- Нет. И ты меня не утешай. Ты… знаешь, кто ты? Ты лучше нас всех. Такие раз в сто лет рождаются. Ведь ты же красавица, если приглядеться. У меня выхода нет, понимаешь? А то бы я… Зачем я этот коньяк пил? Слушай, Таня, мы все тебе в подмётки не годимся. Хочешь вселить в меня уверенность? Имеешь возможность!.. Это что, уже больница? Смотри, пять машин "Скорой помощи" наготове. Как будто все жители города каждую минуту загнуться могут. А почему ты думаешь, что твоя мама умрёт?
- Я знаю.
- Танька!
- Спокойно, Серёжа. Уже полгода я это знаю.
- Вот что, Таня. Хочешь, чтобы я сейчас пошёл домой и лёг спать?
- Хочу.
- Тогда поцелуй меня.
- Зачем?
- Мне надо.
- Пожалуйста, - сказала я и чмокнула Серёжку в щёку.
- Это не то, - сказал Сергей.
- Конечно, не то, - согласилась я.
- Но тебе не было противно? - спросил Серёжа.
- Нет, - ответила я, - нормально. А теперь сделай то, что обещал.
- Я сделаю. Но это только до утра. А завтра…
- Посмотрим, что будет завтра.
Я уже знала: до завтра с ним ничего не случится.
Когда я пришёл домой, отец не спал - видно, дожидался меня. Он сразу понял, что я делал в кафе "Лира".
- Герой, - сказал папа. - С радости или с горя?
- Какая разница?
- С горя чаще спиваются.
- Шутишь?
- Нет.
- Если бы ты знал…
- Я догадываюсь.
- Что мне делать? - спросил, я.
Отец подумал немного, а потом, как само собой разумеющееся, только что плечами не пожал:
- Страдать.
Это меня возмутило. Я понимаю - у Тани мама умирает, а тут все живы, здоровы. С какой стати?
- А я не умею!
Мне хотелось сказать это вызывающе, а получилось жалко.
- Чему же вас в школе учат? - ни к селу ни к городу спрашивает отец, как будто это имеет какое-то отношение.
- Ты что, издеваешься? - спрашиваю я.
А он:
- Анну Каренину проходили? Гамлета? Пушкина, а? Лермонтова? Чему они тебя научили?
Тут я понял, что он не издевается, а, наоборот, разозлился очень.
- Страдать он, видите ли, не умеет!
И вдруг отец продекламировал, у него это хорошо получается:
Не бывает любви несчастной.
Может быть она
Горькой,
Трудной,
Безответной
И безрассудной,
Может быть -
Смертельно опасной,
Но несчастной
Любовь
Не бывает,
Даже если она
Убивает.
Тот, кто этого не усвоит,
И несчастной любви не стоит!..
- Чьи это стихи?
- Одного хорошего поэта. Понял? Или ты будешь канючить, как в пошлых романсах: "Саша, ты помнишь наши встречи?", "Помнишь весенней порой"!..
- Папа! - закричал я. Ведь он этим "помнишь" попал в самую точку.
- Иди спать, - сказал отец.
Я хлопнул дверью.
Шурик тоже не спал. В комнате был такой идеальный порядок, что в другое время это бы меня насторожило. Но сейчас я ни о чём не догадался. Грохнулся не раздеваясь на кровать.
- У тебя шмон был, - доложил Шурик. - Я их сам на фломастер навёл.
- А тебе про него откуда известно?
- За кого ты меня принимаешь? - обиделся Шурик. - Я навёл, чтобы ты дурака не валял… Клавка знает?
- В том-то и дело. Мне теперь в школе показаться нельзя. Она завтра организует такую встречу… "Вот, смотрите, явилось привидение!"
- Папа не зря говорит: сначала сделай, а потом хвастай, - сказал Шурик.
Я и Таня ждали Серёжку у его парадного.
- Лаврик, - сказала Таня, - а может быть, Клава передумала? Может, она ничего никому не скажет и всё обойдётся?
- Может быть. Она, в сущности, не злая девчонка. Мечется, не знает, что с собой делать.
Мне очень хотелось, чтобы всё было именно так.
Серёжка вышел, увидел нас и как-то нелепо поднял портфель. То ли, чтобы нас не видеть, то ли, чтобы мы в его лицо посмотреть не могли.
- Уходите, - буркнул он в портфель.
- Спроси, как чувствовала себя ночью моя мама, - сказала Таня.
Серёжа опустил портфель.
- Как?
- Плохо. Я два раза вспрыскивала морфий.
- Пошли, - сказал я.
И Серёжа пошёл с нами.
У ворот школы стояла Клава со своими подружками. Увидев, что Серёжа не один, эта компания сначала растерялась. А потом они нестройно затянули траурный марш Шопена. Но мы шли как ни в чём не бывало. У Серёжки дрожали губы, но он сжимал челюсти так, что видно было, как желваки ходят. Мы с Таней делали вид, будто о чём-то непринуждённо разговариваем. Хор постепенно совсем разбрёлся: кто в лес, кто по дрова.
Когда мы поравнялись с Клавиной компанией, я думал, что Серёжка скиснет, но он поднял голову, и, как ни странно, я увидел улыбку на его дрожащих губах.
Мы вошли в школьные ворота, а Клавина компания молча смотрела нам вслед.
Глава IV
Море действительно зализывает раны. Я была счастлива в то лето. Мы с Павликом не уставали смотреть, как наши сыновья то просто барахтались в воде, то ныряли а у меня замирало сердце - когда вынырнут?
А то начинали неравные соревнования, в которых, конечно, неизменно побеждал Сергей, если специально не поддавался (Шурика поддавки приводили в бешенство).
Два загорелых ловких тела, два Маугли. Серёжины длинные волосы, когда он плыл под водой, были похожи на водоросли. Взмах руками - тело стремительно рвётся вперёд, волосы прилипли к голове, а потом замедление, и некоторое время они свободно шевелятся до нового взмаха. А костры под огромными звёздами возле двух разноцветных палаток! Наши Маугли пекли картошку в дополнение к трёхразовому питанию из столовой турбазы, куда мы взяли только курсовки, чтобы жить на свободе. А Серёжкины прыжки с двадцатиметровой вышки! Народ сбегался смотреть. Какие девчонки восторженно ахали! Сергей был сдержан и снисходителен.
А моя царская корона от всего этого сверкала так ослепительно, что Павлик начинал подшучивать. Но у меня уже страх пропал навсегда. Павлик теперь мой! Никуда не денется!
- Я убеждён, Риточка, что исполнение желаний, - сказал он мне однажды, когда наши Маугли заснули, - приносит счастье в зависимости от того, какие это были желания. Сейчас я абсолютно счастлив!
Он ворошил палкой светящиеся угольки затухающего костра.
- Желания помельче - счастье возможнее? Это ты хочешь сказать?
- Нет. На кой мне, например, три "мерседеса-бенц", одна вилла в Ницце, другая в Калифорнии!
- До того как мы купим тебе новый костюм, - сказала я, - и не мечтай о вилле в Ницце. Только со следующей получки.
- Я говорю о черновиках истории. Набело она, вероятно, создаст человека, которому покажется смешным любое дешёвое "первачество".
- Ты всегда был идеалистом, - вздохнула я.
- А наш Серёжка именно об это дремучее и споткнулся.
- Да он всё своё другим отдать готов, - возмутилась я, - а учился всегда на пятёрки! Благородная жажда знаний - это уже не черновик.
- К сожалению, Риточка, наш старший сын никогда не учился. Он всю жизнь только собирал жёлуди.
- Какие жёлуди?
- А те, которые мы ему подсунули в детском саду. Помнишь?
Я вспомнила и подумала: в огороде бузина, а в Киеве дядька. Но не знаю почему, мне вдруг очень захотелось сейчас же посмотреть на Серёжку. Откинула полог палатки и вижу - два Маугли спят в обнимку.
Придумывает Павлик бог знает что. Он всегда таким был, таким и останется.
Я вернулся в наш город совсем другим человеком. Переродился. Думаете, перед вами тот Серёжка Лавров, который когда-то до того дошёл, что из-за какой-то девчонки утопиться хотел? Ничего подобного. Перед вами загорелый малый с весёлым, интеллектуальным лицом и ему море по колено! Не хожу - танцую. Знакомая шелковица?
- Привет!
И - мимо! Нечего мне около неё задерживаться! Чистильщик сапог, похожий на роденовского "Мыслителя"? Ха-ха! Гении под забором не умирают! Настоящий талант всегда пробьётся! Ну что вы на меня уставились, парикмахерские красавицы? До чего же у всех у вас физиономии туповатые. Как у одной, не будем называть фамилию, моей знакомой, которую давно бы из школы вышибли, если бы не ваш покорный слуга. Аллейка в городском саду, танцплощадка, кафе "Лира", привет вам от Чёрного моря! Ну-ка, а где тот выступ с трещинкой? Шагнём через неё!
- Ура-а! Эге-ге-е!
Можно даже попрыгать на этом выступе. Осторожненько, а то не дай бог обвалится. Нет, всё в порядке! Хоть танцплощадку открывай - ничего не случится. Но главное, не переборщить. Надо учиться у Лаврика сдержанности. Зачем ходить пританцовывая? Можно подумать, будто я кому-то что-то доказываю. Пойдём домой спокойненько, деловитой походочкой. Туську бы встретить неплохо… То есть Таню. Разведать, как дела, кто уезжал, кто в городе оставался. Зайти к ней, что ли? А почему не зайти? Домишко у неё на окраине. Постучим в окошко. Тук-тук-тук!
- Здравствуйте. Таня дома?
Пожилая женщина с девчушкой на руках отвечает:
- На дежурстве она. Может, передать что?
- На каком дежурстве?
- В больнице.
- А-а-а! Вы, значит, её бабушка. А это Танина сестрёнка?
- Да.
- Похожа. А как Танина мама себя чувствует?
- Что?
- Сестричка на Таньку очень похожа. Как её зовут?
- Света.
- Здравствуй, Света. Ну-ка дай мне ручку… Вот так, молодец! Как твоя мама себя чувствует, Светочка? А? Ну скажи, скажи дяде…
- Померла её мама, - отвечает за Свету пожилая женщина.
Весёлому малому с интеллектуальным лицом стало жутко.
- Когда?
- Третья неделя пошла, как схоронили.
- А почему Таня дежурит в больнице?
- На работу поступила. Санитаркой.
- А школа?
- Какая теперь школа… - отвечает пожилая женщина весёлому и загорелому. (Провалиться бы дяде сквозь землю!) - Так что ей передать?
- Передайте, пожалуйста, что к ней Лавров приходил. Серёжей меня зовут.
- Клавкин хахаль?
Ну как на это отвечать?
- Бывший.
- Передам.
И окно закрыла. Светка мне ручкой машет, ей ещё всё нипочём.
Иду куда глаза глядят. Танька, если бы ты знала, как я тебе сейчас сочувствую… Я для тебя на всё готов, Таня! Но всё равно я весёлый и загорелый. Я должен быть таким, несмотря ни на что. Куда это я попал? Опять одноэтажный дом. Застеклённая терраса, сад… А на террасе пианино, а за пианино Неонила Николаевна.
- До, ми, соль, соль, ля, ля, соль, фа, фа, ми, ми, ре, ре, ми, до…
Сольфеджио - упражнение для развития слуха и читки нот. Настолько, чтобы это понять, у нас образования хватает. А поёт кто? Клава! А кто сидит за столом, покрытым старой клеёнкой, и смотрит на Клаву влюблёнными глазами? Лаврик!
- А теперь, - говорит Неонила Николаевна, - можно и спеть что-нибудь по-настоящему. Ты всегда так делай, а то упражнения могут отбить всякую любовь к музыке:
"В движенье мельник жизнь ведёт, в движенье…" - запела Клава так чисто, что мне сразу захотелось ей подпеть, как когда-то Тане Ищенко. Но Неонила Николаевна жестом предложила это Лаврику, что он и сделал с большой охотой.
Через минуту я поймал себя на том, что шевелю губами, как когда-то Клава в хоре Дворца пионеров. И верчу головой, глядя то на Лаврика, то на Клаву. Вот бы никогда не подумал, что я - не кто-нибудь, а именно я - могу оказаться в таком положении.
- Вот чем я должна была заниматься во Дворце пионеров, - говорит между тем Неонила. - Это же надо такую девочку упустить! А всё почему? Один за другим, один за другим отчётные концерты. А в чём отчитываться, когда ребёнку в глаза посмотреть не успеваешь? Молодец, Клавочка!
И Неонила запела вместе с Лавриком и Клавой, а я пошёл дальше бодрой походкой.
Мы теперь часто играем с отцом в шахматы. Он всегда проигрывает и злится. Сегодня ему почему-то везло. Он забрал мою ладью конём и спросил:
- Может быть, снять эту картинку?
Папа имел в виду пейзаж с заснеженной шелковицей.
- Пусть висит.
- Тогда играй внимательней.
В передней раздался звонок, и папа пошёл открывать дверь, потому что я был в цейтноте.
Он вернулся с Клавиной мамой. У неё в руках плетёная сумка. Ещё в передней отзвучали все обязательные "Здравствуйте, Павел Афанасьевич, как вы загорели", "Прошу, прошу, Вера Сергеевна", и теперь Клавина мама приступила к делу. Она вытащила из сумки отрез на платье.
- Передайте, пожалуйста, мои извинения Маргарите Петровне. Столько держала… Но я теперь не шью… Здравствуй, Серёжа.
- Здрасте.
- Я очень, очень виновата, но…
- Вы только нам не шьёте или вообще? - многозначительно спросил папа Клавину маму.
- Вообще. Можете себе представить, Клава не разрешает. Вытащила откуда-то мои старые скульптуры, расставила повсюду - и с ножом к горлу: "Это твоё дело!" - "Кому они нужны, Клавочка?" - "Мне, - говорит. - Я с ними с детства разговаривала".
- И вы послушались? - спросил папа.
- Взрослая дочь! - вздохнула Вера Сергеевна.
- Да, это вам не закупочная комиссия, - ответил папа, и я ничего не понял.
Дальше пошла полная абракадабра. Папа сказал:
- Ваш девиз "Всё или ничего!" в наши дни явно устарел. Оставим его картёжникам. Вот в искусстве, например, "ничего" неожиданно может стать "всем", а "всё" - оказаться "ничем". Сплошь и рядом.
Вера Сергеевна хотела что-то возразить, но, увидев папины картины, молча стала их разглядывать. Переходила от одной к другой, как на выставке.
- Самодеятельность? - робко спросил папа.
Вера Сергеевна не ответила. Я чувствовал, что папа здорово волнуется, и злился на него.
- Кто-нибудь это видел? - наконец-то раскрыла рот Клавина мама.
- Жена, дети, кое-кто из друзей… теперь вы.
- Только? И вас это удовлетворяет? - спросила Вера Сергеевна недоверчиво.
- Я ещё не знаю, как вы к этому отнеслись.
- Вы серьёзный художник.
- Тогда вполне.
- За что мне такая честь?
- Серёжа, может быть, подышишь воздухом? - предложил мне папа. - А впрочем, сиди.
Я остался.
- Видите ли, Вера Сергеевна… Случается, что после многих лет семейной жизни вдруг человек забывает, за что он когда-то полюбил свою жену. Да ещё если мелькнёт перед ним что-нибудь эдакое… мимолётно-опаляющее.
- Случается, - самоуверенно ответила многоопытная Клавина мама.
- Эти портреты помогли всё вспомнить.
Я очень обиделся за маму. Как он смеет, да ещё при мне!
- Подышу воздухом! - зло сказал я.
- Сиди! - остановил меня отец.
- Подавленные желания, - элегически начала Клавина мама, - одна из причин нервных стрессов.
- Я не уверен, что мои отдалённые предки не были людоедами, - ответил папа. - Хорошо бы мы с вами выглядели, если б из боязни стресса они не подавили кое-какие свои желания. Тогда бы я вами позавтракал.
Папа и Вера Сергеевна засмеялись.
- А как насчёт… мимолётно-опаляющего? - спросила Вера Сергеевна с Клавиными модуляциями в голосе.
- Не могут же все кинозрители мужского пола жениться на Софи Лорен или Бриджит Бардо. Своё мимолётно-опаляющее я причислил к ним.
Клавина мама помолчала, а потом сказала тихо:
- Ваша жена - самая счастливая женщина из всех, кого я знаю. Поверьте, я ей очень завидую.
И у меня пропала всякая злость. Может быть, я не всё понял в этом разговоре, но хорошо, что я его слышал.
Вера Сергеевна некоторое время смотрела на пейзаж с заснеженной шелковицей.
- Куда они идут, Павел Афанасьевич? Что вы хотели сказать вашей метелью?
…Мой черноморский загар продержался до той поры, когда старая шелковица вновь покрылась снегом. Всё складывалось как нельзя лучше, и я чувствовал, что с прошлым покончено раз и навсегда. Папа радовался, мама радовалась, и однажды, стоя под душем, я услышал, как папа сказал маме:
- Он получил хороший урок! Теперь сам выберется.
Я тёр мочалкой руку, загар оставался. Прекрасно!
Вот только бы суметь с Лавриком поговорить. Для окончательной проверки.
Когда Лаврик открыл мне дверь, я сразу спросил:
- Ты один?
- Один, один, не бойся. Извини, я по телефону договорю, а ты раздевайся.
Пока я разоблачался в докторской передней, до меня доносился голос Лаврика:
- Такой лейкоцитоз ничего не значит. Вам и папа сказал бы тоже самое. Роз нормальное, формула не сдвинута, живите и радуйтесь. А папе я всё передам. Будьте здоровы.
Книг в этой квартире было столько, что приткнуться некуда. Мы сидели как в библиотеке.
- Мне повезло в жизни - я сын врача, - говорил Лаврик. - У тебя сейчас переоценка ценностей, а меня с детства побрякушки не привлекали.
Раздался звонок в передней.
- Если это Клава… - вскочил я с дивана.
- Да сиди ты спокойно. Она сегодня не придёт.
- Сегодня? - переспросил я, потому что ничего не смог с собою поделать.
- Ну тебя к лешему, - сказал Лаврик и вышел в переднюю.
Раздался телефонный звонок.
- Видишь, телеграмма отцу, - Лаврик вошёл в комнату и взял трубку. - Квартира доктора Корнильева. Нет, это его сын. Если он велел по одной - значит, по одной… Хорошо, хорошо. Живите и радуйтесь - Он бросил трубку и заорал - Ну что ты смотришь на меня прошлогодними глазами! В чём я виноват?
- Ни в чём. Просто мне Клавы и в школе хватает. Её сногсшибательных успехов в среднем образовании. Ты насчёт переоценки говорил.
- Да. Ты можешь себе представить, что "Джоконда" или Венера Милосская могли быть созданы из одного только стремления утереть Кому-нибудь нос? Клава мне много о тебе рассказывала…
- Спасибо, - поблагодарил я учтиво Лаврика.
- И я подумал… - хотел продолжить он, но в передней опять раздался звонок.
- Третья телеграмма. Заметь - так каждый день, - сказал Лаврик и побежал открывать дверь.
Но это была не телеграмма. Это пришла Клава. Я услышал её голос и вскочил с дивана. Потом несколько секунд в передней стояла тишина, и наконец комната озарилась Клавиным присутствием. Лаврик вошёл за ней.
- Здравствуй, Серёжа, - сказала Клава.
- Здравствуй! - ответил я бодро.
В школе мы с ней не здоровались.
- Вы сидите в душной комнате, когда на дворе такая погода! Пошли гулять.
На этот раз прогулка выглядела так: я с Клавой шёл рядом, и дистанции между нами не было никакой; Лаврик отстал от нас метров на пятнадцать.
- Я хотела попросить у тебя прощения, Серёжа… - сказала Клава.
- За что?
- За всё. Я была очень дрянной девчонкой.
- Не надо, Клава. Я тоже был не сахар.
- Мне очень важно, чтобы ты простил меня. И не вспоминал обо мне плохо… - Она помолчала, а потом произнесла неуверенно - Понимаешь…
И снова умолкла.
- Что?
- Это трудно объяснить… У нас всё не так получилось. Мы оба не виноваты.
- В чём?
- Я хочу, чтобы ты понял… Ведь могло быть иначе… Ну, в общем… Ты всё время дарил мне… себя… а Лаврик… он…
- Что Лаврик?
- Подарил мне… меня. Понимаешь?
- Понимаю.
- Вот и хорошо, - обрадовалась Клава. - Ты простил меня, правда?
- Мне нечего тебя прощать. Ты же ни в чём не виновата.
- А Лаврик говорит, что очень.