Моряков было много. Англичане, американцы, поляки, русские, скандинавы - полный интернационал. Покупали в киосках открытки с видами Гамбурга, пивные стаканы с трафаретными рисунками, разные сувениры. Играли в автоматическую лотерею.
Небольшой ящичек, похожий на кассу бескондукторного автобуса в Ленинграде, даже верх такой же - прозрачный. Сквозь толстый плексиглас видны: разноцветное драже, миниатюрные складные ножички, крохотные зажигалки, брелоки для автомобильных ключей. Всё вперемешку.
Паша не устоял перед соблазном приобрести гамбургскую зажигалку за десять пфеннигов. К тому же Кудров заверил: автомат - беспроигрышный, что-нибудь да выпадет в окошко внизу.
Выпали три шарика - три конфетки. Паше не терпелось попробовать выигрыш на вкус. Конфетка оказалась такой крепкой, что её едва удалось разгрызть. Рот наполнился лекарственной горечью, лицо исказилось гримасой.
- Перекусил? - с серьёзной миной спросил Кудров. - Тогда пошли дальше. Куда двинем? К Хагенбеку?
Лёшка решил, что Хагенбек - какой-нибудь нумерованный кайзер, германский царь. Нужны ему эти цари!
- А здесь есть музей Тельмана?
Зозуля хмыкнул:
- Забыл, где находишься, Смирнов?
Ничего Лёшка не забыл. Гамбург - старый центр революционного рабочего движения. Здесь вождь пролетариата Германии поднимал на восстание народ.
- В ФРГ ты, Смирнов, а не в демократической республике. Тут одному "железному канцлеру" монумент стоит, Бисмарку. Вот там, на холме…
- Можно подняться, - предложил Кудров, - вид оттуда хороший.
Лёшка был с фотоаппаратом, отцовским.
На холме узкая асфальтированная дорога перешла в лесную аллею, извилистую и крутую. У вершины деревья и кусты почтительно остановились, словно не решились приблизиться к суровому канцлеру. Вокруг памятника было голое пространство.
Монумент поражал не величием, не искусством зодчих и архитекторов, а размерами: от основания до макушки Бисмарка - с трёхэтажный дом.
Закопчённый гранит цвета парадного нацистского мундира, нарочитая грубость форм подчёркивали резкую, солдафонскую натуру бывшего премьер-министра кайзеровской Германии.
Каменный великан в накинутом на плечи военном плаще тяжело опирался обеими руками на рыцарский меч.
Бисмарк никак не вписывался в кадр фотоаппарата. Лёшка приседал на корточки, отходил в дальний угол площадки - ничего не выходило!
- С косогора спустись немного, - посоветовал Кудров.
На обрывистом склоне - Лёшка открыл рот от неожиданности - росли белоствольные деревца с кружевной зеленью.
Лёшка обрадовался так, словно встретил друзей детства:
- Берёзы!
Позабыв о Бисмарке, он погладил шелковистую кору. Подошли остальные. И каждый прикоснулся к берёзке.
- Как же они попали сюда? - дивился Паша. - Немцы в войну вывезли?
- Берёзы по всему миру растут, - сказал боцман. - Но, конечно, не такие, как дома, на родине.
Возвращались другой дорогой - пологой, сразу перешедшей в улицу. Дома сплошной стеной; на первом этаже пивные, закусочные, крохотные магазинчики: войдут четверо - не повернуться.
Тесная улочка вдруг оборвалась. На открытой зелёной лужайке до войны, наверное, были дома. Неподалёку стояла высоченная церковь, двухцветная: внизу - красный кирпич, верх и купол со шпилем - сизые, будто окисленная бронза.
- На колокольню, что у нас на Владимирской стоит, похожа, - заметил моторист.
- Собор Михаила, - пояснил боцман. - Внутри лифт есть, до самого верха поднимает.
Лёшка, задрав голову, смотрел на открытый балкон с колоннами. "Забраться бы туда и сфотографировать сверху весь Гамбург".
Двери-ворота собора были заперты.
Впереди, справа и слева от широкой улицы, над старыми, в шесть - восемь этажей, зданиями и современными небоскрёбами из стали и стекла возвышались вековые кирхи, остроносые, как ракеты.
Никто на русских моряков не обращал внимания, как на туристов в Ленинграде. Лёшка шагал спокойно и уверенно. Он как-то быстро освоился здесь. Даже не верилось, что это заграница. Надписи только всюду немецкие. Лёшка читал и мысленно переводил их. Получалось!
Улица вывела моряков на просторную и пустынную площадь со станцией метро в центре.
- Отсюда до Хагенбека остановок восемь, - сообщил боцман.
- Погуляем ещё, - попросил Паша. - В универмаг бы какой заглянуть.
- Можно, - согласился штурман Кудров.
- Тогда на Риппербан надо. - И боцман свернул на красивый проспект, тянувшийся до самого горизонта.
Всё здесь было иным, чем в портовом районе. Роскошные отели, рестораны, магазины с зеркальными стёклами во всю стену, надраенная бронза дверных ручек.
"Игрушку Димке купить надо", - подумал Лёшка, и, словно по щучьему велению, сразу же возникла перед ним витрина с пистолетами, ружьями, винтовками. Они лежали, висели, покоились в коробках-футлярах, совсем как настоящие, не отличить!
- Зайдём в игрушечный?
- Какой тебе игрушечный! - обозлился неожиданно для Лёшки боцман. - Доподлинное боевое вооружение. Вон и парабеллум лежит. Меня из такого в сорок четвёртом ранили.
- Вы и в Гамбурге воевали? - спросил Лёшка.
- Нет, наша дивизия только до Дрездена дошла. Там и победу отпраздновали… А этим, фашистам недобитым, потише вести себя надо. Нечего им опять парабеллумами обзаводиться.
Гамбург - почти двухмиллионный город, портовый, торговый, промышленный. Город как город, но люди…
Лёшка пристально приглядывался к встречным, стараясь угадать, кто они: моряки, рабочие, чиновники, бывшие эсесовцы?
По внешнему виду фашиста от нормального человека не отличить. Лёшка пристроился к боцману и не отставал ни на шаг. Туристская беззаботность кончилась. Почему-то вспомнился монумент Бисмарку. Странно он как-то стоит: ни к морю лицом, ни к городу…
- Товарищ боцман, - обратился Лёшка, - отчего Бисмарк спиной к Гамбургу поставлен?
- Чего не знаю, того не знаю.
- Не к Гамбургу, а к востоку, - вмешался в разговор Кудров. - Символика. Бисмарк неоднократно предупреждал немцев: "Не вздумайте идти войной на Россию!"
- Не дурак был, - с уважением произнёс Зозуля.
Универмаг занимал четырёхэтажное угловое здание.
У входа - маленькое кафе, жевательную резинку на лотках продают всех видов, поштучно и наборами, как шоколадное ассорти.
На первом этаже торговали сувенирами и галантереей. Паша потащил Лёшку с собой: "Ты хоть немножко по-немецки шпрехаешь".
Переводчика из Лёшки не вышло: стоило лишь подумать, что нужно заговорить с настоящими немцами, как из головы мгновенно улетучивались все немецкие слова до единого. Хорошо, что на всех товарах были пластмассовые ценники.
Они купили многоцветные шариковые карандаши и брелочки для ключей, а Лёшка ещё и набор открыток с видами Гамбурга.
На верхние этажи подниматься было уже некогда, хотя Паша и рвался:
- Ничего, обождут малость.
- Нет! - твёрдо заявил Лёшка.
Никто из своих ещё не подошёл.
- Я же говорил! - прошипел Паша. - А-а, ну тебя! Сам сбегаю. Я мигом!
Пашин "миг" затянулся, и ребята куда-то подевались. Лёшке надоело ждать. Он вышел из магазина и стал глядеть на улицу.
Народу было немного, как в рабочие часы на Невском. Машин - негусто, в большинстве грузовые.
Прошло ещё минут пятнадцать. Никто не появился. Лёшка забеспокоился, возвратился в вестибюль, опять вышел. Никого. Не могли же его бросить, забыть о нём! Почему не могли? Запросто даже. Компания большая. Собрались в вестибюле. "Все?" - "Все". И пошли себе…
Неприятно засосало под ложечкой. Мысль о том, что он отстал от своих, привела его в полную растерянность.
Входили и выходили люди. Никто по-прежнему не обращал внимания на Лёшку, но он ощущал теперь, что вокруг него не незнакомые, а чужие, совсем чужие люди, другой мир.
Надо было что-то предпринять. Бежать вслед за ребятами? В какую сторону? Спросить, как проехать к "Ваганову"? Он не запомнил номер причала, а их в порту десятки, если не сотни. И название станции метро не вспомнить.
Бисмарк! Вот кто может выручить. Монумент каждый гамбуржец знает, а от Бисмарка рукой подать до пристани. Там "Сибирь", свои…
Свои… А может быть, они и не покинули его? Ждут, волнуются, ищут по всем этажам.
Лёшка кинулся к эскалатору, но кто-то грубо схватил за плечо и дёрнул назад.
- Хватит, Смирнов, - процедил сквозь зубы боцман.
У Лёшки мгновенно отошли все страхи. Он так обрадовался, что чуть не бросился Зозуле на шею.
- Улыбочки ещё строишь, - процедил боцман и потащил Лёшку за собой.
- Да я…
- Оправдываться потом будешь.
Теперь ничего не страшно, никакие угрозы и наказания. Нашлись, свои нашлись!
Зозуля вывел Лёшку на улицу. Он пошли вокруг здания. Миновали ещё два вестибюля. И там продавали кофе, булочки, жевательную резинку. Как же Лёшка не додумался, что в таком огромном универмаге не один, а много выходов! Растерялся, как таёжный парень, впервые очутившийся в большом городе. Но куда Паша делся?
Паша и ещё двое матросов стояли у того входа. Остальные, очевидно, искали Лёшку.
- Скажу, что нашёлся! - скороговоркой выпалил Паша и хотел юркнуть в универмаг.
- Куда? - сверкнул глазами Зозуля. - Не расходиться, а то и до вечера не соберёмся. Сказано быть здесь - значит, быть.
Последнее относилось к Лёшке.
- Я… - виновато начал он. - Я думал, что вы ушли…
Чёрные брови Зозули полезли на лоб.
- Как это "ушли"? Кинули тебя, значит, одного? Эх, ты! - Боцман огорчился и оскорбился. - Плохо же ты о моряках думаешь, Смирнов, если посмел допустить такое в мыслях. Разве моряки бросают товарищей? В море, на берегу - всё едино.
Лёшка густо покраснел.
- Совесть иметь надо, если голову потерял.
- Извините, - промямлил Лёшка.
- Почему от напарника отбился?
Это уже было несправедливостью. Разве Лёшка отбился? Паша его бросил. Лёшка выразительно посмотрел на Пашу, но оправдываться не стал.
Паша спешно оборвал невыгодный для него разговор:
- Чего купил?
- Ничего.
- Ну да, ничего! Покажи.
- Отстань ты! - в сердцах отмахнулся Лёшка.
Зозуля тяжело посмотрел на одного, на другого.
- Что, что? - смешавшись, робко спросил Паша.
Боцман не удостоил его ответом.
Один за другим подошли остальные; последним - штурман Кудров. Он ни о чём не стал расспрашивать, с ходу объявил приговор:
- В жизни со мной на берег не ступишь, Смирнов!
- Заблудился он, Геннадий Нилыч, - заступился боцман. - С кем не бывает!
Лёшка уже не раз подмечал: Зозуля мог распекать подчинённых как угодно, но при начальстве всегда вставал на защиту.
Кудров сменил гнев на милость:
- Перетрусил, салажонок?
"Салага" - презрительная кличка молодых, "желторотых" матросов. Но штурман не издевался, он посмеивался, и не было сейчас у Лёшки права обижаться. Не его оскорбили, а он оскорбил. Оскорбил недоверием своих товарищей. Они тоже улыбались, но сдержанно. Лучше бы его отругали!
Он шагал понурив голову.
Ничего не было мило, всё потеряло интерес для него: зеркальные витрины, средневековые готические храмы с цветными витражами стрельчатых окон и позеленевшими фигурами бронзовых святых, дома из красного кирпича, армированного тёмными деревянными балками и откосами, ухоженные скверы, даже знаменитый на весь мир зоопарк Хагенбека.
Глава вторая
ТРАМПОВОЕ СУДНО
СВАЙКА
Лёшку разбудили без четверти двенадцать. Полусонный, он натянул на себя робу и отправился на вахту.
В коридорах горело дежурное освещение. Лёшка с полузакрытыми глазами брёл вперевалку к выходу.
Матросы и мотористы умывались перед сном: в каютах журчала вода.
В глубокой шахте машинного отделения тонко звенели вспомогательные электрические генераторы. Главный двигатель отдыхал после многосуточной непрерывной работы.
На открытой палубе было прохладно, и Лёшку сразу зазнобило.
- Телогрейку надень, - сказал Зозуля, он ждал у трапа.
Пришлось возвращаться в каюту за ватником.
Инструктировал боцман недолго.
- Значит, без разрешения - ни единой души. Вахтенного помощника этой вот кнопкой вызывать. Или по чёрному телефону. Второй аппарат, цветной, немцы поставили, городской. Тут и справочник есть, можешь родственникам и знакомым звонить.
- У меня никого нет в Гамбурге, - объяснил Лёшка.
Чёрные глаза Зозули заискрились.
- Проснись, Смирнов. Шуток не понимаешь… Дальше. Эти две кнопки - от лебёдки трапа. "Верх", "Низ" - не спутаешь. Вирать и майнать значит. Уровень воды меняется; прозеваешь - зависнет трап или, наоборот, съедет куда-нибудь. И за щитками от крыс посматривай, заваливаются они.
- Какие, где?
- Забыл, с кем дело имею, - пробурчал Зозуля. - Вон на швартовых кружочки такие, чтоб крысы не лазали. Утром подъём объявишь, меня первым подними.
Как объявлять подъём, Лёшка знал. Заглядывает в каюту вахтенный, кричит во всё горло: "Доброе утро!" После такого приветствия и мёртвый встанет.
- Ну, счастливой вахты. - Зозуля шагнул к двери, но задержался: - Выспался?
- Да я…
- Отстоять с ноля до восьми иметь привычку надо. Паша через раз в сон впадает. Лады ещё, только себя подводил, выговоры хватал.
- Разве что-нибудь должно случиться?
- Не должно, но может. Не у себя дома, за границей. А случай на то и случай, чтоб случаться.
Судно ошвартовалось левым бортом в неширокой прямоугольной гавани. Пакгаузы с оранжевыми светильниками и множество океанских судов загораживали вид на город.
Вдоль стенки выстроились тесной шеренгой двуногие портовые краны. Стальные руки грузовых стрел выброшены под углом над тихим, безлюдным причалом.
Замерло всё и на судне. Лёшка потоптался у трапа с полчасика и присел на широкий комингс в дверях надстройки. Скрестил руки, ладони - под мышки, привалился плечом к косяку, пригрелся и заскучал. Вскоре он ощутил под собой холод и подложил толстую телефонную книгу Гамбурга. Стало совсем тепло и уютно. Убаюкивающе пели генераторы, мерно поскрипывали толстые деревянные сваи под натиском стального борта.
Задремал Лёшка на минуту. Или чуть больше: время остановилось. Когда он открыл глаза, над портом висел густой туман. Оранжевые фонари едва угадывались по расплывчатым пятнам. Краны придвинулись к судну вплотную, над головой призрачно нависли громадные стальные руки.
Лёшка тряхнул тяжёлой головой и вскочил на ноги. Уснул! Уснул на вахте в чужой стране!
Он прошёл быстрым шагом в сторону кормы, потом на главную палубу. Нигде никого, всё спокойно.
Лёшка с облегчением вздохнул и зорко оглядел причал, сжатый туманом до маленького пятачка у трапа.
Ничего не случилось. А что могло случиться? Он стал припоминать разные истории, всё, что читал или слышал. Как чанкайшистские пираты угнали советский танкер и взяли в плен экипаж, как в южноамериканском порту на борт "Мичуринска" нагрянули солдаты и полиция, как на палубу мирного грузового судна посыпались напалмовые бомбы…
"На то они и случаи, чтобы случаться", - вспомнились слова Зозули. Хорошо ещё, что боцман не застал его спящим на вахте!
Вдруг Лёшке почудилось, что кто-то ходит у самого борта. Он напряг слух и зрение. Шаги совсем близко.
- Кто? - сдавленно выкрикнул Лёшка и сжал кулаки.
- Кофейку не желаешь? - раздалось за спиной.
Лёшка вздрогнул и оглянулся. Перед ним стоял моторист. В лицо Лёшка знал его, но фамилии не помнил.
Моторист подал горячую фаянсовую чашку. Пахнуло кофейным ароматом.
- Спасибо, - с трудом выговорил Лёшка.
- Погрейся, - сказал моторист и стал закуривать. Даже в тумане было видно, что он потный и в следах мазута. - Не мало сахару?
Кофе прилипал к губам, как патока.
- Нет, спасибо… Дежуришь?
- Ага.
- Скучно, наверное, там, внизу? - из вежливости спросил Лёшка, поддерживая разговор.
- Да не очень. Работы много.
В бортовую обшивку тяжело бухнуло. Моторист перегнулся через планшир, высмотрел что-то и протяжно свистнул.
- Трап завис.
Забыл Лёшка наставления боцмана!
- Давай вниз, - распорядился моторист. - Оттянешь, а я смайнаю.
Через несколько минут запыхавшийся Лёшка - дюралевый трап оказался не таким уж лёгким - опять был наверху.
- Вот спасибо тебе! - с чувством признался он. - Попало бы мне на "полный максум"!
Мотористу такое высказывание не понравилось.
- Ты не для боцмана старайся, для себя.
Пристыжённый Лёшка не нашёлся что ответить.
- Который час? - спросил моторист, докурив сигарету. - О, надо поднажать! Пока, счастливой вахты.
- Счастливо, - эхом отозвался Лёшка и вернулся к трапу.
Спешить некуда, боцмана и команду будить рано.
Боцман явился к нему сам.
- Как дела, Смирнов?
- Нормально. - Лёшка с сожалением сменил удобную позу.
- Нормально, значит, - многозначительно произнёс Зозуля и неожиданно спросил: - Отыскались знакомые? - Зозуля показал носком ботинка на телефонную книгу. Она так и осталась с ночи на комингсе. Лёшка поспешно убрал её на место.
- Извините…
- Может, и извиню, - сумрачно пробасил Зозуля. - Не люблю, когда книжки не там, где надо, читают. Вахтенному сидеть не положено! Ясно?
- Ясно, - виновато пробормотал Лёшка.
- Спал?
- Задремал чуть…
Откровенное признание охладило боцманский гнев.
- Добро, что не отпираешься. И не поверил бы. А так… - он выдержал долгую, мучительную для Лёшки паузу, - прощаю. В первый и наипоследний раз. Знаешь, что за это полагается? - Опять долгая пауза. - Должен знать, не малое дитё, в матросы записался. А матрос на вахте - что солдат на боевом посту. Тем более в загранпорту. Ясно?
- Ясно, товарищ боцман! - с облегчением выпалил Лёшка.
- Положим, не очень тебе ясно, но прояснишься ещё, дойдёт до тебя, что есть матрос! Иди, поднимай народ.
Заглянув во все матросские каюты, Лёшка весело прокричал "доброе утро". Он радовался, что кончилась бесконечная вахтная ночь, что всё обошлось и боцман проявил к нему "максумальное" снисхождение. За минутную слабость на вахте - Лёшка это отлично понимал - Зозуля имел полное право наказать по всей строгости Устава морской службы.
"Нет, - окончательно заключил Лёшка, - наш дракон - человек!"
Лёшка, наверное, больше и не вспомнил бы о своей первой стояночной вахте у трапа, если бы не собака.
Её обнаружили сразу, как вышли в открытое море. Боцман отправил Лёшку на корму брезент подтянуть на рабочей шлюпке. "Подует сильнее - сразу захлопает. А нам такие аплодисменты ни к чему".
Под шлюпкой Лёшка её и увидел. Маленькую, заморённую, грязную, неопределённой породы и масти собачонку. Она свернулась калачиком и старалась стать ещё меньше, а выпуклые блестящие глаза были наполнены, как слезами, голодной тоской и мольбой о милосердии.
- Соба-ака! - удивлённо протянул Лёшка. - Ты чья? Откуда?