Через несколько минут на корму сбежалась половина команды.
Собачка сидела в центре толпы и мелко дрожала всем телом.
Боцман Зозуля допытывался, откуда она взялась на судне. Никто ничего толком не знал. Одни считали, что её пронёс шутник докер, другие - кто-то из своих, третьи - что собака сама сиганула на палубу, когда, в отлив, фальшборт почти сравнялся с пирсом.
- Всё равно дознаюсь, чьих рук это дело! - угрожал Зозуля, буравя глазами матросов. - Чья собака? Последний раз спрашиваю!
"Моя, наверное", - печально подумал Лёшка. Когда же ещё могла пробраться незамеченной собака, если не в ту несчастную минуту, когда он дремал, сидя на телефонной книге города Гамбурга.
Боцман почему-то не смотрел на Лёшку, допытывался у других:
- Сознавайтесь, по-хорошему говорю.
- За борт её, и вся недолга! - озорно выкрикнул кто-то из толпы.
- Но-но! - сразу отступил Зозуля. - Живое существо, друг человека, можно сказать…
На стоянке неизвестную и незаконную пришелицу выдворили бы с судна в два счёта. Но в море… Кто прикажет: "За борт!"?
Зозуля критически оглядел несчастную собачонку.
- Хоть бы путное что-нибудь привели, а то…
- Ни шерсти, ни вида! - опять крикнул тот же голос.
- Артист! - процедил Зозуля, высмотрев поднатчика. - Лады, доложим помполиту, он тебя в самодеятельность художественную включит.
"Сознаюсь. При всех!" - пересилив себя, решил Лёшка и выступил вперёд.
- Смирнов! Сбегай на камбуз, принеси чего-нибудь. Покормить её всё равно надо.
Лёшка, так и не сделав публичного признания, побежал вниз, к повару.
- Что за порода? - ни к кому не обращаясь, произнёс моторист, воспользовавшись временным затишьем боцманского гнева.
- Терьер, что ли? - будто самого себя спросил Федоровский. Он сидел на корточках и в упор разглядывал собачонку.
- Разве у терьеров такие морды? Они тупоносые, а у этой остренькая, как свайка, - сказал Зозуля.
Нос у собаки, загнутый и острый, и в самом деле напоминал шило для сращивания пеньковых концов.
- На овчарку она тоже не похожа.
- Пудель это, но без завивки.
- Что вы ей всё благородные звания придумываете! - рассердился Зозуля. - Обыкновенная дворняга, хотя и немецкая.
- Начальника надо, - подсказал моторист.
- Верно, - поддержал Зозуля. - Он - мастер в этом деле. А ну, Паша, пулей!
- Чего пулей? - Паша не участвовал в разговоре. У него были свои счёты с собачьим родом. Сорок уколов от бешенства вкатили, на всю жизнь запомнилось. И обиднее всего - зря искололи: собака оказалась здоровой, просто ей не нравилось, когда на хвост велосипедом наезжали.
- Ты слыхал, о чём речь?
- Ясно, товарищ боцман! - И Паша потрусил выполнять приказание.
"Из-за какой-то твари мастера звать!" - злился он про себя, поднимаясь к капитанской каюте.
"Мастер" и "капитан" по-английски одно и то же.
- Ешь, собачка, ешь!
Собачонка пугливо присела и есть не стала.
- Сытая, значит.
- Не сытая, а забитая. Боится она.
- Стесняется! Ишь какая застенчивая Свайка!
- Какая она свайка! - оборвал Зозуля. - Один ляпнул, а другой как имя повторил! Если назвать, так "Прибой", хорошая морская кличка.
- Она же она, а не он, - напомнил Федоровский. - Какая же она "Прибой"?
Пришёл Паша, красный от смущения.
- Товарищ боцман! К мастеру, немедленно!
- Иду. - Зозуля привычно одёрнул куртку, словно китель. - А начальник где? Придёт?
Паша замялся.
- Занят?
- Занят и… Я сказал, что… А он как глянет через очки! "Это ещё что за новость? С каких это пор боцман капитана к себе вызывает?"
Наступила мёртвая тишина. Лицо Зозули покрылось пятнами.
- Па-ша… - сдавленным голосом заговорил он наконец. - Паша, тебя за кем посылали, Па-ша? За начальником. За начальником, Паша. А кто на судне начальник? Один на судне начальник - начальник радиостанции. Так в судовой роли и записано. А ты куда попёрся, Паша? К кому?
- Вы же сами сказали - "мастера".
- Уйди с глаз!
Пашу проводили таким хохотом, что и в капитанской каюте, наверное, слышно было. Не успел Зозуля и шага ступить, как появился капитан Астахов в сопровождении хмурого старшего помощника.
Матросское кольцо разомкнулось и выгнулось подковой. Собачонка предстала перед капитанскими очами. Они не метали молнии, но и не сияли счастьем при виде такого сюрприза. И тут собачонка поднялась вдруг на задних лапках, передние же свесились на тёмно-серой груди с таким покорным смирением, с такой трогательной доверчивостью, что капитан не сдержал улыбки. И это послужило сигналом.
- Товарищ капитан! Сергей Петрович! - взмолились матросы.
Старпом предостерегающе поднял руки: "Не митинговать!"
- Отмыли бы её, в порядок привели, а уж потом за капитаном посылали, - сказал капитан, не глядя на Зозулю. Тот рыскал сузившимися глазами в поисках виновника своего позора, но Паша исчез бесследно.
- Кого нам благодарить за этого "зайца"?
- "Зайчиху"! - со смешком поправил кто-то.
Капитан холодно взглянул на остряка, и все притихли. Шуточки кончились.
- Боцман!
- Пока не ясно, Сергей Петрович, - хрипло доложил Зозуля. - Может, вахтенные проморгали, может, с грузом как попала. Работали здесь, на пятом номере.
- Кто тальманил?
Счётчиком груза в Гамбурге был Федоровский.
- Я, - спокойно отозвался он и выступил в круг.
У Лёшки мгновенно пересохло горло. Опять за него Федоровскому отдуваться. Собака не иначе как ночью пробралась на судно. Федоровский ни при чём.
- Это я виноват! - почти выкрикнул Лёшка и встал впереди Федоровского. - Это я! - И добавил внезапно осевшим голосом: - Ночью уснул я…
Сказал, и так ему легко и грустно стало - не передать. Легко потому, что не стыдно в глаза людям смотреть. Да, виноват, утаивать, на других сваливать не хочу. Сам в ответе за свой проступок. Наказывайте по всей строгости, но… Но не разлучайте с судном! Без моря не будет мне жизни.
Лёшка с тоской поглядел через головы на надстройку. Перегнувшись через поручни спардека, Паша выразительно крутил пальцем у виска: спятил, мол, какой нормальный человек собственную голову под меч подкладывает! Лёшка отвернулся и встретился глазами с Зозулей. Тот, видимо, находился в смятении. Неудовольствие тем, что раскрыта маленькая обоюдная их тайна, переживание за честь палубной команды, удовлетворение честным признанием ученика - всё это одновременно отражалось на смуглом лице боцмана.
Федоровский неожиданно оттеснил Лёшку в сторону и заявил:
- Могла и с грузом проникнуть, Сергей Петрович.
- Я разберусь с этим делом, - голосом, не предвещавшим ничего хорошего, объявил старпом.
- Товарищ капитан! - бросился на выручку боцман: - Смирнов взыскание уже понёс, а собака, она свободно могла на корму сигануть. Туман и отлив большой был. И освещение у них слабое.
- Понятно, - усмехнулся капитан, - немцы виноваты!
- И морские отливы, - язвительно добавил старпом.
- Да, и морские отливы.
Лицо Лёшки горело пятнами. Но он не жалел, что принял вину на себя.
- Как нам поступить? - обратился ко всем капитан.
- На первый раз, Сергей Петрович, можно бы… И опять же чистосердечно… - не договаривая, но вполне определённо высказал свою просьбу боцман.
Старпом недовольно повёл носом.
- Неприятности с карантинной службой наживём.
- Документы мы на неё выправим, как домой придём! - горячо заверил боцман.
- Вы, я вижу, сразу за двоих хлопочете. - Капитан улыбнулся, повеселели и остальные. Кроме старпома и Лёшки. - Что ж, придётся покончить миром.
- Спасибо, Сергей Петрович, - широко осклабился Зозуля и расправил богатырские плечи.
- Вахте спать никак нельзя, Смирнов.
- В первый и наипоследний раз! - ответил за Лёшку боцман.
- А сам он как думает?
- На всю жизнь урок, - твёрдо сказал Лёшка.
- Надеюсь, - неопределённо произнёс капитан и удалился со старпомом. У них и без собаки забот вдоволь.
Собачонка, будто поняв, что судьба её решилась благополучно, опустилась на все четыре лапы и спокойно принялась есть хлеб.
- Соображает, перед кем навытяжку стоять! - рассмеялся Левада.
Зозуля, вытерев пот на лбу, отрывисто бросил:
- Кончай травить! По местам.
- Василий Яковлевич идёт, - первым увидел Николаева Федоровский.
Паша исправил свою ошибку - пригласил кого надо.
Николаев не стал ничего спрашивать, обошёл вокруг собачонки, оглядел её со всех сторон и позвал:
- Ко мне! - и похлопал себя по бедру.
Собачонка, сразу признав нового хозяина, покорно последовала за Николаевым.
Лёшка улучив момент, когда Зозуля остался один, попросил его:
- Разрешите отлучиться? Ненадолго, товарищ боцман.
- Куда? Зачем?
- Собаку вымыть, - тихо ответил Лёшка.
- Н-да… - Зозуля прокашлялся, помолчал немного. - Это по совести. Вообще-то, по совести если, тебе самому шею намылить следует. Но действие твоё одобряю. По-честному поступил, по-моряцки. Да, Василию Яковлевичу подсобить придётся, тоже по справедливости будет. Иди.
- Что, Лёша? - спросил Николаев, когда тот прибежал в каюту.
- Я… Меня в помощь прислали, боцман.
- Да я и сам управлюсь.
- Позвольте, дядя Вася! Это… это моя вина.
- Ах, вот в чём дело! Тогда конечно.
Николаев спрятал улыбку. Безволновое матросское радио уже рассказало ему о том, что произошло.
Белоснежная фаянсовая раковина умывальника стала чёрной, а чёрная собака волшебно превратилась в рыжую с белыми пятнами - настоящий лисёнок!
Её и предложили назвать Лиской, но это встретило возражение.
Над кличкой для нового члена экипажа думала вся команда. Какие только не предлагались имена! Самые что ни есть простые, собачьи: Тобка, Жучка, Джулька. Аристократические: Фрези, Герда, Стелла. Пошли в ход морские термины: Юта - от названия кормовой части - ют; Ёлочка - так именуют обычно сигнальную мачту: она увешана антеннами, фонарями и прочими вещами, как новогодняя ёлка игрушками.
Строгий коллективный суд отверг и "Незнакомку", и "Русалку", и "Корму".
Моториста с его "Гайкой" просто осмеяли. Собаку нашли на палубе, а не в машинном отделении, нагоняй из-за неё получили матросы, значит, имя должно отражать что-то палубное.
В самый разгар спора пришёл Николаев с собакой на руках.
- Ремешка хорошего не найдётся? - обратился он к боцману.
Выпросить у боцмана какие-нибудь материальные ценности - дело не простое. Перед Гамбургом обновляли покраску на баке. Старший матрос посылал за новыми кистями Лёшку, Леваду - всё безрезультатно. "Нет, вышли все", - один ответ. Пришлось дотирать старые, полувытертые, лысеющие при каждом мазке.
- Длинный? - осторожно поинтересовался Зозуля.
- Ошейник сделать для Свайки.
"Ав!" - звонко тявкнула собачонка.
Все рассмеялись: поняли - лучшего имени не придумать. Свайка! Морское, палубное, весёлое, ласковое имя.
- Для Свайки найдём, - степенно объявил Зозуля.
И Свайка стала Свайкой.
ЧТО ЕСТЬ МАТРОС
- Теория без практики - мёртвый труп. - Боцман Зозуля любил афористичность. - Слыхал?
- Доводилось. В школе когда-то проходили.
За эти несколько дней школа и всё, что было связано с ней, отодвинулось так далеко, будто Лёшка закончил десятилетку в дошкольном возрасте.
- Грамотный, значит. А практика без теории?
- Тоже мертва.
- Не совсем! Практика без теории не более, но и не менее, как заячья самодеятельность. Бывал в цирке? Видел, как зайчик на барабане играет? Это и вся его специальность, бесперспективная. - Зозуля выдержал паузу и многозначительно изрёк: - Матрос без теоретической подготовки - заяц в тельняшке.
Лёшка сразу представил себе зайца в рваной Пашиной тельняшке и растянул губы. Никто другой, кроме Паши, на судне тельняшек не носил.
- Не смешно это, а грустно, Смирнов, - вздохнул Зозуля. - Возьми, к примеру, меня. Из-за этой самой научной отсталости я только до боцмана дослужился. А старшим матросом я был, когда ещё наш капитан Сергей Петрович Астахов практикантом плавал. Ну, о капитанских нашивках заботиться тебе рановато ещё, но о матросском звании подумать надо всерьёз. Практика практикой, а за теорию браться пора.
Зозуля достал с полочки тонкую брошюру, раскрыл в самом начале и прочёл вслух:
- "Квалификационная характеристика.
Профессия - рабочий плавсостава морских судов.
Специальность - матрос".
Простенько вроде, а? Рабочий, матрос… А что есть матрос? Какая это специальность? Тут всё сказано, в "Программе". У меня, правда, только для первого класса, но это не страшно. Одолеешь программу-максум - сдашь и за минум.
Лёшка с трудом сдержал улыбку: так вот почему Зозулю называют "Максум-минум"!
- Ну иди читай. Если чего - заходи.
Кто бы мог подумать, что от простого матроса, палубного рабочего, требуется столько знаний и умения!
Что только не должен уметь матрос! Нести вахты, выполнять все судовые работы - такелажные, плотничные, парусные, малярные; обслуживать ходовые, рейдовые и сигнальные огни; ставить-убирать механический лаг для измерения скорости хода; знать электронавигационные приборы, средства малой механизации…
Само собой разумеется, надо хорошо изучить устройство судна.
Да всё это и за год не вызубришь!
Когда же Лёшка прочёл расшифровку общих требований, то совсем скис.
Матрос должен мастерски управлять шлюпкой, быть квалифицированным маляром, уметь шить и ремонтировать чехлы из парусины и синтетических плёнок, должен бороться за живучесть судна, запускать сигнальные ракеты, участвовать во всех тревогах - от пожарной до "человек за бортом"…
Пожалуй, единственное, чего не боялся Лёшка, была азбука Морзе. С детства знал её. Дядя Вася, конечно, научил. Он и приборчик специальный сделал. Небольшой ящичек, похожий на транзисторный приёмник, но с радиотелеграфным ключом на верхней панели. Нажмёшь на ключ - вспыхнет весёлым зелёным огоньком сигнальная лампочка и на всю комнату мелодично звякнет электронный колокольчик. Для Лёшки это было любимым занятием. Потом дядя Вася приобщил его и к радиолюбительству.
Вот флажный семафор - тёмный лес для Лёшки. И за год, наверное, не одолеть 80 и 100 знаков в минуту. Одуреть можно!
Но Зозуля, Федоровский и все другие не одурели же. И Паша Кузовкин не бог, а научился.
"Ничего, - подбодрил себя Лёшка, - выйдем в океан - целыми днями заниматься буду".
В самом деле, что делать палубным матросам в долгом переходе? Механики, машинная команда, штурманы, рулевые, электрики несут ходовые вахты. У шеф-повара, камбузника, артельного нет вахтенного расписания, но четыре раза в сутки экипаж кормить надо. А палубным матросам?
Матросская работа бесконечна, как океан.
- Значит, так, - сказал Зозуля. - Нашему гвардейскому отделению поставлена боевая задача: выкрасить верхнюю палубу от надстройки до первого трюма. Потом и корму. Борта и мачты обновим на стоянке. На ходу, как известно, это запрещено.
- Погодка смирная, можно бы, - как бы про себя заметил Федоровский, щурясь на ртутно сверкающую ширь.
- Там видно будет. - Зозуля тоже посмотрел на океан. - Атлантика. От неё всего жди. Сейчас шёлковая, через час - дыбом. И по технике безопасности не положено.
- Сорвёшься, Федоровский, и… - вставил незаметно подошедший Левада. - Тебе ничего, с почестями похоронят, а боцману - выговор!
Зозуля сверкнул на артельного чёрными молниями:
- Юморист!
- Не я придумал, - сознался Левада.
- Тем более. Нахватался чужих слов и соришь на палубе.
- А она ржавеет, - заметил Лёшка.
Это Зозуле не по нутру пришлось. Он считал вмешательство практиканта в разговор боцмана и артельного грубой невоспитанностью.
- А от чего палуба ржавеет? Скажи нам, если ты такой учёный!
Лёшка повёл плечами, нехотя перечислил:
- Морская вода, солёные ветры, резкие перепады температуры и влажности… электромагнитная коррозия, в общем.
- Коррозия и ржа - одно и то же. Не такой я тёмный, как некоторые думают себе. - Зозуля покосился на Леваду. - А ещё?
- Есть и другие факторы…
- Эх, молодёжь! Главная причина, - Зозуля поднял руку с отставленным пальцем, - скрывается в том, что краска лупится! А на голое место ржавчина сразу и садится. Ясно?
- Абсолютно! - опять выступил Левада и, подмигнув Лёшке, почтительным голосом обратился к Зозуле: - Но почему она лупится, краска? Вот в чём вопрос.
Боцман и глазом не повёл в сторону артельного.
- Потому, Смирнов, что краской по ржавому месту мазать - есть мартышкин труд и чистый перевод материала. А раз так… - Зозуля выдержал короткую паузу и гаркнул: - Готовить палубу со всей добросовестностью! От-шкрябать до мак-сума!
Ох, какое же это нудное, нелёгкое дело - шкрябать палубу! Отбивать молотком ржавую коросту, сдирать её стальными скребками, зачищать проволочной щёткой. Весь день на корточках, весь день гул, звон, скрежет в ушах, рыжая пыль на лице и в горле.
Зозуля действовал пневматической турбинкой. Стальная дисковая щётка высекала искры и завывала сиреной.
Оглохнуть можно от такой адской какофонии!
И - солнце. Немилосердное, субтропическое.
Стёкла защитных очков пылились и запотевали, протирать надоело.
Вжи-и-
и-
ии-
хр-
рр…
Турбинка захрипела и смолкла.
- Алексей, Смирнов! Тебе очки для форса или для техники безопасности дадены?
Ни к чему Зозуле выговор! И Лёшке собственные глаза поберечь надо. Ржавая шелуха и острые стальные песчинки летят во все стороны шальными осколками.
Лёшка натянул очки. Турбинка опять взвилась.
Вжи-
и-
ии-
иии!
Уши ватой заткни - не поможет.
…Они отдыхали, разлёгшись на крыше трюма: Паша - на животе, Лёшка - лицом к небу.
Над судном на разных высотах парили крупные чайки, белогрудые, с жёлтыми клювами, на концах сильных крыльев чёрная бахрома. Таких чаек Лёшка прежде никогда не видел. А может быть, то и не чайки?
- Паша!
- Чего? - не сразу ответил разморённый голос.
- Это чайки или альбатросы?
Паша слегка повернул голову, приоткрыл один глаз.
- Я в них не разбираюсь. Для меня они все чайки…
- Интересно же, - сказал Лёшка.
- Кому как! - Паша опять уткнул лицо в руки и замолчал.
Чайки висели над головой будто в невесомости. Непостижимо, каким чудом им удавалось не отставать от судна. Широко распластанные гнутые крылья едва-едва пошевеливались. Чайки неслись, словно планёры на буксире.
- Хорошо! - с чувством произнёс Лёшка. Губы его запеклись, на зубах похрустывала ржавая шелуха, но на душе было вольно и хорошо. Ему нравился океан, чайки, жизнь. Он много работал, каждый день: в море нет ни суббот, ни воскресений.