Сергей.
- Ладно. Разбирайтесь сами. Тоже мне Кармен нашлась!
Я тихонько, одним пальцем, куплеты тореадора выстукиваю, так, для смеха.
- Вот именно, - говорит Лавр, - "смелее в бой, чёрный глазок, и ждёт тебя любовь". Устарело.
- До чего же мне скучно с вами, - заявила Клава. - Скучные вы люди. Все! И наш "Клуб старшеклассников" под названием "Бригантина", и наша школа, и весь наш город, и…
- Весь мир, - добавил Лавр.
- Если хочешь, да… Таня, перестань барабанить, всё равно у меня слуха нет. Я не оценю.
- Ты же всю жизнь в хоре пела! - удивился Лавр.
- Я там рот открывала. По Серёжкиной милости. Он мне такой подарок сделал.
- Совсем-совсем нет слуха? - с какой-то внезапной жалостью спросил Клаву Лавр.
- Мама говорит, что у меня внутренний, но, по-моему, так не бывает.
- Иногда встречается, - ответил Лаврик. - Отсутствие координации между слухом и голосом. Таня, дай ей "ля" первой октавы. А ты, Клава, Отвернись от рояля.
Я нажала на клавишу и пальцами ограничила первую октаву. Это элементарно.
Клава мгновенно нашла "ля".
- Правильно! - обрадовался Лавр. - А теперь попробуем интервалы. Возьми-ка, Танечка, терцию.
Я взяла терцию.
Клава нашла её без всякого труда.
- Слушай, Таня, а может, она и септ-аккорд найдёт? Дай-ка я.
Лавр сел за рояль и взял септ-аккорд. Клава стояла спиной к роялю с закрытыми глазами. Она очень волновалась. А Серёжка так и остался у окна. О чём он тогда думал?
Клава нашла этот септ со второй попытки.
- У тебя абсолютный слух! - торжественно объявил Лавр. Он встал, и я снова стала перебирать клавиши.
Клава сразу погасла.
- Ну и что я с ним буду делать? Шубу сошью? Мне всё равно одна дорога: в манекенщицы или в стюардессы. В Большой театр не примут.
- Но человек без слуха, это… ну как тебе сказать… - Лаврик так разволновался, что даже слов не находил. - Ну, как если бы у тебя, например, не было чувства юмора.
- А я и в клоуны не собираюсь! - ответила Клава.
С Лавриком что-то случилось. Он горячился не в меру, и это было на него непохоже.
- Ты глупая девчонка. Во-первых, стюардесса с музыкальным слухом лучше, чем без. А во-вторых, среди людей, работающих в сфере обслуживания - официантов, лифтёров, швейцаров и т. д., - учёные однажды с помощью тестов обнаружили десяток-другой человек, обладавших исключительными математическими способностями. С ними стали заниматься по ускоренной программе, и теперь эти люди доктора наук, бакалавры и прочее.
- Со мной этого не произойдёт! - ответила Клава. - Говорят, что где-то производились опыты обучения во сне. Только на это я могла бы согласиться. Чтобы вечером заснуть, а утром проснуться с высшим образованием. Так что спокойной ночи, малыши.
И она пошла к двери.
- Подожди, Клава! - остановил её Сергей.
"Начинается!" - подумала я и заиграла "Спят усталые игрушки".
- Ты помнишь, как в седьмом классе…
- Опять! - заорала Клава.
- Я хотел сказать…
- Я ещё с детского сада знаю всё, что ты можешь мне сказать. Всё! Всё! Всё!
- Не знаешь, - сказал Сергей.
- Знаю! - крикнула Клава.
- Если ты сейчас уйдёшь… вот так… ты меня больше никогда не увидишь.
- Нам пора, - сказал мне Лавр. - Теперь, кажется, мы здесь абсолютно лишние.
- Нет, - оборвал его Серёжа, - потому что и вы меня тоже не увидите. Никто, никогда меня больше не увидит.
Мне стало страшно. А Клава усмехнулась.
- Серёженька, мальчик, - сказала она, - если бы ты был способен на такой поступок, я пошла бы за тобой на край света. Но завтра утром ты придёшь в школу точно по звонку.
- "Завтра" для меня не будет, - сказал Сергей.
- Замолчите вы, идиоты! - не выдержал Лавр.
- Посмотрим, - сказала Клава. - Танька, вы с Лавриком свидетели. А я предупрежу остальных друзей и близких. До встречи в эфире!
И Клава ушла.
Положение у меня было аховое. Кончать все счёты с жизнью мне тогда ещё не хотелось, а я сгоряча дал слово при свидетелях, и теперь другого выхода не существовало.
Свидетели - Лаврик и Таня - бежали за мной по улице и уговаривали не лишать себя жизни, потому что она самое дорогое, что есть у человека.
Это я и без них знал.
Я им говорю:
- Ребята, отстаньте. Так мне и надо, потому что я ничтожество.
- Ты незаурядная личность, - ответил Лавр. - Сумей отнестись к Клаве как к несчастному случаю в твоей, в общем-то, счастливой судьбе.
- Не могу, - сказал я.
- И напрасно, - продолжал Лавр. - Человек должен быть выше случая. Этот Великий Слепой, как известно, иногда возносит бездарей, а гений, по его милости, может умереть под забором.
- Серёжа, скажи откровенно, о чём ты сейчас думаешь? - робко попросила сердобольная Таня. - Не уходи в себя.
У меня было странное состояние. Кроме всего прочего, я ещё повторял в уме обрывки каких-то фраз, невесть откуда бравшихся.
- "Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно", - брякнул я. - Мне уже стало легче, Таня! Так что отстаньте, ребятки…
А сам побежал, зная куда.
Таня и Лаврик тоже побежали. В городском саду мы промчались мимо аллейки, которую недавно наша "великолепная четвёрка" превратила в танцплощадку. Здесь висела табличка с надписью: "Танцевать в аллеях запрещается. За нарушение - штраф три рубля". Я не остановился. Меня интересовало другое. Осталась позади настоящая танцплощадка, пустовавшая в это время дня, теннисные корты, аттракционы. Парк начал редеть. Потом передо мной открылся пустырь. Лаврик понял, в чём дело, и оказался у обрыва, под которым текла мутная Кубань, раньше меня.
Мы молча стояли друг против друга. Подбежала запыхавшаяся Таня.
- Вот что, Серёжа, - серьёзно сказал Лаврик, - с бедой надо переспать ночь. Ты придёшь сюда завтра, и никто тебе не будет мешать.
Заметив, что один из выступов обрыва очерчивает тонкая трещина в мокрой глине, я перешагнул через неё и оказался на выступе. Ничего особенного не произошло. Лаврик, очевидно, трещины не заметил.
Ногой я сбросил с обрыва комок глины и не скоро услышал всплеск воды.
- А что изменится завтра? - спросил я у Лаврика.
Преодолевая отвращение к тому, что делаю, я обшаривала ящики стола своего старшего сына. Перелистала тетради, учебники, книги. Открыла шкаф и полезла в карманы его выходного костюма.
Когда вошёл Павлик и понял, чем я занимаюсь, мне стыдно было поднять на него глаза.
- Зачем это, Рита?
- Я боюсь за Серёжку.
- И что ты выяснила?
- В тетрадках по-прежнему только пятёрки.
- Привычка, - сказал Павлик.
- Но я чувствую - с ним что-то происходит. Ты о чём-нибудь догадываешься?
- Клава Климкова.
- Я всегда знала, что мы ещё наплачемся из-за этой девчонки!
- А что ещё ты знала?
- Многое, Павлик. Что одно время ты меня совсем разлюбил, а потом вдруг ни с того ни с сего стал такой внимательный, такой ласковый, как никогда в жизни. Я всё время боюсь, что это неспроста и скоро кончится. Хожу как царица, мне все завидуют, а в душе страх - может, самозванка?
- Ходи царицей, Рита! Коронованной! А ну покажи, как это у тебя получается.
- При тебе не могу. Это я на работе так. Со знакомыми, когда тебя нет.
- Но ты иногда мне уже царственно говоришь "отстань".
- Это я… пробую…
- Валяй дальше, Рита. Пробуй. Вот я твой знакомый… "Здравствуйте, Маргарита Петровна, вы сегодня очень хорошо выглядите".
В конце концов Павлик должен знать, какое впечатление я произвожу на других. Ладно, думаю, посмотри. И прошлась своей институтской походкой, которую совсем позабыла, с тех пор как Серёжка родился. А недавно почему-то вспомнила.
Павлик остолбенел.
- Рита, - кричит, - ты так на втором курсе ходила!
А я через плечо:
- Не выношу дежурных комплиментов.
- Вы во что играете? - вдруг раздался голос Шурика.
Он, оказывается, уже давно в дверях стоял. Ну, да ему не привыкать! Он за свою жизнь в нашем доме видел разные игры.
Шурик заметил кавардак в комнате и, не дожидаясь ответа, опять спросил:
- Серёжке шмон устроили? Да разве так ищут! - Взял со стола какой-то толщенный фломастер и вытащил из него туго скрученный листок бумаги. Развернул и показывает. А листок весь испещрён разноцветными надписями - синими, красными, зелёными и чёрными. Одна на другую не похожа. Та мельче, та крупнее. Там буквы с одним наклоном, тут с другим. А фраза повторяется одна и та же: "В моей смерти прошу винить Клаву К.".
- Тренировался, значит, - говорит Павлик. - Очень на него похоже.
- Какой ужас! - не выдержала я. - А ты спокоен. Сегодня же поговори с ним но-мужски. Если ещё не поздно.
- Ни в коем случае. Разве что он сам начнёт. Надо вырвать его из привычной обстановки. Сразу после экзаменов берём отпуск, Шурика в охапку - и все вместе к морю. Оно прекрасно зализывает раны.
- Но эти страшные слова, Павлик?
Я чуть не плакала, а он не очень волновался. Сказал, будто отрезал:
- По-настоящему страшные пишут один раз или совсем не пишут.
…- Таня, - сказал Лаврик, - я ухожу. С тобой Серёжка глупостей не наделает. Твоя задача - вселить в него уверенность в себе, и у тебя это получится лучше.
Мы втроём сидели в кафе "Лира" в городском саду.
- А есть у вас что-нибудь покрепче? - спросил Сергей проходившую мимо официантку. На нашем столике стояли бокалы с молочным коктейлем.
- У нас кафе, а не забегаловка, - ответила официантка, - только коньяк.
- Дайте… сто грамм!
Официантка внимательно посмотрела на нас. Лаврик и Сергей - рослые ребята. Оба в куртках, в которых чистили крышу. На школьников не похожи, скорее молодое пополнение рабочего класса, обмывающее первую получку. Я тоже на вид не девочка. Тем более в джинсах. Официантка кивнула и ушла.
- А ты пил когда-нибудь коньяк? - спросил Сергея Лаврик.
- Лизнул один раз, - признался Сергей.
- Ладно, возьми боржом и какой-нибудь бутерброд, чтобы в нём было масло. - И он положил на столик пятёрку.
- Обойдёмся, доктор, - сказал Серёжа.
- У меня тоже есть, - я заглянула в сумку.
- Не спивайтесь, - посоветовал Лаврик, не обратив внимания на наши слова. И ушёл не прощаясь.
- Ну, давай вселяй уверенность, - попросил меня Сергей.
- А как?
- Скажи что-нибудь о моих выдающихся личных качествах.
- Серёжа, мне сегодня всю ночь не спать, - пожаловалась я.
- Это почему же?
- У меня мама в больнице. Сиделок не хватает, вот я и дежурю через день.
Серёжка как будто очнулся после жутковато-сладкого фантастического сна, когда спишь и знаешь, что это сон.
- А папа?
- У меня папы нет.
- А ещё кто-нибудь?
- Сестрёнка. Ей три года, она у бабушки.
- Значит, ты сейчас одна живёшь?
- Одна.
- Давно?
- С полгода.
Тут принесли коньяк. Про масло и боржом Серёжка не вспомнил. А зря.
- Мне не наливай, - попросила я. Он налил себе все сто граммов.
- Клопами пахнет! - сказал Серёжа с опаской.
- А ты только лизни.
- Нет, я выпью… потом. Слушай, а почему я ничего об этом не знал? Ты всегда такая весёлая…
- Ты не спрашивал. Потом, в школе я об этом специально забываю. Ведь никому в сущности нет дела.
- Я выпью?
- Половину.
- А Клава знала?
- Она тоже не спрашивала.
- А кто знал?
- Лаврик. Он через отца устроил мне дежурство. Такие глаза я у Серёжки видела впервые в жизни.
Поэтому и сказала то, о чём никогда не забываю:
- Моя мама умрёт, Серёжа… Серёжа помолчал, а потом спросил:
- Я выпью?
- Половину.
- Слушай, Танька, как же это мы умудряемся так жить?
- А как? Нормально.
Серёжка взял да и опрокинул всю рюмку. Он задохнулся с непривычки. Но ничего, оклемался. Я ему дала хлебнуть из своего бокала молочного коктейля.
- Пойдём отсюда, - сказал он.
- Хорошо. Я тебя провожу. Только по-быстрому. Мне нельзя опаздывать.
- Нет, я́ тебя провожу, - сказал Сергей.
- А сможешь?
- Не говори глупостей.
По улице Сергей шёл как будто ни в одном глазу. Только говорил громко, а я больше помалкивала.
- Клавка небось сейчас хихикает…
- А может быть, плачет?