Сергей Никанорович
То, чего никогда не ждут там, где привыкли видеть воспитанную волей бодрость и выдержку, чему не верят даже тогда, когда не верить невозможно, через несколько дней случилось в Тайжинском интернате. Случилось неизбежно, непоправимо и страшно именно своей непоправимостью. Во время очередного урока умер Сергей Никанорович.
Утром после праздника Мамай привёз его в Сайгатку, когда над ней встало позднее ноябрьское солнце. У больницы на улице их встретила Ганя - Варя отыскала её пораньше, велела караулить Сергея Никаноровича, чтобы сразу сказать: Вадиму лучше, гораздо лучше…
Сергей Никанорович, осунувшийся и постаревший за одну ночь так, что седая бородка выделялась ещё резче, надел халат и прошёл в палату.
Вадимка, розовый и влажный, спал приоткрыв рот и дыша спокойно, почти бесшумно. Сергей Никанорович передал сестре привезённое лекарство, поговорил с врачом. К вечеру, успокоенный, но чувствуя странную тупую боль в груди, он, несмотря на уговоры Веры Аркадьевны, вернулся с Мамаем в интернат, к ребятам.
В течение семи дней он каждый вечер приходил пешком или приезжал с оказией в Сайгатку - Вадимка поправлялся, но всё ещё тревожил.
По утрам Варя, Спиридон и Андрей приносили в Тайжинку отчёт, как Вадим спал и что ел.
На восьмой день Сергей Никанорович не пришёл в больницу совсем.
Это было в воскресенье. Накануне, точно натешившись оттепелью, опять ударила зима. После первого мороза всю ночь сыпал снег - деревья, заборы, крыши обросли белым пухом, теперь, как видно, до весны.
В понедельник Варя, у которой нарывал палец, с восторгом не пошла в школу, а пробралась вместо этого к Вадиму.
Среди дня Спиря и Андрей неожиданно вернулись из Тайжинки.
Они вызвали Веру Аркадьевну и рассказали ей, что в интернате - несчастье. Через полчаса Вера Аркадьевна с Борисом Матвеевичем выехали туда.
О том, что случилось, решили пока скрыть от Вадима, потому что он был ещё слишком слаб, и от Вари, потому что боялись, что она проговорится ему.
Но от Вари скрыть не удалось.
Она сидела в палате на подоконнике около кровати Вадима, обхватив колени руками, и смотрела в окно.
В больничном саду, оставляя крестики следов, гуляли вороны. Большие голые кусты боярышника стали как будто ниже от нависшего снега. Солнце, яркое, но холодное, пронизывало воздух, не нагревая его.
- Давай лучше о будущем, - сказала Варя. - Ведь не всё же - война!
- Давай о будущем, - слабо откликнулся Вадим.
- Я думаю так… Вот война кончится, мы вернёмся в Москву. Или нет, погоди, вдруг не в Москву, а ещё куда-нибудь поедем. Например, во Владивосток!
- Во Владивосток? Зачем?
- Это такой город. Далеко-далеко. Или вдруг на озеро Байкал? Дядя говорил, туда с экспедицией можно, на озеро Байкал. Поедешь?
Вадим поправил одеяло, заложил худые руки за голову и сказал виновато:
- Варя, понимаешь, я опять есть хочу.
- Погоди. Поедем на Байкал или вдруг, например, на Чёрное море. Я никогда ещё не была на Чёрном море!
- И я никогда не был. - Вадим помолчал. - Варя, а почему это дедушка вчера вечером не пришёл?
- Дедушка не пришёл вчера вечером потому, что первое: видишь, сколько снегу навалило? А потом, может, в интернате что-нибудь случилось.
- Ну, давай дальше говори.
- Поедем на Чёрное море. Оно большое-большое, и кругом песок. Целые горы жёлтого песку, а само море не чёрное, а синее. Наташке в Москву напишем, чтобы она тоже туда приезжала, или по дороге захватим. Знаешь что? Хорошо бы туда всем интернатом двинуть. И ещё Спирьку с Козликом захватить, и Ганю.
- Хорошо бы. Варя, а сегодня дедушка придёт?
- Конечно, придёт. Мы бы…
Дверь в палату открылась. Санитарка тётя Паша встала на пороге, улыбаясь и сложив руки на животе:
- И чего мне с ними делать, ума не приложу! Набились цельный коридор и гундят: пусти да пусти…
Варя спрыгнула с подоконника.
- Кто пришёл? - спросил Вадим, поднимаясь с подушки. - Дедушка? Тётя Паша, пусти-ите!..
- Вадимка, ложись! - прикрикнула Варя. - Ложись сейчас же! Тётя Паша, он такой чудак, опять есть просит. Вы его поко́рмите, хорошо? А я пойду посмотрю, кто там пришёл.
- Уже вернулись? - сказала Варя. - Ой, рано как! А что, если ему хуже станет, что всё время народ? Сергей Никанорович велел, чтобы не волновали.
В коридоре, наследив по чистому полу мокрыми валенками, стояли Андрей, Спиридон, Ганя.
- Мы ненадолго… Сестра разрешила, только чтоб не шуметь… - сказал, отводя глаза, Спирька. - Гостинцев ему… Ольга Васильевна прислала.
- А у вас что, последних уроков не было? А я физику к сегодняшнему не сделала. Ну, пойдёмте… - Варя взяла Ганю за руку. - Вадимка обрадуется! Ты почему… почему на меня так смотришь?
- Слышь-ка, я назад пойду, - сказал вдруг Андрей, - Мне ещё пробы разбирать надо. Времени нету.
- А зачем же тогда пришёл?
Андрей отвернулся.
- Пришёл и… назад пойду. Ему-то как сегодня?
- Вадиму ничего. Только про Сергея Никаноровича всё время спрашивает. Он скоро придёт?
Трое молча опустили головы.
- Придёт, да?
Сильные, потемневшие от возни с пробами пальцы Андрея упорно скребли и отдирали от бревенчатой стены отколовшуюся щепку.
- Почему не отвечаете? - ещё раз тревожно спросила Варя.
Ганя ниже опустила голову.
- Вы что… какие?
Ни один не ответил.
Тогда Варя подбежала к Гане и настойчиво, с возрастающим волнением тряся её за плечо, несколько раз повторила, почти прокричала:
- Придёт, да? Вадимка спрашивает… Ганя, молчишь? Случилось что? Отвечай, придёт?
Ганя отвернулась, припала головой к стене, затряслась и стала совать в рот концы сползшего с головы, мокрого от стаявшего снега платка.
В тот же день вечером в столовой притихшего тёмного интерната первый раз со времени отъезда из Москвы, не сговариваясь, собрались все - воспитатели и воспитанники, малыши и те, кто уже понимали значение случившегося.
После ужина, вместо того чтобы разойтись по спальням, принесли из учительской большую керосиновую лампу (свет не давали вторую неделю: на районной электростанции не хватало топлива). Тесно, почти касаясь друг друга головами, сбились вокруг длинного стола. Валентина Ивановна в большом платке сидела в центре и, быстро перебирая спицами, вязала что-то. Ольга Васильевна стояла на коленях у только что затопленной печки, подбрасывала в неё сваленные грудой щепки.
- Ребята, пойдите кто-нибудь ещё коры под навесом насобирайте, хорошо? - сказала она. - И после дверь на ночь заприте.
Несколько ребят тихо вышли.
- И вот, помните, начинается посадка, - мерно говорила, двигая руками, Валентина Ивановна. - Кто с вещами, кто налегке… А над вокзалом самолёты… Так и гудят, так и гудят!..
Девочки слушали не шевелясь.
Труба в печке вдруг тоже загудела, щепки ярко вспыхнули и осветили стены столовой. В углу, между окном и шкафом с посудой, стоял Мамай. Прижавшись к холодному стеклу, неотрывно смотрел в темноту.
- Голиков! Женя… - тихо позвала Ольга Васильевна.
Мамай не слышал. Она подошла, осторожно положила ему на плечо руку.
- Почему здесь один стоишь? Иди погрейся.
- Я… мне не холодно.
Она силой отвела его голову, повернула к себе. Угрюмые, тоскующие глаза Мамая были сухие.
- Не надо так… Слышишь? Ты думаешь, мне легче? Ведь у нас с ним вся… вся жизнь рядом. - Голос у Ольги Васильевны дрогнул. - А ты… ты не так уж виноват.
Старые школьные часы на стене зашипели и с хрипом пробили десять раз.
- Вот что, девочки: маленьким спать пора, - сказала, кладя на стол вязанье, Валентина Ивановна. - Ведите-ка их понемногу наверх!
- А я боюсь наверх, - вдруг громко сказал худенький глазастый малыш-первоклассник.
В столовой сразу замолчали. Стало слышно, как пощёлкивают в печке разгоревшиеся щепки.
- Чего ж бояться? Ведь мы все с тобой!
Валентина Ивановна встала, спокойно собрала вязанье… Хлопнула входная дверь. Трое ребят втащили охапки белых, пахнущих смолой стружек.
- Ольга Васильевна, там приехали, вас спрашивают! - крикнул один и, испугавшись своего голоса, замолчал.
- Меня?
Она вышла в коридор, на лестницу. На площадке стоял кто-то небольшого роста. Свет из открытой двери упал на каменные плиты.
- Варюша! Ты? Одна?
- Нет, дядя во дворе. Придёт сейчас… Бабушка…
Варя стянула с головы платок и шагнула к ней.
- Ты… всё знаешь? - Ольга Васильевна смотрела ей прямо в глаза.
- Да, я знаю.
Голос у Вари был звенящий и, казалось, вот-вот сорвётся.
- Пойди ко мне, девочка. Что с тобой?
- Нет, я ничего. Бабушка, я сегодня же вернусь с дядей обратно в Сайгатку, к Вадиму. А сейчас… Я потому приехала… Сейчас мне так нужно было повидать тебя!
Варя тут же, в тёмном коридоре, схватила Ольгу Васильевну за руку и прижалась к ней всем телом.
* * *
Сергея Никаноровича похоронили на том самом кладбище, где летом, в день объявления войны, Варя с Ганей нашли гнездо трясогузки и мимо которого он сам столько раз проходил по дороге в Сайгатку.
Как-то, вскоре после приезда в интернат, Сергей Никанорович сказал шутя:
"Вот где хорошо и спокойно. Если я не доживу до конца войны, положите меня только здесь".
Был мороз, и в промёрзшей земле с трудом удалось вырубить могилу. Пришлось разжечь костёр и отогревать землю тлеющими ветками. Снег сровнял другие могилы, замёл потрескавшиеся каменные плиты, и чернели на нём одни только кресты.
Провожали Сергея Никаноровича всем интернатом.
Из Тайжинки пришли ребятишки и женщины, успевшие привыкнуть и полюбить москвичей. Из Сайгатки - не только близкие Сергею Никаноровичу, но и все те, кто хотел выразить сочувствие людям, которых война оторвала от привычной жизни и столкнула с их судьбой. Кто знает, не будь этой войны, уносящей столько жизней на фронтах, может быть, и Сергей Никанорович был бы сейчас жив?
На следующее утро Андрей Козлов, Спиридон и Маша нарубили в лесу хвойных веток, ушли в интернат и помогли убрать небольшой белый гроб. Его перевезли днём в сайгатский клуб, а уже оттуда - на кладбище.
Варя, бледная, с сухими глазами, молча шла между Ольгой Васильевной и Борисом Матвеевичем. И только когда обтянутый красным полотном грузовик, медленно идущий перед ними, качало на ухабах, она протягивала к нему руку и говорила:
- Осторожней бы… ехали.
Самых маленьких оставили в интернате. Остальные, закутанные и обвязанные всем, что только было тёплого, пришли как один.
С Вадимом в больнице осталась Вера Аркадьевна - ему сказали, что дедушка заболел; не очень опасно, но заболел.
Ольга Васильевна держала Варю за руку. С другой стороны рядом с ней шёл Мамай.
Варя никогда не видела близко умерших людей. Но ей не было страшно совсем. У Сергея Никаноровича было такое же, как всегда, только чуть удивлённое лицо и привычно сложенные на груди руки.
И когда уже на кладбище, около темневшей среди снега могилы, Ольга Васильевна нагнулась и спросила её: "Ты хочешь попрощаться с ним?" - Варя спокойно подошла и, как многие, поцеловала его в холодный лоб.
Больше же всего поразило её и запомнилось надолго распухшее от слёз, изменившееся лицо Мамая, который, не переставая, рыдал всю обратную дорогу, уткнувшись в снятую с головы ушанку.
Далеко на Каме
Высокие сугробы залегли за Сайгаткой, отгородили от поля Тайжинку. Бережливое зимнее солнце только слегка приглаживало их, золотило по утрам склоны оврагов. Днём за школой стелились по снегу голубые тени. Высоко над ними стояло чистое холодное небо.
Вечера наступали рано. После занятий, вернувшись из столовой с ужина, забирались в натопленную спальню, пристраивались на опрокинутых табуретках, на чемоданах, на полу возле печки и слушали, вспоминали, мечтали о самом главном, дорогом.
- …И вот, представьте: поезд подходит к Москве. Проезжаем Люберцы, но нас не останавливают, потому что мы - дальние. А на платформе народу-у… - Валентина Ивановна сняла сахарными щипцами нагар с коптилки и села на койку. - Или, например, подплываем на пароходе…
- Нет уж, я теперь на пароходах и речных трамваях сто лет ездить не буду, - сказал Серёжка Груздь. - Хватит. Наездился.
- Ну хорошо, на поезде. Хотя и пароходом неплохо! Тепло, по палубе ветерок… Вадимчик, ты бы закрыл плечи, а то от окошка дует.
- Нет, мне не дует, - тихо сказал Вадим.
Мамай подошёл и накинул на него чью-то фуфайку.
- А я бы до Москвы - самолётом, - опять заговорил Груздь. - До какого-нибудь города добрался бы, а оттуда - самолётом…
- Ну да, один, а мы?
Другой мальчишка, подперев кулаком голову и мечтательно глядя на огонёк коптилки, сказал:
- Нет. Я бы сперва написал домой длинное-предлинное письмо!
- Домой…
Коптилка вдруг замигала и погасла.
Варя открыла дверцу печки. Красноватые пятна поползли по полу, и лица ребят, освещенные снизу, порозовели.
- Андрея бы Козлова позвать, если ещё не ушёл, может, лампу наладит?
- Козлов! Андрюша-а!
Из спальни уже бежали в коридор, мягко стуча валенками.
- Козёл! Сюда, сюда!
Ребята расступились. Кто-то чиркнул спичкой, принесли другую коптилку, потом старенькую лампу.
- А ну, покажьте!
Пригнув головы, навалившись друг на дружку, они смотрели, как он ловко самодельными плоскогубцами выправляет чёрный от копоти колпачок, обтачивает его напильником.
- Тише давить, ты, Вадимку толкаешь!
Робко, неуверенно побежал по фитилю голубой язычок. Андрей подышал и надел стекло. И сразу раздвинулись стены, поехал кверху потолок.
- Ох, молодец, золотые руки! - сказала Валентина Ивановна. - Помните, ребята, не зря Сергей Никанорович говорил - всем бы такие.
Варя подошла к Андрею:
- Ты, сейчас в Сайгатку идёшь?
- Ага. Спиридон ушёл уже… Вот ещё репродуктор наладить хотел.
- Ой, Козлик, наладь, так хочется послушать!
- Варя! - окликнул сзади Вадим.
- Да, Вадимка?
- А ты… ты тоже в Сайгатку уйдёшь? - Глаза у него были ввалившиеся, грустные.
- Нет, что ты! Я никуда, слышишь, Вадимка, больше никуда… Я только Андрюше помогу.
Она выскочила в коридор.
Андрей стоял высоко на приставной лестнице и, двигая локтем, наматывал что-то на висевший на стене репродуктор. Четыре коптилки на окне дружно вытягивали чёрные шнурочки копоти.
- Я сама, пустите, - сердито сказала Варя, отпихивая державших лестницу мальчишек.
Лестница качнулась и накренилась.
- Слышь-ка, ты держи, да не завали, - сказал сверху Андрей. - Нет, на крыше проверить надо. Здесь всё в порядке. Уходить буду, погляжу.
Он слез, спрятал в карман инструмент.
- Я тебя знаешь о чём просить хотела? - сказала Варя и взяла его за пряжку от ремня.
Коптилка сзади освещала волосы Андрея, они были совсем золотые.
- Ты скажи дяде и Вере Аркадьевне, что я решила… Я уже бабушку спрашивала, можно мне насовсем здесь жить остаться? В интернате.
- Насовсем?
- Да. Бабушка позволяет. - Варя задёргала пряжку. - Пока, понимаешь? Я знаешь, для чего? Вадимка скучает. И Гане, как увидишь, передай.
- Ладно.
- Обязательно передашь?
- Сказал же! А приходить в Сайгатку будешь?
- Ясно, буду. А ты - сюда.
- Я-то приду… - Он тряхнул волосами и легко поднял лестницу.
- Идёшь уже? И на крышу сейчас полезешь? Не боишься?
- Я-то? Чудна́я…
Сквозь тающие от её дыхания ледяные узоры в окне коридора Варя смотрела на светлый от луны школьный двор. С лестницей на плече прошёл Андрей. На минуту тёмная стёганка задержалась у стены, потом тень от лестницы чётко легла на снег.
Варя вбежала в спальню, сдёрнула с вешалки чьё-то пальто, натянула его и выскочила на крыльцо…
- Козли-ик!
- Здесь я!
Он наклонился к ней с верхней ступеньки лестницы.
- Давай я с тобой тоже полезу?
- А свалишься?
- Ну да… - Варя попрыгала на месте.
- Чего без шапки выбежала?
- Нет, мне не холодно.
- Не холодно, а дрожишь.
- Нет, не дрожу…
Она засмеялась и влезла на первую ступеньку.
- Я с тобой. А то вдруг ты свалишься.
- Я-то? Чудна́-ая…
Цепляясь, она уже карабкалась к нему.
- Давай руку. Гляди, ноги застынут.
- Не застынут!
Лестница крепко упиралась в белый заснеженный карниз. Свежий ветер зашевелил у Вари на голове волосы.
- Шапку на́ мою, возьми!
- Ты что? Такую большущую?
Они взялись за руки и, проваливаясь в гладкий искрящийся снег, ступили на крышу. Крыша была покатая, но глубокие следы делали их шаги устойчивыми. Держась друг за друга, подошли к высокой, подвязанной проволокой антенне.